ГЛАВА 4 «Памятники русской старины»

ГЛАВА 4 «Памятники русской старины»

Новый, 1882 год начался оттепелями. Распутица, мокрый снег, туманы, неблагополучие в стране нагоняли тоску.

Безобразов, поздравляя Голышева с Новым годом, писал: «Дай Бог, чтобы для всех нас он был лучше 1881, опозоренного мученическою кончиною нашего государя». И уверял Ивана Александровича: «Ваши письма всегда очень для меня интересны. Верьте моей душевной преданности».

Барон Богушевский писал о том же: «Тот-то год не утешил, а всячески сокрушил… Сокрушил он, разрушил нашу святую веру в Правду, в Святую Волю Господню. 1-е марта порвало в нас во всех какую-то струну — это не струну ли Веры и Надежды на Будущность?..»

Голышев тоже оплакивал убитого Александра II, тем более что год царствования его преемника действительно убил все надежды на будущее. Александр III твердой рукой расправлялся со всяким свободомыслием. Он вызвал в столицу волостных старшин и заявил им:

— Следуйте совету и руководству ваших предводителей дворянства и не верьте вздорным слухам о переделах земли, даровых, прирезных… всякая собственность должна быть неприкосновенной.

Отмененная двадцать лет назад крепостная зависимость все еще продолжалась. Выйти крестьянину из общины было почти невозможно, так же трудно было отделиться от семьи выросшим, имеющим свою семью детям.

Закрывались учебные заведения, появился так называемый «циркуляр о кухаркиных детях», который запрещал принимать в гимназии детей прачек, кухарок, кучеров и мелких лавочников. Была повышена плата за обучение. Год, непутево начавшись, приносил плохие вести. Газеты писали, что в Александровском уезде прошел снег с червями. Предсказывали, что это — к голоду, мору, к войне.

В марте на восемьдесят восьмом году жизни скончался в Петербурге граф Сергей Григорьевич Строганов. В восемьдесят лет он еще ездил в Рим, ходил там по музеям. И в день смерти, в светлое Христово воскресенье, стоял заутреню, а потом, вернувшись домой, «бережно прилег… у своего рабочего стола и, скрестив руки на груди, заснул вечным сном».

В Москве открылась, по существу, первая Всероссийская промышленно-художественная выставка. Голышева пригласили участвовать в ней, и он представил все свои издания. Но в газете выражал недовольство организацией выставки. Мстеряне, например, готовили к ней коллекцию кожаной обуви, сусального серебра, литых аплике, иконных риз и хоругвей, но не были допущены. Не было на выставке ничего из Холуя и Палеха.

Приехав как-то во Владимир, в апреле, Голышев услышал в типографии, что во владимирском Успенском соборе начались «возобновления» и что прежние рисунки собираются соскабливать. Ранее уже были там закрашены древние росписи. Уваров, Тихонравов писали об этом соборе. Что же теперь затевается?! Иван Александрович тут же отправился в Успенский. Все подтвердилось. Пригласили уж из Москвы мастера для новой стенописи.

Иван Александрович возмущался:

— Наши владимирские иконописцы, из Вязниковского уезда, палехские крестьяне Белоусовы приглашены в Москву для росписи стен в Грановитой палате, звали их и в Троицкую лавру, а в своей епархии этих мастеров не признают, нанимают московских.

Московские же посчитали, что в древних фресках нет «никакого изящества», что они несовременны и что «подобные работы должны сохраняться» лишь в музеях, «так как они могут быть интересны для одних археологов», что недостаточно в стенной древней росписи «яркости красок, румяных лиц и блеска золота».

— Куда ни сунься — никому нет дела до этих сокровищ, — сокрушался Иван Александрович. — В канцелярии губернатора только посмеялись, а губернатор сказал: «Художникам виднее».

Домой Иван Александрович вернулся подавленный. Почему о*н, в недавнем прошлом крепостной крестьянин, малограмотный человек, понимает, что важно сохранить старинные рисунки такими, какими их нарисовал древний художник, а нынешние властители все стараются подновить да подкрасить?! И он сел писать статью в московскую газету.

3 мая 1882 года эта статья была опубликована в «Современных известиях» под псевдонимом Проезжий.

«…Если святотатственная рука не пощадит фресок, — в запальчивости гневно писал Голышев, — пусть рука эта отсохнет…» И, опасаясь, что и газета не поможет, Иван Александрович бросился в Москву, отыскал графа Уварова. Алексей Сергеевич ужаснулся затеянному подновлению, хотел было сразу ехать во Владимир, но потом понял, что владимирский губернатор может и его не послушать.

Решили срочно создать комиссию из самых влиятельных ученых-археологов, членов московского археологического общества. Уваров всю свою прислугу разослал разыскивать профессоров. Дорог был не только день, но и час. Нашлись Забелин, Румянцев, Мансветов, Иловайский… — все люди известнейшие. Забелина избрали председателем комиссии.

Через десять дней после статьи Голышева в «Современных известиях» ключарь владимирского Успенского собора протоиерей А. Виноградов заверял общественность, что фрески XV века работы Андрея Рублева и Даниила Иконникова и не собирались уничтожать. Но 15 мая созданная в Москве комиссия ученых, включая графа Уварова, все-таки прибыла во Владимир.

Ученым удалось защитить древние фрески. Неуемному в переделках московскому мастеру было отказано. Голышев предложил реставратора — мастера из Палеха Сафонова. Сафонов был в Палехе «ученый и просвещенный», потомственный иконописец, водил знакомство с московскими и петербургскими церковными живописцами, что «дало ему вкус и понимание старины». Отец его составил целый сборник древних образцов иконописи византийского стиля. Сын приобрел еще Строгановский сборник и десятки других карандашных снимков с древних икон. И принципом в своей работе Сафонов сделал «возвращение иконописи к ее первым образцам первых христианских лет на Руси».

Теперь Голышев успокоился. Этот мастер не испортит старины. «Слава богу, благое дело увенчалось успехом. Как я рад этому! — писал он Семевскому. — Во Владимире из археологов уже нет никого за смертью К. Н. Ти-хонравова, и вандальское разрушение драгоценной древности, к сожалению, не редкость. Сперва владимирские власти духовного звания, во главе с преосвященным, сердились и обижались на меня за печатное слово правды, но потом сами же убедились, что это послужило к полнейшему благолепию и сохранению замечательного искусства, а вместе с тем и к их собственной пользе и чести, что у них есть такое сокровище…»

Через два года реставрация в соборе будет успешно завершена. 18 марта 1884 года Общество истории и древностей московских при Московском университете, членом которого был уже и Голышев, будет праздновать свое восьмидесятилетие. После торжеств почти вся гвардия собравшихся ученых отправится во Владимир на открытие после реставрации Успенского собора. Два дня ученые будут обозревать фрески и вынесут «полнейшее удовольствие и восторг».

Во время реставрации произведены будут «опыты» и будет открыто еще множество изображений, восходящих к XII веку. Голышев опишет все это потом в статье «Счастливая судьба фресков Владимирского кафедрального собора XII века», сделает еще и оттиск с этой статьи в виде брошюры.

В статье о торжествах Голышев восхищался реставраторами: «простые — смиренные работники… русские… мужички, нашей родной Владимирской Палестины, бывшие крепостные крестьяне, изучившие искусство на Палехской почве, воспитались и возросли здесь, обучились друг от друга здесь же, не в стенах академий, а на своей родине, в своих хатах, деревенских избушках. Это доморощенные художники, хотя и не имеющие высоких званий и дипломов, — честь и слава им!»

О своей роли в спасении фресок Голышев даже не упомянул в статье. Однако начальство пригласило его на торжество. Гости съехались из разных городов страны. Иван Александрович оказался среди именитых людей один из крестьян, без ученых степеней. Было 13 ноября. Чем-то это число было отмечено в его жизни.

«Что же было 13 ноября? Вспомнил!» 13 ноября, ровно тринадцать лет назад, после раздела с отцом, он с девятью копейками в кармане метался, не зная, как выйти из затруднительного положения. Вот почему запомнилось это число. Помнилось еще, как он выпросил тогда у священника 35 рублей в долг на «продовольствие».

С хозяйством он справился. Дело повел исправно. И теперь «сидел за почетным столованием и прочими рос-кошами» среди самых знаменитых ученых России.

«Вот как божественный промысел устрояет дела людские», — думал он, сердце «сжималось» и «трепетало» при «воспоминаниях минувшего».

Иван Егорович Забелин после торжественной части заторопился домой, в Москву. Голышев, чтобы побольше побыть с ученым, тоже отказался от застолья у соборного старосты и пошел провожать Забелина на вокзал.

— Теперь еще одна забота, — говорил Иван Александрович, — на Успенском соборе устроить крышу и привести в должный вид памятник святого князя Андрея Боголюб-ского — каким он был в двенадцатом веке. — Будто это было его обязанностью.

В субботний день 24 апреля горел Палех. Причиной послужила неосторожность при приготовлении для иконописи вареного масла, смолы. Через три дня сгорела бумагопрядильная фабрика в соседней Юже, а 4 мая, после обеда, заполыхали соломенные крыши Татарова. В десяти саженях от домов невозможно было пробежать. Огненный вихрь «нес пламя, как волны», напишет Голышев в статье о пожарах.

Огонь охватил колокольню, колокола попадали с нее с жутким зловещим гулом, потом упал крест с церковного купола.

Паника охватила и обитателей Голышевки. Огонь свирепствовал уже у соседа, помещика Протасьева. Его рабочие изо всех сил старались уберечь писчебумажную фабрику, им это удалось, сгорело только несколько хозяйственных и жилых построек в имении. В одном пепелище нашли обуглившийся труп, без рук и ног, бывшего камердинера Протасьевых Василия Николаева. Почти сорок лет прослужил он у помещика, сколотил состояние в несколько тысяч, и вот…

Сгорели и дома управляющего писчебумажной фабрикой Квицинского. Говорили, что с них пожар и начался, что это — поджог, месть, что Квицинскому уже грозили поджогом за «его усердие» на пожарах. До Голышевых огонь не дошел.

Разлив рек, речек и оврагов в этом году был самый ничтожный. Такого маловодья старожилы не помнили.

5 мая ожидалось солнечное затмение, которого мстеряне тоже опасались, но день выдался такой пасмурный и темный сам по себе, что затмения почти и не заметили.

Иван Александрович заканчивал брошюру-отчет о двадцатипятилетии литографии. Хлопотал, чтобы дата эта не осталась незамеченной. Но главным своим занятием в этот год считал составление нового альбома — «Памятники русской старины».

Рисунки для него он готовил в течение нескольких лет. Религиозной поэзией средних веков называл он иконы. На этот раз Голышев решил рассказать о двух образах, тесно связанных с крестьянским бытом, — уже описанной раз им, очень распространенной в народе, «кумошной» иконе, прозванной еще иконой «двенадцати кумох-лихорадок», и о, тоже очень любимой народом, старой иконе, именуемой «лошадиным праздником». О второй иконе, на которой были изображены покровители скота архистратиг Михаил и святые Модест, Власий, Флор и Лавр, Иван Александрович уже писал в своих статьях и брошюре. Теперь толкование сопровождалось искусно выполненными изображениями икон. Расширился и комментарий.

В одной рецензии на альбом как-то отмечалось, что текст, мол, голышевских альбомов — не самое важное, что он часто заимствован из других источников и порой представляет собой сплошные цитаты. Но чтобы составить и текст из цитат, Голышев изучал множество книг. Вот и при работе над этим альбомом он ссылается на двадцать книг, тогда как текста в альбоме было всего три листа. И записки замечательно комментируют приложенные иллюстрации, давая полную историю и характеристику рассматриваемого предмета. Потом шло пять листов литографий иконных окладов, два листа — венцов с древних образов, золотых, серебряных; оригинальных рисунков, рельефных и гладких, с украшениями из поливы и финифти.

«Древние ризы, оклады, венцы с домашних икон в большинстве утратились, — писал Голышев, — они то и дело снимаются с икон и поступают в переделку или обращаются в лом, ввиду ценности и высокого качества употреблявшегося на них металла; причем не обращалось никакого внимания на фигурные рисунки, которыми наши предки так заботливо и усердно украшали свои родовые иконы».

Альбом «Памятники русской старины» вышел в 1883 году, с 17 листами рисунков и тремя оттисками с больших старинных медных досок. На него живо откликнулся журнал «Русская старина». Редакция отмечала, что уже давно знакома с «труженическою жизнью» Голышева и что «настоящий выпуск его издания превосходит все предыдущие его альбомы по своей внешности: видимо, литография в Голышевке близ Мстёры все более и более совершенствуется»; отмечалось также, что «достоинство» альбома — «в безукоризненно выбранных рисунках… Для исследования творчества русского народа, его верований и суеверий, его бытовой жизни в старину — как настоящий, так и предыдущий выпуски изданий г. Голышева составляют весьма полезные труды…».

«Исторический вестник» писал, что «Иван Александрович Голышев, известный крестьянин-самоучка, оказал нашей исторической науке существенные услуги изданием разных древностей и памятников старины». «Каждый такой сборник г. Голышева снабжен прекрасными рисунками… Настоящее издание… посвящено исключительно старинной живописи. Книга издана in-folio… На первом плане здесь памятники древней иконописи… затем идут любопытные образчики старинного русского орнамента: оклады и венцы… Всего замечательнее в книге… отдел о пряниках (33 рисунка)… Внешность книги… вообще заслуживает внимания во всех отношениях». Говорилось, что новые альбомы «помимо их научного значения, отличаются необыкновенно художественной работой, ставящей деревенскую литографию г. Голышева наравне с лучшими столичными литографиями… Полезные труды г. Голышева заслуживают полного поощрения…».

Теперь Иван Александрович работал уже над новым изданием — «Альбомом рисунков рукописных синодиков 1651, 1679 и 1686 годов». Синодиками называли списки умерших, которые родственники сдавали в церковь для «поминовения». Рукописные синодики, «помянники о пособии мертвым», велись издавна в русских храмах и в домашнем обиходе.

Было установлено читать синодики после седьмого вселенского собора всенародно в первую неделю великого поста. В XVII веке помещали перед списками, в начале синодика, душеспасительные истории. Потом синодики стали украшать виньетками, рисунками, замысловатыми изображениями.

Исследованием синодиков Голышев занимался давно, когда, описывая монастыри и церкви, стал находить в них эти заброшенные древние поминальники. Публиковал о них статьи в газете. Еще в 1882 году он начал издание «Синодиков» с четырьмя рисунками в красках, а остальные — «в чертах». Послал образцы графу Уварову. Тот порадовался «как-то особенно» и сказал: «Это куда хотите не по-деревенски», — и добавил: «Хорошо бы сделать все рисунки, как первые, красками». Иван Александрович принял совет к сведению.

Эти синодики он разыскал в вязниковском Благовещенском монастыре. Они пленили его замечательными орнаментами, рамками, бордюрами, сделанными от руки тушью, золотом и киноварью. Довольный вернулся он тогда домой, позвал Авдотью Ивановну поделиться радостью. Вместе рассматривали они древние рисунки.

«Сохраняя воспоминания о предках, — писал Голы-шев, — синодики давали благочестивым людям обильный материал для назидательных размышлений» и «служили справочными книгами, в которых каждый мог найти объяснение церковных правил о поминовении усопших и приличные случаю молитвы»; он отмечал, что синодики были интересны «по разнообразию и возвышенности мысли» наших предков и «еще важнее» — их рисунки и изображение, «исходящие самобытно, как наследие от наших предков, труды которых составляют наше сокровище, славу и гордость». И призывал к сохранению для грядущих поколений этих «письмен в олицетворении с отеческими преданиями».

Альбом синодиков, с тридцатью листами хромолитографических рисунков, орнаментов, виньеток, букв и бордюров, искусно переписанных и срисованных Голышевым и отпечатанных красками и золотом, вышел в 1885 году и принес Ивану Александровичу новую славу.

Восьмидесятидвухлетний вице-президент Академии наук Виктор Яковлевич Буняковский живо откликнулся на присланный ему Голышевым новый альбом, благодарил «за дорогое внимание», отмечал, что издание иллюстрировано «высокохудожественными рисунками». Писал: «Важность заслуг Ваших по исследованию русских древностей уже признана всеми нашими специалистами и знатоками этого предмета», сообщал, что труд его будет представлен на мартовское общее собрание академии.

Графиня Прасковья Сергеевна Уварова, занявшая после смерти мужа его место председателя императорского московского археологического общества, писала: «Благодарю от души лично от себя и археологического общества за изящно изданный Альбом синодиков…»

Директор императорской публичной библиотеки Афанасий Федорович Бычков отмечал, что издание по исполнению может поспорить с изданиями, выходящими из лучших типолитографических заведений в столицах.

Леонид Николаевич Майков, председатель отделения этнографии императорского русского географического общества, писал: «Ваш край оскудел учеными силами, зато приятнее видеть, что Вы сами не устаете трудиться и дарите ученую нашу публику полезными изданиями… в Петербурге ценят подобные труды, очень интересуются Вашими книгами…»

Директор археологического института И. В. Андриевский просил Голышева «вписать» его «в список самых расположенных… лиц». «Исторический вестник» в пятой книжке 1886 года отмечал: «Синодики Вязниковского Благовещенского монастыря (Владимирской губернии), в настоящее время воспроизведенные Голышевым, с замечательным изяществом и безукоризненной совестью, заслуживают особого внимания по разнообразию украшающей их орнаментики и заключающемуся в них оригинальному иконографическому материалу… В общем, новый труд г. Голышева представляет богатые данные для изучения древнерусского искусства и, с той точки зрения, заслуживает особого внимания не только специалистов, но и всякого художника».

Неожиданно пришла печальная весть о смерти барона Николая Казимировича Богушевского. Он умер в сорок лет, убитый горем после пожара, унесшего самое дорогое в его жизни — замечательную коллекцию автографов и книг. Собрание автографов было богатейшим в России, в нем — подписи Лжедимитрия первого, Марины Мнишек, все подписи царских личностей XVIII–XIX столетий, даже детская подпись царя-ребенка Иоанна VI (III) Антоновича, 6 писем Мазепы, письмо Кочубея… Всего более тридцати тысяч автографов и восемь тысяч портретов.

Иван Александрович и сам похвастаться здоровьем не мог. В последнее время оно особенно ухудшилось. Способствовали нездоровью трудности с литографией и неудачи в торговле, бесполезные хлопоты о пенсии и многое другое.

Как-то вечером, после особенно трудного и печального дня, Иван Александрович достал пачку писем Богушевского и перечитал их заново и другими глазами. «В коллекциях заграничных и музеях есть много русского, оттянутого у нас из-под носу, покуда мы о наших памятниках древности не заботились нисколько! Назад их уже не вернуть теперь!.. Да й наличных-то ученых у нас ценят только тогда, когда о них заговорят в ученом мире в Германии, Франции либо Англии! В своей стране пророком не быть никому!.. Вы упоминаете о знакомых, рано умерших от гнета крестьянской судьбы, — очень и очень их жаль, и даст бог, их со временем оценят по заслугам, так же, как и нас с Вами. Для этого-то и следует стараться тем, которые еще живут в сем мире, сохранить память о них с тем благочестием, с каким древние христиане сохраняли капли крови тех первых мучеников, пострадавших безвестно за правду. Нам скажут большое спасибо за это будущие поколения, для которых будет иначе менее известно о трудах и усилиях нынешних неоцененных мучеников науки, чем нам известно о доисторических жителях Земного Шара… Очень и очень сожалею, что здоровье Ваше плохо… мне кажется, бог в своей премудрости дал здоров ь е лю-дям посред ств енным и за то лишил их дарований, a~TgX77jnjTopbiM Даровал способности и ум, — оделилТтоль-""ксмжудной долей здоровья и других олаг мира сегоТГу нас ~всё~ёще то же, что оыло 5U лёт томутШадГ—~ хоть бы с великим народным и природным поэтом Никитиным. Будь Никитин из класса хоть бюрократического — и пошел бы в гору, развился бы талант и стал бы великим поэтом, но был он крестьянин — и заглох, умер едва замеченным. Знаете его стихи? Прелесть! вот неиспорченное чувство, вдохновение ничем не подкрашенное…»