Бой с ночным бомбардировщиком

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Бой с ночным бомбардировщиком

Началась Брунетская операция войск Центрального фронта. Это была напряженная пора, когда особенно трудно пришлось истребительной авиации. Нескольким эскадрильям на весь фронт приходилось прикрывать войска от вражеской авиации, обеспечивать свои бомбардировщики, вести разведку и отражать налеты фашистов на Мадрид. Моторы самолетов не успевали остывать между двумя воздушными боями.

И тем не менее республиканские летчики выдерживали все эти трудности и наносили врагу немалые потери. Такие люди, как Анатолий Серов, весельчак Евгений Антонов, спокойный и уравновешенный Леонид Рыбкин, скромный и бесстрашный Михаил Якушин, их друзья испанцы Рафаэль и Сардино, австрийцы Вальтер Короуз и Франц Добиаш, югослав Божко и другие составляли дружную семью, которая вскоре завоевала славу как знаменитая серовская эскадрилья. Они удачно взаимодействовали с летчиками эскадрилий Б. А. Смирнова, И. А. Лакеева, Г. П. Плещенко.

Но преимущество врага в технике нарастало. Германия и Италия беспрерывно посылали ему пополнения, усилили его авиацию «мессершмиттами-109». Наши стали нести потери. А когда мятежники развернули наступление на севере республики, с мадридского направления вылетела туда эскадрилья Б. Смирнова. Оставшиеся истребители с напряжением удерживали инициативу. Мятежники, которые несли в боях с ними крупные потери, стали производить ночные налеты на республиканские аэродромы, главным образом на аэродром Алкала, основную базу республиканской авиации. Меткость попадания у фашистских «ночников» была плохая, но их налеты тяжело действовали на летный состав республиканской авиации, на войска и на мирное население. Необходимо было дать им отпор.

— Больше этого терпеть нельзя, пора их проучить, — сердито говорил Серов.

— Каким образом?

— Да что мы ночью не летали? Еще как дадим этим пиратам!

— Летать-то летали, а драться ночью… Как его обнаружишь?!

— Можно. Как и в дневном бою — вылететь навстречу, свалить парочку этих «коров», небось остерегутся! А обнаружить как? Определить ориентир, по которому пройдет враг — свет звезд, луны, пройти между ним и луной. В полной тьме они не вылетают, я заметил.

— Искать врага в темноте с риском заблудиться и сесть на его территории — вы подумали об этом? Местность еще необлетанная, незнакомая. Даже днем трудно ориентироваться. А ночью рельеф обманчив — сядешь на скалы или в овраг… Да и не знает авиация примеров ночного воздушного боя.

Командование не давало согласия, как ни доказывал Серов, что имеет большой опыт ночных полетов на Дальнем Востоке, где нередко приходилось ориентироваться по мало различимым приметам и в самые резкие перемены погоды.

— В течение одного дня пролетаешь и ясное небо, и снег, и буран, а под тобою непролазная тайга или горы Яблонового хребта. Обманчивее такой обстановки и не сыщешь. Бывало, сядешь на «вынужденную», потом не знаешь, как изловчиться, чтобы сняться с такого вот пятачка. И взлетали все-таки. На практике изучали необлетанные районы. Мы тут жмемся, а они бомбят!

Два друга бродили по выжженной солнцем равнине среди зарослей лаванды, розмарина и других полусухих трав.

Серов, невольно принюхиваясь и удивляясь — ладаном, что ли, пахнет, говорил:

— Почему я должен обязательно заблудиться, когда у меня порядочный налет часов по ночным маршрутам и в приборах, кажется, еще разбираюсь, ни разу до сих пор не ошибся.

Якушин сказал негромким, мягким голосом, как бы думая о другом:

— Нынче я васильки нашел. Совсем как наши. Растрогали они меня.

— Ты что? Сомневаешься? Слушай, мы все-таки добьемся своего, организуем ночные дежурства. Звеном будем дежурить или с тобой вдвоем. Ты на одной высоте, я на другой. Поймаем, вот увидишь. Да ты о чем думаешь?

— Не смейся. Я по борщу соскучился. Надоели эти апельсины да приторная анисовка.

— А как бы хорошо покушать наших уральских пельменей, Миша!.. Ну, вот что… Пойдешь со мной?

— Пойду, ясно.

— Так что ж ты про васильки да анисовку? Я уж подумал — не веришь в это дело.

— Очень верю. И в тебя верю, Анатолий. Крепко. А насчет апельсинов и ладана — просто хотел немножко умерить твой испанский пыл, камарада Родриго Матео.

Серов засмеялся. Этим именем — Родриго Матео его окрестили испанские товарищи. Они каждому русскому давали испанское имя.

— Пойдем к комиссару.

Они сразу повернули назад к лагерю. Пришли в авиагородок. Комиссар уже в который раз выслушал, переспросил, выяснил все условия ночной разведки и возможного боя.

— Добро, Анатолий, мы все продумали. Ты знаешь, командующий — целиком за твой план. И командующий ВВС.

— Да, Сиснерос был же у нас. Надо немедленно браться за это дело. Каждый день или, вернее, каждая ночь теряется зря.

— Но ведь надо подготовиться. У нас всего один-единственный посадочный прожектор.

Но видно было по всему, что командование решило испробовать это средство. В ту же ночь начались полеты ночью. Согласились Михаил Якушин, Евгений Антонов и Леонид Рыбкин. Серова назначили командиром ночного патруля.

Первые несколько ночей летали безрезультатно. Единственный посадочный прожектор оказался поврежденным. Серов добился, что поставили автомобили, и две пары автомобильных фар освещали взлетную площадку. Аэродром подвергался налетам, бомбежке, в этих условиях истребители поднимались в воздух и искали врага. Однажды Рыбкину удалось заметить на земле «мигальщиков», открывавших для врага границы аэродрома. Леонид открыл по ним огонь, и они скрылись.

— Даже здесь действуют агенты «пятой колонны»! — возмущались летчики.

По очереди взлетали Серов, Якушин, Антонов, Рыбкин. Остерегались столкнуться либо друг с другом, либо с вражеским бомбардировщиком. Он бросает бомбы рядом, а его не видно!

Однажды Якушину повезло. В неярком свете луны он различил бомбардировщик! Обрадовался, открыл огонь по черному силуэту, который маячил прямо над ним. Стрелял снизу сзади, почти вертикально.

«Я видел, как сноп трассирующих пуль, — позднее вспоминал М. И. Якушин, — насквозь прошивал трехмоторный самолет „Ю-52“, но он не загорался и, не меняя направления, продолжал лететь. Во избежание столкновения я вышел из атаки и снова повторил ее, не выпуская самолет из поля зрения. Вторая атака была точно такая же. На этот раз я продолжал стрелять до полной потери скорости, пока мой самолет не свалился в штопор. Пока выводил самолет из штопора, бомбардировщик был потерян. После посадки я доложил о своей неудаче».[6]

— Мы доказали, по крайней мере, что можно не только встретить ночью самолет врага, но и атаковать его, а значит, и сбить, — весело объяснял Серов. — Намотаем на ус причины неудачи, будем атаковать, идя на сближение сзади, справа, где в стыке крыла с фюзеляжем находится непротектированный бензиновый бак для заливки моторов. Пристроиться надо по возможности вплотную, уравнять скорости, идти почти на одной высоте с ним. Понятно? Вот смотрите.

И Анатолий показывал руками и пальцами, и в воображении летчиков как бы происходила эта встреча и атака.

Но после этого две или три ночи летчики зря сидели в машинах, ожидая врага. Тот прекратил налеты, видимо, почуяв недоброе.

В ночь на 26 июня 1937 г. Серов и Якушин прибыли на аэродром, не отдохнувшие после нескольких дневных воздушных боев. Были усталы и невеселы, но заставили себя забыть о чрезмерной нагрузке и приготовиться к ночным встречам. К усталости прибавлялись еще страдания от изнуряющей жары. Ни ветерка, ни капли прохлады!

Пришло телефонное сообщение о бомбежке в районе Эскориал, тоже на подступах к Мадриду. Серов и Якушин взлетели, взяли курс на линию фронта. Серов летел на высоте двух тысяч метров, как они условились, а Якушин — на высоте трех тысяч, Анатолий надеялся, что ради большей меткости попадания фашист будет лететь ниже. Но он никого не встретил, только некоторое время видел, как тусклые блики от выхлопных патрубков самолета Якушина исчезали в ночной мгле — Якушин набирал высоту. Успех ночного патруля теперь зависел от Михаила.

Послушаем теперь самого Якушина, которому, как он говорит, «опять повезло».

«…Через десять минут я увидел на встречном курсе бомбардировщик противника. Теперь-то он не уйдет. Я знал причину неудачи первого боя и не намерен ее повторять. Пропустив бомбардировщик, я развернулся на 180° и пошел на сближение сзади почти на одной высоте с правой стороны… Пристроившись почти вплотную и уравняв скорости, я прицелился и открыл огонь. С правой стороны фюзеляжа сразу же вспыхнуло пламя. Почти одновременно со мной открыл огонь по моему самолету стрелок, но было уже поздно: загоревшийся бомбардировщик начал падать. Я следил за его падением, пока он не ударился о землю…».[7]

Анатолий видел, как падал горящий самолет.

«Повезло Мишке, вот здорово! Теперь, братушки, убеждайтесь на очевидном примере, — мысленно обращался он к тем, кто следил с земли. — Хотя… Неизвестно еще, кто горит. А если горит Мишка?!»

Тревога охватила его. Он сжал зубы и поспешил на посадку.

С земли видели, как самолет, падая, разгорался огромным костром и огненные языки обвивали его черный скелет. Машина упала довольно далеко. На фоне лунного света промелькнула маленькая черная тень. Парашютист?!

Это был командир сбитого воздушного корабля. Четыре офицера экипажа погибли под горящими обломками. Их командир бежал в горы, но был пойман бойцами республиканской армии. Все это выяснилось позднее.

Серов, приземлившись, крикнул еще из кабины:

— Якушин? Где Якушин?..

Его окружили, принялись поздравлять. Он отмахивался.

— Да бросьте вы! Это Якушин сделал. Да жив ли он?

— Еще не вернулся.

— Не вернулся?..

Якушин, проследив падение вражеского самолета до самой земли, некоторое время еще «покрутился» в воздухе, но никого больше не обнаружил и пошел на снижение. Скорей бы узнать результаты ночного патрулирования!

Не успел он выйти из кабины, как попал в объятия Анатолия. Объятий Серова все немного опасались. Смирнов писал, например, что «похрустел» в объятиях Серова. Друзья, правда, радовались его радости и ласке, но охали и разминали кости, вырвавшись из его добрых рук.

— Вот ты черт какой, — шутливо упрекал Серов своего друга. — С виду тихий, мушки не обидит, а сбил такую «корову», да еще ночью! А я ни с чем вернулся. Думал, он, подлец, полетит пониже. Да разве это люди? Летчики? Шакалья порода. Шакалья тактика.

— Ничего, осталось и на твою долю, подожди до завтра.

— Мишка, ты сам не понимаешь, как я рад за тебя! Ну, поздравляю! — и он опять раскрыл объятия, но Якушин благоразумно увернулся от вторичного испытания этих тисков.

Якушин потом писал, что Серов радовался не меньше его самого, если не больше. Ведь это победа его идеи.

Летчиков по телефону поздравил командующий воздушными силами Идальго де Сиснерос, а на другой день Якушина и Серова вызвали в Мадрид, где их поздравило республиканское правительство, а премьер-министр Хуан Негрин наградил их именными часами и легковыми автомобилями.

«Перед встречей с министрами нас вызвали в штаб авиационной группы. Там начальник штаба Павел Александрович Котов показал нам карту штурмана со сбитого прошлой ночью самолета. Эта карта получила несколько пулевых пробоин. В развернутом виде она оказалась изрешеченной пулевыми отверстиями и имела неприглядный вид. Рассматривая ее в лупу, П. А. Котов в шутку сказал: „Полюбуйтесь на свою работу! Неужели нельзя было стрелять поаккуратнее, чтобы не портить карту и другие документы?“ Мы тоже в шутку обещали выполнить его просьбу».

— Якушин получил за работу. А я за что? — вернувшись, говорил Серов.

— Да ты пойми — это твое дело, твоя работа. И за одну ночь об этом узнало и все командование, и правительство. Значит, то, что ты задумал и чего добивался, имеет громадное значение.

— Еще бы! Но сам я еще должен оправдать. Этой же ночью! Только в этот раз, Мишка, ты летишь на двух, а я — на трех тысячах. Идет?

— Согласен. Ужасно хочу успеха для тебя. А для тебя первое удовольствие — найти и сбить врага. Только, знаешь, он возьмет и полетит в этот раз на двух тысячах. Что тогда?

Серов забавно нахмурился, потом рассмеялся.

— Нет уж, я убедился: это настоящие трусы. Но если попадется посмелей, я найду его и на двух тысячах. Да ведь нынче в таком случае тебе опять повезет. Мы должны сегодня закрепить успех, чтобы не говорили, что это вышло случайно.

…Оставив Якушина на меньшей высоте, Анатолий набрал три тысячи и с бьющимся сердцем всматривался в ночную мглу. Знал: упусти он врага — и его предложение о ночных воздушных боях будет похоронено или отложено на неопределенное время, и тогда трудно будет добиться широкого развития этого опыта. Примером, только примером нужно убедить сомневающихся.

Сам Серов рассказывал об этой знаменательной ночи.

— Темная ночь. Луна то и дело скрывается за облаками. Обыскиваю небо в надежде, что противник снова придет на прежнюю высоту. Могут, конечно, и изменить маршрут после вчерашней катастрофы. На этот случай внизу дежурит Миша… Но почему-то кажется, что непременно встречусь с противником. Ведь там не подозревают о вчерашней стычке. Наверно, объясняют гибель своего бомбардировщика техническими причинами… Вот луна выплыла из облака. На ее фоне я приметил, точь-в-точь как тогда на Дальнем Востоке, маленькую движущуюся точку и отблеск лунного света на ней. Сразу беру курс на сближение и вижу перед собой огромный бомбардировщик. Черной тенью идет к нашей территории. Значит, вчерашнее поражение их ничему не научило, и они не ожидают вторичного нападения. Ну, авось новый урок подействует! Погоди же, гадина фашистская… Зашел сзади снизу и дал из всех пулеметов.

Смотрю, валиться начинает. Вспыхнуло пламя и погасло. Это что? Мало ему дал? Настигаю его снова и вдруг скорей прочь от него: из всех его баков разом вырвались такие столбы огня, что я еле успел отвернуть. Отошел подальше, смотрю, как он «гремит» на землю. А ведь намеревался «пахать» ее своими бомбами. Пусть теперь пашет ее носом. Пламя на несколько секунд стихает, потом вновь разгорается и уже на земле превращается в далеко видный костер.

Из рапорта А. К. Серова командованию:

«…Было очень трудно обнаружить в ночной темноте самолеты противника. Наконец мне повезло: внезапно я заметил отблеск луны на крыльях одного из вражеских пиратов. Я приблизился и увидел, что это „юнкерс-52“; открываю огонь, фашисты мне немедленно ответили, но так как я летел ниже их, то они меня не видели. Я приблизился к их самолету с правой стороны и снизу и примерно с расстояния в тридцать метров открыл огонь из всех четырех пулеметов, попал в бензобаки и увидел языки пламени, которые представляли прекрасную мишень; я выпустил еще несколько очередей и увидел, как „юнкерс“ клюнул носом, вошел в пике и разбился о землю…».[8]

Анатолий Константинович рассказывал дальше, как он, вернувшись в исходную позицию, почти тотчас же увидел второй бомбардировщик!

«Эта „корова“ следует в том же направлении, что и первая. Но пилот, видно, заметил, что случилось с первым, развернулся и пошел назад, да еще набирает скорость, черт! Я — вдогонку за ним. Иду вот так довольно порядочное расстояние, как вдруг обращаю внимание, что зашел на территорию врага и еще, пожалуй, не хватит горючего на возвращение. Но, как нарочно, появляется третий бомбардировщик. Эк их сегодня повалило на разбой! Пошел за ним, обстрелял, он повернул обратно. Я опять за ним, догнал и снова обстрелял. Но луна скрылась за тучу, „корова“ пропала, что с ней — не знаю. У меня бензин кончился. Приходится садиться на „вынужденную“. Неприятно! Где я? Куда садиться?

Надо, пожалуй, сесть неподалеку от того места, где еще догорает сбитая машина. Но это не так просто…»

…На аэродром вернулся Якушин. Он видел, как падал зажженный самолет.

— Но он горел не так, как сбитый мною. Этот то вспыхивал, то погасал и только у самой земли запылал вовсю.

— Анатолий сдержал слово!

— Но его до сих пор еще нет!

— Сейчас прилетит.

Но как накануне Серов волновался за Якушина, так теперь Михаил с беспокойством подумал: «Может быть, это горит самолет Анатолия?». Кто-то рядом сказал:

— Или столкнулся с противником. Увидеть врага ночью можно только в момент столкновения с ним. Нелепая и слишком уж рискованная затея.

— Неправда, — вскричал Михаил, — вчера мы доказали…

— А, случайность!

— Это ум и смелость такого человека, как Анатолий. Не хороните его прежде времени.

Якушин зашагал к штабу. Если с Анатолием несчастье… об этом даже страшно подумать… то конец нашим ночным полетам. Трусы заговорят громче всех.

В штабе было получено сообщение, что самолет Серова летел в сторону противника. Товарищи стали еще больше тревожиться. Якушин вызвался лететь на поиски, но до утра ничего сделать было невозможно.

…Вынужденная посадка в незнакомой местности да еще на линии фронта дело не шуточное. Анатолий тревожно и напряженно всматривался в землю. Трепетный лунный свет изменял и причудливо искажал земные очертания. Поля и лощины мерещились там, где были вершины скал. Тени облаков ползли по земле. Очень далеко догорал сбитый самолет. Там должна быть местность, занятая республиканскими отрядами.

Надо ориентироваться на догорающий самолет. В то же время снижаться как можно осторожнее. Серов просматривает землю, все снижаясь и снижаясь, пока навстречу не выскочила, по-видимому, удобная посадочная площадка, окруженная черными тенями бугров или скал… Выбора нет. Сажусь!

Колеса «чатос» коснулись земли. Машина послушно остановилась почти сразу…

Выскочив из кабины, Анатолий осматривается. Вышел на тропинку, еле заметную при неверном свете луны, и пошел по направлению к единственному ориентиру — еще горевшему самолету. Поверженный враг словно указывал путь. «Хоть на это пригодился, — усмехнулся Анатолий. — Надо попытаться найти своих и добыть горючего». А тут еще луна заходит. Совсем потемнело. Стали ярче блестеть далекие звездочки. Такие милые, как на далекой родине!.. Тихий шелест кругом. Что это? Рука на ощупь узнает колышащиеся волны хлебного поля. Но вот… новый шорох, мелькнула неясная фигура, чьи-то тени… Схватился за кобуру. На тропинку выскакивает несколько человек. Раздается окрик:

— Yey hombre! (Эй, приятель!).

Серов пытается расстегнуть кобуру, ее «заело». Другой голос — тоже по-испански:

— Кто идет?

— А вы кто? — Серов уже справился с кобурой и вытащил револьвер.

На него направлено простое охотничье ружье.

— Я русский летчик (авиадор русо). Отвечайте, кто вы?

Поняв его не по речи, а по смыслу, они закричали:

— Республиканцы! Камарада! Русский!

Как из-под земли, выросли еще группы людей, вооруженных винтовками и охотничьими ружьями. Они окружили Серова, расспрашивали, показывая на огонь догоравшего самолета. Серов понял и удовлетворил их любопытство. Узнав, что это он сбил фашистского пирата бойцы огласили окрестности веселыми криками, бросая шляпы и береты вверх. Предложили проводить его на свой командный пункт.

Серов начал изучать испанский язык на практике, с первых же встреч с испанцами, говорил он смело, хоть и со смешными ошибками, но испанцы его понимали, как и он их.

Сейчас он, например, предложил им идти не толпой, а гуськом, цепочкой, чтобы не топтать хлеб. Они пришли в восторг:

— Сразу видно советского красного командира. Жалеет наш труд.

— А как же! Ведь это недавно еще повсюду гремел ваш лозунг: «Все на сев!» И еще знаю: «Хлеб кормит армию, хлеб кормит победу!»

— Офицер, а какой простой, совсем свой парень.

Старый доброволец в широкополой шляпе, с косой на плече объяснил:

— Хлеб уже созрел. Пора урожай снимать. Ночью косим пшеницу, а днем деремся с франкистами. Кровавая жатва. Только они косят наши головы все больше и больше… У них много войска и оружия.

— Фашистская Италия и нацистская Германия близко от Испании, и потому им сподручнее снабжать Франко войсками и оружием.

— Спасибо интернациональным бригадам, они с нами. Вам спасибо. Избавили хоть на время от бомбардировок населения с воздуха.

— Да, теперь ночью можно косить хлеб.

По просьбе Серова двое из испанцев остались сторожить самолет. На командном пункте русского летчика встретили с объятиями. Огромную радость доставило республиканцам известие о сбитых накануне и в эту ночь фашистских бомбардировщиках. Летчику предложили вина. Анатолий с благодарностью взял кружку и выпил ее, еле скрыв неудовольствие от этой приторной анисовой водки. По телефону он связался со своими, сообщил, где находится, и поспешил к своему самолету. Друзья привезли в грузовике горючее.

Уже светало.

Оставалось заправить баки и взлететь. Трудно же это сделать!

— Да и как я умудрился сесть на такое «блюдечко»? — изумлялся сам Анатолий.

Его «курносый» стоял на крошечной площадке, окруженной с трех сторон голыми скалами, с четвертой был обрыв. Внизу, за оврагом, виднелся передний край противника. При свете разгоравшегося утра там уже заметили самолет и, наверно, считали своей добычей. В самом деле, подняться с такой площадки было еще более немыслимо, чем сесть на нее. Что делать?

Испанцы с тревогой смотрели на летчика и на самолет, отлично понимая затруднительность положения. Неужели бросить машину врагам? Или взорвать ее?

Серов поглядел на своего «чатос». Самолет стоял мотором к оврагу, словно готовый ринуться на крикливых фашистов, уже поднявших возню в своем лагере.

— Они тащат пулеметы! — вскрикнул кто-то из республиканцев.

Сколько раз на своем «курносом» Анатолий бывал в переделках, как выручала его машина в воздушном поединке! Замечательный маневренный бипланчик, черт возьми! И его погубить? Да ни за что на свете.

— Заправляй баки! — приказал он.

Приказ быстро выполнен. Баки наполнены горючим. Машину оттащили несколько назад. Анатолий забрался в кабину и крикнул:

— От самолета!

Бойцы отбежали от машины и остановились невдалеке, с тоской думая, что вот сейчас он взорвется вместе с машиной.

— Камарада! Камарада! Родриго!

Но Серов уже включил мотор. Полный газ, рывок… Машина почти без разгона срывается с места прямо к обрыву. Свалится сейчас?! Нет!!!

Воля пилота, его опыт, знание, дерзость спасают самолет от неизбежной, казалось, гибели.

Оторвавшись от края площадки, над самым обрывом, «курносый» набирает скорость и высоту, разворачивается и, провожаемый радостными воплями испанских друзей, летит на восток, к своему аэродрому.

Фашисты в свою очередь «провожали» Серова, выпустив вслед ему несколько пулеметных очередей. Но он уже был далеко.

…В штаб авиации фронта пришло известие о посадке Серова в расположении республиканцев. Серов жив, сидит на «вынужденной».

Якушин помчался на аэродром сообщить радостную весть товарищам.

— Теперь всем ясно, что можно сделать ночью, — взволнованно говорил он, радуясь за друга и за их общую творческую победу. — Серов сбил врага в тех же условиях, что и я. Ни о какой случайности не может быть и речи.

Вот наконец и «чатос» Серова. Все командование было на аэродроме. Анатолия встретили тепло, как дорогого друга, и горячо, как победителя. Комиссар авиации обнял Анатолия.

На следующий день Филипп Александрович Агальцов, вторично поздравив Серова с необычайной победой, сказал ему:

— Помните, вы обещали Котову в следующий раз стрелять «поаккуратнее». Так вот, в этот раз вы так «аккуратно» зажгли фашистского пирата, что из пяти членов экипажа погиб лишь один, а четверо взяты в плен. Эти асы растеряны, ошеломлены и обещают ответить на все вопросы, если им покажут летчика, который их сбил. Не верят в ваше существование.

Серов пошел к пленным. Один из них, цинично усмехаясь, сказал, и переводчик перевел его слова:

— Я летаю несколько лет и уж побывал в переделках, но никому не удавалось меня сбить. Иначе я не стоял бы тут сейчас. Приехал сюда драться с коммунистами. Не верю, что вы обнаружили мой самолет и что именно вам удалось свалить его. В чем дело?

— Скажите ему, — обратился Анатолий к переводчику, — что если он прилетел сюда драться с коммунистами, ему следовало бы остерегаться луны. У коммунистов отличное зрение.

Фашисты озадаченно смотрели друг на друга. Показания пленных асов оказались ценными и много добавили к тому, о чем говорила их карта. Вернувшись к товарищам, Серов говорил:

— Я сделал это, чтобы не только оправдать награду и не только для того, чтобы на некоторое время обуздать врага, но главным образом для того, чтобы всем было ясно — ночные полеты мы организуем по всему фронту, это дело возможно и необходимо. Я этого добьюсь во что бы то ни стало.

Через несколько дней пришло известие: Серов и Якушин награждались орденами Красного Знамени.

После успешных опытов Якушина и Серова республиканские истребители стали действовать ночью против фашистов. Еременко бил врага над Сарагосой, Степанов и Финн над Барселоной, испанские летчики били фашистских «ночников» и над Барселоной, и над Валенсией. «Ночная затея» Анатолия Серова получила полное подтверждение.