Памятники Демидову

Памятники Демидову

Способный мыслить по-государственному, гордившийся службой государству и государю[301], был ли он должным образом ими оценен? Пожалуй, да. «Брак государства с Демидовыми, — замечает X. Хадсон, — оказался взаимовыгодным»[302]. Власть и главный ее носитель царь деятельность Никиты в целом оценивали весьма высоко. Но оценка не была неизменной. Власть соизмеряла его дела со своими интересами и планами, которые менялись и ситуативно, и стратегически.

Сохранилось предание, казалось бы, с абсолютной ясностью расставляющее точки в вопросе об отношении Петра к Демидову. В изложении К.Д. Головщикова оно таково: «Генерал-адмирал Граф Апраксин сказал однажды Петру: "хорошо, если б у тебя было человек десятка два таких каков Демидов". Я счастливым бы себя почел, — отвечал Петр, — если б имел таких пять, шесть или и меньше»[303]. Отнюдь не исключаем, что Петр такое действительно когда-то сказал. Но когда? При каких обстоятельствах? И не было ли при других сказано им иное, куда менее для Демидова приятное?

Петр пожаловал Никиту правом рубить лес в принадлежавшей государству засеке под Тулой — через полгода разрешение отменил. Допустил приватизацию казенного Невьянского завода — ответил отказом на просьбу о приватизации другого казенного завода, Каменского. Приходил к нему в гости в тульский дом — через Вышний суд наказал штрафом за прямое к нему обращение с жалобой. Назначил комиссаром (чем Никита гордился), пожаловал свою «персону» — дворянский диплом не подписал.

Если перебирать приведенные и подобные им факты, то возникает ощущение, что со временем душевное расположение Петра к Демидову остывало, а вслед за этим нарастала осторожность, появлялась подозрительность. Это, впрочем, именно ощущение, не уверенность. Для многих случаев, которые можно принять за свидетельство охлаждения, находим вполне правдоподобные объяснения действиям царя, никак не связанные с «градусом» его отношения к Демидову. Кроме того, есть претендующие на достоверность и другие (помимо приведенного) предания, которые свидетельствуют об очень высокой оценке Петром трудов Демидова. Например, такое:

«…Демидов населил людьми своим коштом отдаленныя Сибирские места, даже до Колыванской округи. Государь, изъявя о том свою признательность, желал, чтоб он умножил там заводов больше, обещая за то в вечную его память вылить из меди статую его и поставить на публичном месте»[304].

Памятник Демидову в «публичном месте» поставлен не был («вероятно, по той же скромности Демидова», — замечает К.Д. Головщиков[305]), хотя, случись это, вопрос об отношении царя к кузнецу скорее всего уже у потомков не возникал.

Между прочим, известно о еще одном очень раннем намерении соорудить памятник Никите Демидову: бюст его вроде бы собирался поставить на Невьянском заводе в последние годы жизни Акинфий Демидов. Успели отлить только постамент — большой чугунный столп. Акинфий умер, наследник Прокофий продал завод Савве Яковлеву, бюст которого и водрузили на колонну[306].

Но, в сущности, когда Акинфий готовился к установке бюста, памятник Никите Демидову на первом его уральском заводе уже существовал. Архитектурный памятник.

В Невьянске, бывшей столице старого демидовского Урала, демидовской старины осталось немного. Не считая древностей, сохраненных в местном музее, — только бывший заводской пруд и наклонная башня неподалеку.

Стройная 57-метровая башня — трехъярусный восьмерик на высоком четверике, стоящем на двухэтажной палате, — образована нанизанными на общую ось объемами, обычными для церковной колокольни. Но башня — не колокольня, хотя колокола на ней имеются и время от времени подают голос.

Ранняя история этой башни — сплошная загадка. Непонятно, для чего она была построена. На протяжении почти трехвековой истории ее помещения использовали для разных целей — в них хранили заводской архив, содержали нарушителей порядка, обжигали и промывали алебастр, развернув пробирную лабораторию, проводили анализы руд. По устланному чугунными плитами обходу одного из ярусов ходили сторожа, высматривая, в порядке ли обывательское строение. Однако едва ли башня строилась именно для этого — все перечисленное можно было делать куда в более скромных постройках. На одном из ярусов установлен часовой механизм, по сей день отсчитывающий время. Это, возможно, планировалось изначально (башни с часами существовали и на других демидовских заводах, на Нижнетагильском и Тульском в том числе[307]). Но только ли для часов поднимали к небу ярус за ярусом?

Неизвестно и то, когда башня была построена. Фигурирующие в литературе даты получены с помощью умозаключений. В последнее время набирает силу версия, согласно которой башня создавалась в два этапа. На первом (в конце жизни Никиты — приблизительно в 1723—1725 годах) были возведены палата с крыльцом и четверик. На втором, продлившемся до 1732 года, строили собственно башню — многоярусный восьмерик. Предполагаемыми руководителями работ называют происходивших из города Хлынова каменщиков: для четверика — Ивана Савина Нарсекова, для башни — Константина Алексеева Совина (или Солвина)[308].

Башня окутана легендами, записанными фольклористами и раскрашенными беллетристами во все цвета радуги. Пожалуй, самая известная из них гласит, что в подземных помещениях башни находилась секретная плавильня, в которой содержавшиеся в неволе мастера выделяли из черной меди серебро, а из него чеканили поддельную монету. Тайный подвал якобы был связан с заводским прудом тайным же подземным каналом, перекрытым затвором. Прудовая вода, пущенная в подземелье, должна была скрыть грехи, если другими средствами скрыть их возможности уже не оставалось. Однажды, повествует предание, тайный шлюз был открыт.

Существует множество аргументов против этой легенды. Укажем один. Секретные гидротехнические сооружения могли быть созданы только на нулевом, «фундаментном» цикле работ — никак не позже. Мысль о тайном цехе должна была оформиться самое позднее на стадии проектирования башни. Допустить возможность его существования — значит допустить, что демидовские мастера научились выплавлять серебро лет на 20 раньше того времени, к которому обычно относят это событие. А доказать это будет, пожалуй, не легче, чем обнаружить подземелье.

На данном этапе нам кажется вполне приемлемым предположение, что одной из функций башни (именно башни, а не сооружения в целом) первоначально была функция мемориальная. На нее наслаивались другие — часовая, сторожевая и прочие. Надстраивая четверик, Акинфий ставил памятник отцу и великому его Делу. А если и не так, время примыслило к авторскому замыслу свой. Расчет оправдался: башня стала памятником роду Демидовых, сооруженным самими Демидовыми.

Из архитектурных свидетелей истории демидовского рода она — из числа самых ценных и выразительных. В списке отечественных древностей не так уж много объектов со столь высоким мемориальным потенциалом. Невьянская башня, старый соболь (клеймо на демидовском железе), родовой их герб с рудоискательными лозами… — пожалуй, и все. Обретя их, демидовский Урал обрел демидовские символы. Обрела их и Россия.