ГЛАВА 4 Переезд в новый дом
ГЛАВА 4 Переезд в новый дом
В июле во дворе пусто, да в поле, на грядках густо. Июль — грозник и сено-зарник, макушка лета.
Запахло и во Мстёре свежим, душистым сеном. Возы с крутыми боками сваливали у ворот, и вся семья, от мала до велика принималась укладывать, утрамбовывать сено в сенники, на сушилах.
И летом, в разгар сельскохозяйственных работ, не останавливались в слободе производства. Потому и справляли во Мстёре сенокос наемными рабочими, крестьянами из окрестных деревень. И в огороде в июле — страда. Полют
гряды, собирают ранние овощи. В какой огород ни загляни, с утра раннего белеют женские головные платки, спозаранку сверкают в бороздах голые пятки ребятишек. Да надо еще и в лес с лукошком сбегать. И уж тянет к вечеру из печи сладким запахом черничного пирога. Всю неделю в трудах праведных, спинушку не разогнешь, сто потов под палящим солнцем спустишь, а в субботу похлещешься в баньке березовым веничком, смоешь недельную тяготу и — бодро тело, весел дух. Открываются сундуки с девичьими нарядами. Выбирают девицы, какое платье надеть.
Когда хорошо работается, хорошо и отдыхается. С восьмого июля, с Казанской, начинались во Мстёре традиционные девичьи гулянья вокруг слободы.
В первый день гулянья положено было надевать платья хоть и новые, но — ситцевые, простенькие. Пусть рассмотрят парни девушек сперва в естественной красоте. На второй праздничный день девицы принаряжаются уже в кисейные платья, потом — в шерстяные. А уж дальше — по достатку — в самые лучшие и дорогие, в шелковые и штофные.
Лишь в конце гуляний допускалось это, по достатку, разнообразие. В первые же дни девушки, а туляли они «артелями», договаривались промеж себя, ка) ая во что оденется, чтобы ни одна не моглг обидеть, затмить своим платьем другую. И каждая боялась оказаться наряднее своих подруг.
Не только парни отправлялись посмотреть на девичьи гулянья, но и вся взрослая и старая Мстёра высыпала на улицы, шла за околицу и рассаживалась, кто где, вдоль прогулочной девичьей тропы.
Девушек и не выпускали даже на гулянье одних. Сопровождала их обычно замужняя женщина, родственница одной из девиц. Бывало, такую «соглядательницу» девушки и специально нанимали.
По шесть — десять девиц, в два-три ряда, молодежные компании фланировали вокруг Мстёры. Впереди, чуть поодаль, чтобы не мешать девичьим разговорам, шла «соглядательница». В первом, почетном, ряду, особенно справа, были места девиц познатней да побогаче, а уж следом шли остальные.
— Ой, гляньте, как девицы Киреевы созрели! — восклицали старшие мстеряне. — А Настасья-то Парамонова, словно маков цвет, расцвела.
И ползли молва да пересуды от скамейки к бугорку, на которых расселись зрители, от взгорка к лавочке.
Девичьи гулянья продолжались до самого Успеньева дня — до пятнадцатого августа.
А у Голышевых в августе — традиционный день офеней. До 850 000 картинок в год выпускало уже их заведение. Восемь человек работали в нем 240–250 дней в году. 182 дома, свыше 300 человек раскрашивали печатные картинки, в основном девочки и девушки от 10 до 20 лет. Большинство картинок Голышев рисовал сам: сюжеты из Ветхого и Нового заветов, аллегорическое изображение праздников, молитв.
— Мне Клариньку с собачкой, уж больно умильная парочка, — просил офеня Матвей Корягин, набирая картинок в дорогу.
Хорошенькая девочка с распущенными волосами и большим бантом гладила собачку. Любили крестьяне украшать стены такими головками. Эта картинка шла в паре с «Добрым товарищем»: в узорчатой рамочке — мальчик, похожий на ангелочка, сидел с кошкой.
В этой же серии Голышевы выпускали «Маленькое семейство» — тоже в цветастой рамочке, ребенок и крольчиха с крольчатами. И еще сдвоенная картинка подобного рода: юный наездник с луком на кудрявом коне и «забавный ездок» — отрок, едущий на козе.
Лучше всего расходились картинки религиозного содержания: «Николай Чудотворец», «Иисус поразил антихриста», изображение церкви Христовой в виде корабля, плывущего по морю, где его преследуют еретики, «Великомученица Параскева-пятница», изображения святых угодников. По-прежнему в огромном количестве расходились картинки-портреты царей и императоров, сказки и былины. Эти картинки шли из года в год в первоначальном виде, не перерисовывались, а расходились сотнями
тысяч.
Иван Александрович выпускал и потешно-сатирические картинки, и мистико-развлекательные, типа «Магическая стрела, или Вернейшее гадание на картах». Это уже была маленькая книжица, отпечатанная тем же способом, что и картинки, и особым образом сложенная. Или «Ступени человеческого века»: «В 10 лет — дитя, 20 лет — юноша, 30 лет — муж, 40 лет — деловой человек, 50 лет — спокойствие, 60 — приближение старости, 70 — старик, 80 —хворый, 90 — труд и болезнь, 100 — особая милость божия».
Народу нравились такие незамысловатые книжонки. И наконец — гадальные книжки. Тут уж пожелания-предсказания были на любой вкус: шестерка бубновая — веселая дорога, восьмерка — получите известие, которое вас обрадует… И уж как игра: «возьми зерно, брось в середину сияющего круга с числами, на какое число упадет зерно, то под тем же числом читай ответ».
Тут и хорошие ответы: «блюди незлобие и не осуждай других», «уныние — грех страшный», «гордый богу противен», «кротостью побеждай врага своего», «исполнится твое желание, если похоронишь и гордость, и самолюбие, и скоро получишь более того, нежели думаешь», «если ты не переменишь своего крутого нрава, ожидай болезни», «девушка гуляй, а дельце помни», «не торопи жизнь, придет время, что ты получишь, к чему стремишься»…
И хотел бы Голышев влиять на развитие вкуса народа содержанием и качеством своего товара, да мало мог.
— Возьми побольше литографий и вот — классических картинок со стихами, — предлагал Иван Александрович офене Василию Краснову.
— Да куды — побольше?! — отнекивался Василий. — Сколь я этих «литографий» да «праздников» продам в день? Десяток, не боле. И хошь она подороже, а барыша даст мене, чем тыща в день проданного «простовика» дешевого. Вот и посчитай, чево мне лучше брать в дорогу, Лександрыч.
Литография могла существовать только при условии скупки товара офенями. Кроме них, сбывать картинки в таком количестве во Мстёре было некому.
Иван Александрович торопился со строительством нового дома, чтобы быстрее уехать от отца.
Наконец строительство было завершено. Дом, как и задумали, был прост, но все-таки казался настоящим дворцом по сравнению со старым. Двухэтажный, обитый тесом, в пять окон по фасаду, он чудно пах свежим, еще живым деревом.
Две наружные ступеньки под украшенным железной резьбой козырьком и крутая внутренняя лестница парадного вели сразу на второй этаж, к жилым комнатам, терраске, с большим итальянским окном над парадной дверью, многочисленным чуланам и кладовкам.
На первом этаже разместили литографию, книжную лавку и комнату для гостей. К ним вел вход со двора. Там же была еще одна, черная, винтовая лестница наверх.
Радости четы Голышевых не было предела. Иван Александрович заимел теперь свой кабинет: небольшой, всего в два окна, глядящие на Мстёру. В красном углу Иван Александрович разместил большой иконостас со старинными иконами, дедова еще письма, который отец отдал ему на радостях переселения. Между окон Иван Александрович поставил письменный стол. Со зрением у него становилось все хуже и хуже. Слева от стола вся глухая стена была занята сделанными на заказ шкафами. В них теперь разместились книги, старинные акты и рукописи.
Покрашенные полы застелили половиками, и шаги стали совсем не слышны, что для Ивана Александровича тоже было немаловажно, так как он любил ходить, обдумывая свои писания. Теперь его шаги не будут беспокоить жену.
Неутомимый на выдумку, Иван Александрович соорудил внутренний телефон. Железная труба, с воронками на обоих концах, шла сквозь пол из его кабинета в литографию. Очень удобно: не отрываясь от работы, можно было связаться с рабочими литографии. Авдотья же Ивановна подобным образом связывалась с кухаркой, кухней, расположенной как раз под столовой.
Дом с участком сразу прозвали во Мстёре Голышев-кой Пока он стоял на пустыре, и Голышевы тут же принялись обихаживать его. Сделали гряды, планировали, как посадить фруктовый сад, березовую рощу. Но все это — постепенно, не в ущерб занятиям Ивана Александровича.
Когда Иван Александрович с женой впервые остались вдвоем ночевать в новом доме, затихшем после ухода Александра Кузьмича и помогающих в переезде рабочих, то обнялись, поздравляя друг друга, и всплакнули от счастья.