Школа пилотов
Школа пилотов
Дождями и грозами встретил Вольск новичков летной школы. Шли с запада черные тучи с громами и молниями. Волга сердито катила помутневшие волны. Хлещущий ветер носился по высокому берегу. А на сердце было солнечно. Открывалась дверь в жизнь, в ту жизнь, какую эти юноши и считали настоящей. И сколь ни крутилась в воздухе непогода, сколь ни пытался сбить их с ног шальной ветер, они подставляли ему грудь и смеялись — молодые и полные сил. Впереди все будет прекрасно! Так, как и должно быть у молодости.
А там, глядишь, и в самом деле, Волга, ветер, небо сменили гнев на милость, засверкал май светом и теплом.
В эти переменчивые весенние дни входил Анатолий в обстановку военной школы.
Командование и курсантский состав по традиции тепло встретили новичков. Устроили для них вечер самодеятельности, познакомили с жизнью клуба, с его сетью спортивных и художественных кружков. Анатолий сразу же записался в футбольную команду и, так как он неплохим был гитаристом, — в струнный оркестр.
Постепенно знакомили с уставом, давая осмотреться и освоиться. И, главное, начинали учить. Учеба была уже началом военной службы. «В общем, скучать нам не дают», — писал Анатолий родным.
Неугомонный и самолюбивый, он не скоро привык к уставным требованиям. Приходилось выслушивать строгие замечания, а то и получать взыскания. И поделом: однажды, например, ушел в город, не получив на то разрешения; в другой раз, получив увольнительную, вернулся с опозданием; или затеет шумный разговор и смех в столовой, или, еще хуже, вступит в пререкания с ближайшим начальством. Взыскания переживал тяжело. Но старался побороть обиду, и она переходила в осуждение собственной недисциплинированности. Уральский парень с душой нараспашку, привыкший к простоте обращения со старшими, озорной и увлекающийся «Тошка — зверь лыжный» должен был превратиться в собранного, подтянутого, образцового военного курсанта. Без этого нет бойца, нет командира, не получится настоящего летчика. Анатолий это уже понимал. Очень помогала в этом самовоспитании воли и выдержки комсомольская организация Вольской теоретической школы.
«Комсомольская семья всюду едина, — Серов вспоминал потом, — и на заводе, и в колхозе, и в воинской части, и на боевом корабле. Комсомол всегда и везде работает с каждым в отдельности, воспитывает в нем коммунистические качества.
В Вольской теоретической школе у меня бывали случаи недисциплинированности. Комсомольская организация и командование помогли мне устранить этот недостаток, привили любовь к воинской дисциплине. Так шаг за шагом комсомол воспитывал во мне новые, нужные каждому советскому гражданину черты: дисциплину, любовь к труду, знания, любовь к Родине».
Курсанты в шутку называли теоретическую школу «теркой», не только упрощая этим ее название, но и придавая ей значение своего рода чистилища. И потом, будучи уже заслуженными командирами, с благодарностью вспоминали своих учителей по «терке». Школа давала им необходимую подготовку к вступлению в воздушный строй.
Ко всему этому Анатолий не забывал напутствия секретаря своей комсомольской организации по фабзавучу:
— За тебя ручается комсомол.
В Вольской школе не было практических занятий по полетам. Курсанты изучали материальную часть — авиамоторы, самолеты различных систем, слушали лекции по самолетовождению и аэронавигации.
Любимейшим предметом Серова была теория самолетовождения. Его увлекала также история развития авиационной мысли, прошлое русской авиации, первые летчики — М. Ефимов, Н. Попов, А. Васильев, Л. Мацыевич, П. Нестеров, которые на собственном опыте создавали науку о полетах, рискуя жизнью при каждом новом приеме в полете. Имя Нестерова было ему знакомо давно. Теперь же, в школе, он смог оценить значение его дерзких открытий в искусстве пилотирования. Многое из того, чему учили курсантов, восходило своими истоками к Нестерову, основоположнику высшего пилотажа. Как жадно Серов читал все, что находил в библиотеке о бесстрашном русском летчике!
По вечерам в общежитии курсанты обсуждали впечатления дня, лекции, особенности авиамоторов. Порой заходили преподаватели. Часто бывал Дашин, летчик одного из первых выпусков советской летной школы. Дашин был солдатом еще в первую мировую войну. До нее он служил механиком. Грамотный и технически образованный молодой человек, он несколько раз подавал прошение о зачислении его в летную школу, но неизменно получал отказы и даже угрозы наказанием за непозволительную настойчивость: в школы военных летчиков, как правило, принимались лица из дворян и офицеров. Прошел он гражданскую войну и по ее окончании добрался пешком в Егорьевскую летную школу — в рваных сапогах, с солдатской сумкой за плечами и с краюхой хлеба, завернутой в чистую тряпицу.
— Мы сами ремонтировали здание школы, раздобывали топливо и продукты, недоедали, мерзли. Время было трудное, разруха, нехватки, куда ни кинь. Но учились упорно! Учебников было мало, да и какие это учебники!.. Наши учителя на практике показывали нам, «как это делается», и мы повторяли их уроки. Потом вечером собирались и делились всем новым, что поняли. Манипулировали руками, пальцами, изображая все стадии полета. На своих же ошибках совершенствовали свои познания. Выдержать это могли только те, кто действительно хотел летать. Со мной учились тогда Чкалов и Анисимов замечательные летчики!
А наши учителя — вот кто любил воздух, ручку управления, просто не мог жить без полетов. Дерзкие, совершенно бесстрашные люди. Про них говорили: летают, как боги. Правда, были и такие из них, которые считали сами себя «богами» и, пользуясь нехваткой специалистов, явно злоупотребляли своим положением, нарушали дисциплину, летали по желанию, безбожно третировали нас, учлетов. Попадешь к такому — значит полностью будешь зависеть от его произвола. Захочет — научит, не захочет — завалит, т. е. до того вымотает в воздухе, что парень сам взмолится об увольнении «за отсутствием летных данных». Я знал одного такого «бога». Он, бывало, пьяный приходил на аэродром, взлетал и бил машины. И ему сходило. И еще приговаривал: «Тот не летчик, кто не бил машины».
— Нестеров же не имел ни одной аварии! — вспоминал Серов.
— И от вас народ требует бережного отношения к самолету. Ведь рабочие многих заводов строили его для вас.
— А правда, что летать могут только особо одаренные, что летчиком нужно родиться?
— Неправда! Мы научим летать каждого здорового человека.
Дашин сказал, что начался переход к массовой авиации. Эти слова поразили Анатолия. Ведь он сам в душе представлял себе авиаторов людьми особого склада, исключительно храбрых, дерзновенных героев, способных на любой риск. Не все же обладают такими качествами. Но, оказывается, эти качества можно воспитывать в человеке.
И его восхитила другая мысль — о создании многочисленной армии воздушных бойцов, стремительных и непобедимых, составляющих вместе грозную силу для врага.
Летная школа пестовала героев. И не героев-одиночек, а тысячи подлинных сынов народа, его гордость и славу. Тысячи! И не только в военной авиации. По всей стране возникали аэроклубы. Работая на заводах, занимаясь в вузах, молодежь в свободное время обучалась летному делу. Росла массовая гражданская авиация. Как раз в те дни Алексей Максимович Горький писал:
«Наша цель внушить молодежи любовь и веру в жизнь, Мы хотим научить людей героизму. Нужно, чтобы человек понял, что он творец и господин мира, что на нем лежит ответственность за все несчастия на земле и ему же предстоит слава за все доброе, что есть в жизни». Анатолий не раз перечитывал эти слова — они находили живой отклик в его бесстрашной и доброй натуре.
Именно здесь, в Вольске, Серов впервые узнал о Чкалове. «Мы тогда не летали, мы изучали мотор, — вспоминал Анатолий, — сидели над авиационными учебниками. И вот тут в мою жизнь вошла легенда о человеке с сердцем орла и умом ученого».
Имя Чкалова не раз произносили преподаватели школы. Дашин рассказывал, как учился с ним в Егорьевске. В газетах появлялось это имя, волнуя и будоража воображение молодежи.
Чкалов!
Кто был этот человек, откуда пришел в авиацию, в чем таились причины его успеха, славы?
Внук и правнук волжских бурлаков, сын мастера котельного цеха, Валерий Павлович родился 20 января (ст. ст.) 1904 года. Он был на шесть лет старше Анатолия Серова. Как и его «младший брат» (прозвище, которое впоследствии летчики дали Серову), Чкалов с детства любил русское приволье. Он был таким же лихим пловцом на Волге, как Серов — лыжником на зимниках Северного Урала. И так же с детских лет мечтал о самолете.
На шестнадцатом году Валерий был принят в авиационный парк слесарем по ремонту самолетов. Летчики иногда брали его в полет. Потом уж он учился летать в Егорьевске и Борисоглебске.
Серов все внимательнее прислушивался к этому имени, вызывал на разговоры о нем тех, кто его знал или видел, со жгучим вниманием слушал описания его необычных полетов, вычерчивал в своем блокноте схемы этих полетов и фигур высшего пилотажа. Дашин заметил это и однажды долго ходил с Анатолием по берегу Волги, рассказывая о Чкалове.
— В Егорьевской школе Валерий, как и все мы, выполнял разные работы: мыл и чистил машины, строил ангар. Мы переоборудовали для него старый кавалерийский манеж — и… он летал! Сначала с инструктором, потом самостоятельно. Летным искусством овладел быстро. Сразу стал проявлять характер в полете. Стиль управления у него был всегда решительный. Посадка безукоризненная, а это уже класс! Высокий класс овладения летным делом.
— Почему некоторые считают, что он зря рискует машиной и собой?
— Рискует?.. Да знаете ли вы, что никто так точно, до конца не знает возможности самолета, как Валерий — Павлович? Многие считают его полеты озорством. С ним спорят, его ругают порой. А он может с математической точностью доказать правильность своего самого невероятного эксперимента. Чкалов продумывает и точно рассчитывает свои новые полеты. Только позавидовать можно такому знанию и искусству. Он сам учился в летных школах — изучал высший пилотаж, технику воздушного боя… И вот мы и вы будем теперь учиться на его экспериментах.
Так Чкалов стал для Серова идеалом летчика. Через десять лет он писал об этом:
«Факты из его жизни представали перед нами, неоперившимися птенцами, как подлинные чудеса… Его пример воспламенял нас, молодых авиаторов, открывал перед нами увлекательные перспективы, вызывал желание учиться у него, подражать ему… Величие и обаяние Чкалова давно уже пленили нас, молодых летчиков. Я и мои товарищи, летчики-истребители, росли и формировались под влиянием Чкалова. Не скрою, что желание подражать Чкалову когда-то овладело всем моим существом настолько, что одно время даже и ходить-то я начал по-чкаловски — медленно и слегка раскачиваясь…»
К изучению самолета Серов подходил с непередаваемым чувством острого, страстного интереса. Помня о Чкалове, которого он еще не видел, он понял уже, как важно точное и полное знание машины — материальной части, законов конструкции самолета, взаимодействия его составных частей, технических секретов управления летной машиной.
В специальном помещении, где курсанты изучали авиатехнику, Анатолий работал как заправский моторист. Попадались молодые курсанты, которые посмеивались над ним:
— На механика учишься? Наше дело летать, управлять самолетом.
— А Нестеров? Хотите быть настоящими пилотами, как он? Так вот он сам конструировал самолет. А Чкалов — его биография начинается с ремонтных работ в авиационном парке.
— Когда это было! Теперь эту работу производят техники и мотористы.
— И получится из тебя жалкий гробарь. Вот эта сталь варилась моими руками, в машину такой труд вложен! С какой стати мы будем ее гробить? Нет, аварийщикам я не подражаю. Вот, смотри.
Он показал свои записи, которые вел систематически, — о различных системах машин, разной степени их грузоподъемности, управляемости, скорости. Об этом, конечно, было в лекциях, учебниках, но была еще и живая мысль в словах лектора, моториста, авиатехника, инженера, которую талантливый юноша схватывал на лету.
Многие курсанты уважали Серова и следовали его примеру, перенимали его горячность в учебе и работе.
Он же радовался их успехам, помогал, подтягивал. Он уже тогда умел внушить товарищу чувство уверенности и локтя друга. У Серова был дар веры в человека, и присущий ему, и воспитанный в хорошей заводской школе.
На него уже находила тоска по полету. Да и остальные курсанты, освоившись с техникой, с нетерпением ждали испытаний и перевода в практическую школу пилотов. Анатолий негодовал, что так долго тянется «терка», бывал вспыльчив и несдержан, но только получал за это нарекания начальства. Друзья, полюбившие Серова, старались остудить его пыл, чтобы лишний раз не подвести под взыскание. Напоминали курсанту его собственные слова:
— Сколько школ прошел Чкалов, прежде чем вступить в строй! А тебе уже в «терке» не терпится. Это тебе не конек-горбунок, которого только хвать за гриву и полетел в поднебесье. Конечно, Иванушка-дурачок «терки» не проходил.
Анатолий смеялся. На шутку он не сердился, умел понимать юмор. Снова брался за учебник.
Выпускные экзамены прошли успешно. Было отмечено, что Серов хорошо усвоил военные и общественно-политические предметы, проявил самостоятельность в выполнении тактических задач, решения принимал быстро и правильно, при рулежке самолета на земле (один из видов практического ознакомления с самолетом в теоретической школе) не обнаружил ни растерянности, ни тормозности.
Несколько портила характеристику графа о взысканиях. Но они были уже в прошлом. Командование дало заключение, что курсант Серов переводится в практическую школу военных летчиков.
Толя получил отпуск и поехал домой.
Как стучит сердце в это раннее утро! Какими милыми и маленькими кажутся невзрачные улицы рабочего города. «Наверно, я уже вырос, — думает Анатолий, — раз они показались мне меньше, чем прежде!»
Рабочие идут на завод. Многие знают Тошку, приветливо окликают его, останавливаются, оглядывают его с головы до пят — ишь, изменился ведь, совсем другой! Выправка! Откуда у тебя эта военная косточка, а?
В окне родного дома показалось лицо матери. Она с самого рассвета поджидает его.
— Сын!..
— Толя приехал! Толя приехал!.. — бегут навстречу сестры и младший брат. Евгений тоже подрос, подтянулся — молодой сталевар!
Мать угощает Анатолия пышками. Уже готовы его любимые сибирские пельмени. Сестры — Ксения, Агния, Надя, Маргарита, узнав, что он еще даже и не летал, разочарованно и удивленно смотрят на него.
Где же отец? Ушел на завод? Анатолий срывается с места и убегает туда, в цех, походить по заводу, всех повидать.
Отец. Высокий, прямой, издали увидел сына. На ходу остановился, подождал его. И опять:
— А ну, покажись, сынку. Жирок-то поубавил? Вроде стал мускулистее.
— Правда? — вспыхнув, переспрашивает сын. — Мы там здорово налегали на физкультуру.
В мартеновском цехе у печи № 9 — у той же родимой старушки! — стоит все тот же светлоусый Иван Алексеевич. «Давай шуруй», — говорит он любимому ученику после горячего объятия. И Анатолий остается, помогает первому подручному. Сильным и точным ударом пробивает Летку и радостным восклицанием приветствует поток расплавленного металла. Как все это прекрасно, как близко его душе! Яркий свет пламени, темная глубина цеха, спокойные и уверенные движения рабочих — знакомая картина, врезавшаяся в душу на всю жизнь. Анатолий закрывает летку, ловко бросает магнезит с лопаты… Как будто снова стал подручным — все правильно…
Сталевар глядит на своих молодых помощников — смотрите, какого сокола я вырастил в мартеновском!
Толя побывал в ФЗУ, поговорил с новыми фабзайцами, и они с сожалением простились с ним — еще и еще просили их глаза рассказов о самолетах, о Валерии Чкалове. Вечером он встретился с товарищами на комсомольском собрании и там дал полный отчет об успехах и неудачах, о заслуженных взысканиях. Его пожурили, но в общем были рады высоким оценкам его учебы и на прощание дали наказ в следующий отпуск привезти еще более славные результаты. Звали на вечеринки, в новые молодежные походы. Но ему не сиделось в родном городе, и, едва дождавшись конца отпуска, он умчался к месту назначения — в Оренбургскую школу военных летчиков.