ГЛАВА 6 Последние издания
ГЛАВА 6 Последние издания
Соратники Голышева по владимирскому статистическому комитету уходили из жизни. «На земной поверхности остались только мы с Вами от того времени, — писал он Якову Петровичу Гарелину, — все наши сочлены уже перешли в вечность». Портрет группы владимирских деятелей 1861 года висел у Ивана Александровича на стене, и он частенько с грустью смотрел на него. Но и Гарелина скоро не стало. Перед самой смертью он начал переделывать свой дом, сломал давно интересовавшую Голышева старинную изразцовую печь и писал Ивану Александровичу: «Если Вам угодно, то прошу пожаловать ко мне и снять рисунки… Квартировать можете у меня по старинному русскому обычаю».
Голышев тут же отправился в Иваново-Вознесенск. Это была их последняя встреча. «Остался единый и нижайший последыш», — писал теперь Иван Александрович о себе.
Жилось все тяжелее. Иван Александрович прекратил печатать картинки, продавал станки, оставив только один, чтобы печатать литографии для своих альбомов. Распродавал и собственные коллекции старинных печатных досок, деревянных фигурок, русской национальной одежды.
Все силы он теперь отдавал изданию альбомов. Несколько лет назад офеня принес ему рукописный синодик 1746 года. Иван Александрович листал синодик, а коробейник рассказывал:
— Из Вологодской губернии привез. Я по Архангельскому тракту хожу, потом по Устьянской проселочной дороге, что при реке Устье. В ста семи верстах от города Вельска есть село Климовское. Небольшое, двадцать три двора всего, сто семь душ. Так я в то село заглядываю. И про старину спрашиваю. Вот мне ноне и выносит один мужичок. Ране, мол, сей синодик принадлежал Богородице-рождественской церкви. Поди, бывалошная вещица-то? Иван Александрович сразу увидел, что «бывалошная»,
замечательная вещь, с шестьюдесятью четырьмя рисунками, но виду офене не показывал, а то вздернет цену, это офени умели, и уйдет синодик к какому-нибудь старинщику-пройдохе. Иван Александрович тогда же и загорелся желанием издать этот синодик. Но уж больно много рисунков, трудно их было выполнить с больным зрением. Потом он все-таки осилил это дело. Отпечатал сперва рисунки черно-белыми, в узком, удлиненном альбоме «Синодик 1746 года, с 64 рисунками» (1888 г.). Но рисунки много потеряли в черно-белом исполнении. И через год Голышев выпустил еще «Альбом рукописного Синодика 1746 года», только с 34 листами рисунков, но зато — цветных.
«Здесь выражаются черты самодельщины, — писал Голышев в предисловии, — доморощенного самобытного сочинения, своеобразного, самородного и вместе с этим прелестного старинного народного творчества», «это сокровище староотцовских и дедовских трудов, их сердечных бесхитростных простых преданий сынам своим».
Губернатор Иосиф Михайлович Судиенко, с большим уважением относящийся к Голышеву, разрешил отпечатать текст синодика в губернской типографии бесплатно, только бумагу Иван Александрович доставил свою.
Он весь издержался с изданием новых альбомов, решил попытаться хоть часть их продать, опубликовал в «Историческом вестнике» объявление. «Русская старина», «в уважение» к его трудам, сделала тоже объявление — бесплатно, а оно стоило бы пятнадцать рублей. Но покупателей нашлось немного.
М. И. Семевский, получив альбом с синодиком, писал Голышеву:
«Воспроизведение этого рукописного синодика, действительно замечательного во многих отношениях, выполнено превосходно с присущим Вам знанием и любовью к памятникам отечественной старины. Долгом почту в одной из следующих книг моего журнала дать отзыв об этом н" о-вом подарке, который Вы преподнесли любителям археологии и древней письменности. С совершенным почтением покорный слуга М. Семевский».
Как-то от Семевского пришло письмо с неожиданным вопросом: «Не посетуйте, если Вас спрошу: почему Вас не интересует мое издание? Вот уже 20 лет оно издается, и, если не изменяет мне память, я ни единого раза не видел Вас в числе подписчиков. Дорого ли оно? Или действительно для Вас ничего не заключает в себе интересного?»
Господа не понимали, что средства его невелики. К тому же «Русская старина», хоть и печатала его статьи и заметки об его изданиях, все ж таки была не народным, не популярным изданием. Потому, тратя некоторую сумму на подписку, Иван Александрович выбирал другие журналы.
Как-то совершенно случайно в его руки попало «Родословие от Адама до нынешних времен», посвященное августейшему имени «в бозе почившего».
— Вот это книжица! — радовался Голышев.
— Смотрите, Иван Лёксандрович, — нахваливал находку офеня, — облечена-то в сафьян с золотом. А толщины-то, толщины-то какой!
Голышев полистал. Сто десять страниц.
— И где же ты нашел ее?
— В Вологодской губернии, Иван Лёксандрыч. Перекупил. Чуть было не уплыла книжица. Знакомый ходебщик встретился мне. Сели у дороги, покалякали, как и что, а он и вынимает из тряпицы: глянь, говорит, какую книжицу я выменял, самому императору, сказывают, посвящалась. Тут я и догадался, что для Вас, Иван Лёксандрыч, эта книжица сущим кладом будет, и принялся уговаривать своего знакомого, чтобы мне уступил ее. Он посопротивлялся, но против цены хорошей не устоял. Так что уж не обидьте, Иван Лёксандрыч.
Иван Александрович сразу понял, какое сокровище идет ему в руки, и решил для себя, что любые деньги отдаст за книгу, но все-таки поторговался с офеней.
Коробейник ушел, а Иван Александрович принялся изучать находку. Восемьдесят пять лет странствовала книга по разным землям. Само сочинение сохранилось в целости, а уголки поистрепались, поискрошились.
Но книга — царская и должна быть на царском столе, думал Иван Александрович.
Через некоторое время он уже сочинял сопроводительное письмо монарху. Говорил в письмах с августейшими и знатными особами Иван Александрович часто однотипно, имея запас церемониальных слов, с которыми подобало обращаться к ним, и почти все письма начинал одинаково.
Мечтал Голышев, заплативший офене солидную сумму за «Родословие…», с лихвой вернуть затраченное, потому намекал в письме императору на ограниченные средства свои. Александр III не поскупился, вскорости прислал Голышеву за подарок булавку, украшенную драгоценными камнями.
В 1891 году Голышев выпустил новый альбом: «Сборник русской старины Владимирской губернии», с пятнадцатью рисунками.
Закончив «Синодик» и «Сборник русской старины», Иван Александрович писал губернатору Иосифу Михайловичу Судиенко: «…И кажется, это будут мои последние издания, с прискорбием и грустью на душе, м. б., придется сказать, моя песенка спета, заведение едва ли придется тянуть, и скрепя сердце вынужден буду прекратить, жизнь изменяется так, как и не ожидаешь, а по совести нужно сознаться, что все это тяжело и горько отзывается в глубине души, и приходится покоряться обстоятельствам, вызванным не от себя самого, а какими-то неведомыми жизненными колебаниями…»
В марте 1892 года умер Михаил Иванович Семевский, редактор и издатель «Русской старины», последний покровитель Ивана Александровича Голышева. Голышев написал воспоминания о Семевском и послал их новому редактору Николаю Карловичу Шильдеру.
А вскоре умер от рака муж Серафимы, воспитанницы Голышевых, священник отец Иоанн, Иван Крылов.
У них уже было трое детей. Старший Александр только что уехал учиться в Москву. Лидочке было шесть лет, а Сереже только три. Серафима Александровна была в отчаянье. Почти в беспамятстве хоронила она мужа в Москве, где он умер в больнице. Ей было едва за тридцать. И вот — вдова с тремя детьми.
Лидочку Голышевы оставили у себя, воспитают ее до взрослости, выдадут замуж.
У Ивана Александровича появились новые, молодые друзья, можно сказать, поклонники.
Владимирский врач-библиофил А. В. Смирнов писал Голышеву: «Во Владимире прошел слух, что Вы очень серьезно больны… Избави Бог… Вам еще надо жить… все больше и больше восторгаюсь Вашими атласами — изданиями по древности. Жаль, что у меня не все Ваши издания: достать и другие теперь трудно».
Из Петербурга писали, что теперь альбомы Голышева можно купить только по очень дорогой цене, с рук.
Узнав, что у Голышева была переписка с Семевским, Ровинским и другими видными деятелями, тот же Смирнов уговаривал Ивана Александровича опубликовать письма: «Как же Вам не грех все это хранить под спудом…»
В Голышевку проездом заглянул энциклопедист Евгений Францевич Брокгауз с намерением поближе познакомиться с Иваном Александровичем и написать о нем статью для энциклопедического словаря. Он привез новости. В Москве, прямо в Думе, совершено покушение на городского голову. Градоначальник так плох, что его боятся перевозить, операцию делали прямо в Думе.
Два года оставалось Голышеву до смерти, а он был полон замыслов, неутомим в поисках старины и опять и опять спешил поделиться находками со всеми. В 1894 году вышла новая его работа «Стих о злой траве Ших». Это была народная переделка славянских поучений о злых женах. Под словами «ших трава» подразумевались грехи прелюбодеяния — прельщение, соблазн. Рукопись была найдена случайно в одном из мстёрских переулков. Сначала Голышеву попалась половинка листа, старая, помятая. Текст заинтересовал Ивана Александровича, он стал искать далее, нашел вторую половину, а потом уж не жалел времени на поиски и в домашней рухляди мстёрского иконника, среди разных лоскутков, отыскал всю древнюю рукопись.
Графиня Уварова, получив новое издание Голышева, попросила прислать в археологическое общество все ранее изданные. «Как?! — удивился Иван Александрович. — Я же все посылал, все до единого». Мало того, в 1882 году, после художественно-промышленной выставки, он все, что привозил в Москву, оставил в обществе. И вот все это богатство растащено. То же произошло и во Владимире. Иван Александрович с горечью писал издателю журнала «Древняя и новая Россия» Сергею Николаевичу Шубинскому: «…во Владимирском статистическом комитете… буквально все расхищено, и я слышал достоверно, что мои альбомы таскали канцеляристы, продавали, а более отдавали за угощения или магарычи, таким же образом погиб и музей древностей, но это провинция, а столица — страж археологии… я обещал графине, что постараюсь пополнить и час-тию отослать… а по правде сказать, некрасиво, и не делает чести обществу, пожалуй, и охладится охота у некоторых лиц к жертвам, если узнаются подобные вещи, но ради Бога пусть это будет секретом…»
В 1895 году Иван Александрович выпустил брошюру «50 лет книжного и картинного производства И. А. Голышева». Она подводила итог прожитому и сделанному.
Он все больше хворал. Летом во время купания с ним приключился удар. Отнялась левая половина тела и правая рука. Иван Александрович долго лежал в постели, потом поднялся. Хотелось закончить начатый новый альбом «Рукописная повесть о видении Косьмы-игумена, 1688 года».
За неделю до смерти он писал Георгиевскому: «…здоровье мое незавидно… пишу теперь с большим трудом… перо еле держу, что грустно и досадно, хотелось бы докончить последний альбом по археологии… рисунки все давно готовы… дело стало за одним текстом, — и бумага для него уже лежит в амбаре. Во время разгара болезни я поручил жене просить Вас в случае смерти моей докончить начатое дело — написать предисловие изъяснительное к тексту рукописи и издать… но теперь думаю, что исподволь и сам допишу…»
Повесть о видении Косьмы — духовная повесть, была она одной из самых любимых народом, часто переписывалась и много читалась.
Иван Александрович увлекся работой, и казалось, начал поправляться. Но вдруг ему резко стало хуже, он впал в беспамятство и 9 декабря 1896 года, на пятьдесят девятом году жизни, скончался.
Последний альбом был издан уже без него. Посмертно в С.-Петербурге вышел подготовленный Иваном Александровичем в двух книгах-выпусках первый том задуманного им двухтомного собрания сочинений.
И хотя давно нет замечательного голышевского сада, а там где был дом, стоит современное здание детского сада, Местечко по-прежнему зовется в народе Голышевкои.
Тень недоверия пала и на личность Ивана Александровича Кто-то задним числом увидел в нем сходство с некрасовским купцом-выжигой из «Кому на Руси жить хорошо» Имя Ивана Александровича Голышева выпало из энциклопедических словарей. Произведения его ни разу не
Шдо^астоящего времени его исследования по мстёр-ским ремеслам, лубку, офенству, крестьянскому быту являются уникальными и непревзойденными.
Авдотья Ивановна Голышева после смерти мужа совсем прекратила литографское производство и книжную торговлю.
Она надолго пережила мужа, умерла в двадцатые годы нового столетия. В период раскулачивания, — а в мастеровой, зажиточной Мстёре раскулачено было около трехсот семей, — когда Авдотье Ивановне было уже за восемьдесят, она испытала притеснения местных властей и писала в Вязниковский исполнительный комитет:
«Дожив до светлых дней, дней народного правления, я надеялась дожить спокойно остаток дней своих. Но благодаря неправильному пониманию декретов центральной власти или злому умыслу некоторых личностей, состоящих на народной службе, губящих основы своего государства, подрывающих доверие своими необдуманными поступками к настоящему правительству, терплю незаслуженные нападки…».
Притеснения прекратили. Но она, чтобы вновь не попасть в беду, продала большой дом и доживала очень скромно, существуя только за счет коровы.
Дом простоял до семидесятых годов, а березовая роща, значительно поредевшая и состарившаяся, еще жива.