АНАУАК

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

АНАУАК

Весной 1879 года Марти был обеспечен хорошей работой. Ежедневно, с восьми до одиннадцати утра, он читал курсы риторики, поэтики, философии испанского языка в колледже «Эрнандес-и-Пласенсиа», а потом проводил пару часов за разбором особо сложных дел у Вионди.

Теперь он уже не переписывал бумаг в конторе Аскарате, но его по-прежнему, словно магнит, притягивала узкая комната, в которой за длинным столом принимал клиентов его седовласый друг. Осторожный внешне, Аскарате не мог жить без острых дискуссий и в ущерб доходам постепенно превратил свою контору в заповедник «бандитов».

Ежедневно за плотно прикрытыми дверями его конторы велись нескончаемые споры. Республиканцы и либералы, вчерашние ссыльные и повстанцы приходили сюда, зная, что их мнение будет внимательно выслушано и обсуждено.

В этом клубе Марти встретил однажды невысокого изящного мулата, чье лицо показалось ему уже виденным где-то.

— Разве я не знакомил вас в Мехико? — воскликнул Дскарате. — Это же Хуан Гуальберто Гомес!

Молодые люди улыбнулись и пожали друг другу руки. Хуан был чуть младше Хосе, но и ему пришлось пережить многое. Родители Хуана были рабами, и его ждала судьба простого мачетеро, если бы не прихоть хозяина. Плантатору захотелось иметь собственного каретного мастера, и смышленый зеленоглазый парнишка был отправлен на пароходе «Ла Франс» в Париж.

Двадцать один день в море сдружил Хуана с Франсиско Висенте Агилерой, вице-президентом первого правительства сражающейся Кубы. Агилера плыл в Европу, чтобы рассказать правду о войне за независимость. Юный Хуан стал его верным помощником и уже никогда не вернулся к хозяину.

В Гаване, как и в годы изгнания, Гомес заслужил опасную славу сепаратиста. Марти много раз читал в газетах его умные статьи, неизменно отзываясь о них с одобрением. Гомес, в свою очередь, высоко ценил талант Марти.

После встречи у Аскарате Хуан и Хосе стали неразлучны. Хуан очаровал Кармен, которая обычно относилась к «цветным» довольно сдержанно, и стал часто бывать в доме Марти. Но прошло немало дней, пока Марти узнал его тайну: Гомес участвовал в подготовке нового восстания.

Это могло показаться невероятным. Ведь только что закончилась ужасная война, тянувшаяся целых десять лет! Однако Марти не удивился. Разочарованность заключенным в Санхоне пактом владела даже многими из тех, кто когда-то выступал за него. Негодующие возгласы и обвинения в предательстве неслись в адрес людей, променявших честь мамби на золото Мадрида, то самое золото, которое было скоплено испанцами за счет грабежа Кубы. Возмущение вновь распространялось по острову, словно степной пожар.

Новое движение возглавили кубинские эмигранты в Нью-Йорке. Их совет, называвшийся Хунтой пяти, еще в марте 1878 года призывал повстанцев Орьенте не сдаваться и собирал средства для закупки оружия.

Спустя несколько месяцев в Нью-Йорк из Мадрида прибыл известный ветеран Десятилетней войны, генерал Каликсто Гарсиа. Он категорически отвергал условия мира в Санхоне и принял руководство Хунтой пяти, которая стала называться Революционным кубинским комитетом. Одним из ближайших его помощников по комитету стал Карлос Ролоф, провоевавший за дело Кубы все десять лет, от первого до последнего дня.

О Карлосе Ролофе следует сказать несколько слов особо. Варшавский еврей по происхождению, он покинул родину после восстания 1863 года. Русский царь утопил восстание в крови, Польша осталась в составе Российской империи, и судьба забросила спасавшегося от царской виселицы бунтаря на далекую Кубу. Он стал сражаться за свободу и здесь. Кубинцы прозвали его «бесстрашным русским».

С каждым днем все новые и новые нити связывали работавший легально Нью-Йоркский революционный комитет с подпольщиками на острове. В тайную работу на Кубе включились многие ветераны Десятилетней войны, популярные и отважные вожаки повстанцев: Флор Кромбет, Хосе Майа Родригес, Хосе Масео, Гильермо Монкада. Все больше кубинских городов сообщало Каликсто Гарсиа о создании революционных клубов.

Быть может, обещанные испанцами реформы и могли бы ослабить или отдалить подготовку нового взрыва. Но колонизаторы в Мадриде и не думали держать слово, данное ими в Санхоне. Делегаты кубинских либералов, заикавшиеся о реформах перед депутатами кортесов, слышали в ответ брань и насмешки.

В десятую годовщину «Клича Яры», когда Марти говорил о «нашей стране» в лицее Реглы, Революционный комитет обратился к кубинцам с подписанным Каликсто Гарсиа манифестом. Гневно осуждая капитулянтов, которые испугались всенародной войны за независимость, манифест призывал патриотов к борьбе, к созданию революционных организаций на острове и за его пределами.

Когда Хуан Гомес принес манифест Марти, в конторе Вионди не было посетителей. Марти сидел в маленькой задней комнатке и читал газету «Ла Либертад», которую издавал Адольфо Стерлинг.

— А, Хуан! — Марти встал навстречу другу. — Стерлинг не стесняется в выражениях, критикуя консерваторов. Он создает республиканскую партию, это неплохо. И все же главное — вооруженная борьба.

Гомес сел, вытянул ноги, вынул из кармана сигару. Он верил Марти, но опыт конспиратора заставлял его быть осторожным. Окажется ли этот, безусловно, выдающийся человек решительным борцом? И, словно угадывая его мысли, Марти сказал:

— Конечно, революция не всегда пахнет цветами… Но легкие победы, мой дорогой Хуан, — главный враг революции.

— Я тут принес тебе кое-что, Хосе. — Гомес решительно протянул Марти сложенный вчетверо листок с текстом манифеста. — Прочти сейчас, я подожду…

Спустя несколько недель после этой беседы в контору Вионди вошел незнакомец.

— Сеньор Марти у себя?

Вионди кивнул, и незнакомец прошел через маленькую боковую дверь в заднюю комнату. Марти, низко склонившись над столом, сосредоточенно писал. Он составлял отчет о прошедшем накануне совещании представителей всех гаванских подпольщиков.

— Здравствуйте, сеньор Марти, — сказал незнакомец. — Я привез вам привет из Нью-Йорка.

На ладони гостя блеснул пароль — половинка монеты в одно песо.

Марти обрадованно улыбнулся.

— Мы долго ждали от вас вестей. Что нового?

— Каликсто Гарсиа и Карлос Ролоф просили меня передать, что комитет гордится вашим участием в борьбе. Ваш талант и ваши убеждения делают честь…

— Довольно, довольно, дорогой друг! Это революция оказывает мне честь, принимая в число своих бойцов!

— Сеньор Марти, за вами наверняка идет слежка. Учитывая опасность, комитет присваивает вам подпольную кличку. Отныне для Нью-Йорка и других клубов нет Хосе Марти, а есть Анауак[30]. Пожалуйста, расскажите теперь о вчерашнем. Ведь я не ошибся, патриоты Гаваны объединились именно вчера?

Взволнованно шагая, Марти рассказывал о состоявшемся собрании, о мерах предосторожности, об энтузиазме подпольщиков.

— Как названо новое объединение? — спросил незнакомец.

— Революционный клуб Гаваны номер двадцать два.

— Кто президент?

— Я.

Посланец комитета улыбнулся и встал:

— Разрешите мне поздравить вас. Комитет в Нью-Йорке будет рад поздравить вас также. Я передам все Гарсиа и Ролофу. До свидания, Анауак. Будьте осторожны. Родина и Свобода!

Вионди ворчал долго:

— Из-за твоего гостя, Пепе, я выпроводил четырех отличных клиентов. Верных пять сотен песо!

— Но, дон Мигель, этот человек приезжал из Нью-Йорка!

— Э, послушай, на всей Кубе ты один хочешь новой драки…

Марти весело похлопал доброго старика по спине. Он-то знал, как неправ был Вионди.

Элегантные молодые люди уплывали с Кубы на почтовых пароходах. В их чемоданах из крокодиловой кожи лежали тысячи песо, собранные патриотами острова для покупки оружия.

Молодые люди сходили на берег в США и Мексике, Гаити и Ямайке, и вскоре к берегам Орьенте отправлялись баркасы и шхуны. На них надвигался темный ночной берег, прибой заставлял бешено плясать на гребнях волн. Но из прибрежных зарослей долетал протяжный призыв — кто-то дул в большие раковины. Рулевые правили на звук, и Куба получала патроны и карабины.

В порту Гаваны грузчики спускали по трапу тюки с мануфактурой из Нью-Йорка. Когда попадался тюк, испачканный красной краской, за него брался огромный негр. Только он мог пронести такой не по размеру тяжелый тюк, скаля зубы и приплясывая на прогибающихся сходнях под взглядами шпиков. Негр играл со смертью. В испачканных тюках под тонким слоем холста и ваты лежали карабины.

Да, Вионди ошибался. Первые капли дождя уже падали. В феврале в Гавану съехались представители патриотов со всего острова. В контору дона Мигеля «клиенты» входили один за другим. Скептически поджав губы, почтенный юрист наблюдал, как с Марти беседуют белые и негры, крестьяне и рабочие-табачники, пропахшие морем рыбаки и те, кто под любой одеждой не мог скрыть офицерской выправки. И хотя Вионди по-прежнему не верил в возможность восстания, события убедили его, что Марти руководит нешуточным делом.

В один из первых мартовских дней Марти шел по тесным улочкам негритянского района старой Гаваны. Он улыбался знакомым, и многие подбегали пожать ему руку, похлопать по плечу. Здесь знали, что белый доктор Марти большой друг «маленького Хуана», который всегда пишет правду в газетах.

У домика, на двери которого было написано «Гомес», Марти остановился, постучал. Старая мулатка укоризненно сказала, откидывая щеколду:

— Зачем вы пришли сами, сеньор Хосе? Я ведь говорила Хуану, что сыщики крутятся у дома, как голодные кошки у корзинки с рыбой.

— Что слышно от полковника, Мария?

— Вот, — мулатка протянула кожаный мешочек.

Марти развязал его и высыпал на ладонь кучку монет по одному сентаво. Их было восемнадцать.

Полиция не смогла помешать подпольщикам собраться в назначенный срок. 18 марта полковник Педро Мартинес Фрейре на правах ветерана председательствовал на совещании, которое решило создать Центральный революционный кубинский клуб взамен Революционного клуба Гаваны № 22.

Когда совещание началось, Марти выступал в лицее Гуанабакоа. Патриоты Гаваны перехитрили испанцев, которые были уверены, что без Марти совещание не состоится. Раз Марти в лицее, считали сыщики, значит нечего беспокоиться, разыскивая сборище бандитских главарей. Но они ошиблись. Закончив речь, Марти сел в ожидавший его экипаж и через десять минут на ходу спрыгнул с подножки в глухом переулке.

Он постучал в дверь ветхого дома с коваными решетками на окнах и затем быстро прошел через внутренний дворик, в дощатую пристройку, откуда доносился голос Фрейре. С победным видом полковник чертил на карте Кубы стрелы наступления еще не собранных повстанческих отрядов на город Сантьяго-де-Куба.

— Не очень нравится мне этот Фрейре, — быстро сказал другу Хуан Гомес. — Называет себя «главой движения в Орьенте», а кто дал ему на это право?

— Как голосование?

— Большинство поддержало Фрейре. Решено руководить борьбой из Гаваны, а не из Нью-Йорка…

— Но если руководящий центр будет в Гаване, то в случае провала мы поставим под удар все остальные клубы острова!

Подошел ветеран Хосе Антонио Агилера, плотный креол средних лет.

— Ни Максимо Гомес, ни Антонио Масео, ни Каликсто Гарсиа не сделали бы такого опрометчивого шага, — хмуро сказал он. — К сожалению, тебя не было, Анауак. А мы с Хуаном переубедить остальных не смогли…