Глава 16 ПЕРЕЕЗД В АВСТРИЮ – ГАЛЬВАНГ, ЗАЛЬЦБУРГ

Глава 16

ПЕРЕЕЗД В АВСТРИЮ – ГАЛЬВАНГ, ЗАЛЬЦБУРГ

Сам я со своей канцелярией выехал из Праги последним поездом. Для меня и моей канцелярии был предоставлен отдельный вагон 2-го класса, и так как в нем оставалось еще много свободного места, то я принимал всех, кто обращался ко мне. Со мной поехала и старшая дочь Ольга с моей внучкой Зоей. Младшая дочь, Лидия, осталась в Праге. Со мной в вагоне ехала семья Юрловых, командир корпуса генерал Ф.Ф. Абрамов, известная певица А.П. Свечинская-Малышева¹⁸⁷ и другие. Кроме классного вагона мне дали и товарный вагон с провизией.

На станции Фрейштадт, не доезжая Линца, нам велено было выйти из вагона и бежать в лес. Был сильный налет американских бомбовозов. Вагон, в котором мы ехали, был изрешечен пулями и осколками. А в лесу осколком от снаряда оторвало правую руку моей 12-летней внучке. Здесь же, на станции Фрейштадт, в немецком санитарном поезде Зое сделали перевязку, и она с матерью должна была отстать от эшелона и остаться в госпитале Фрейштадта. Не помню, сколько Зоя пролежала в госпитале, но она выздоровела окончательно. Писала и рисовала левой рукой и продолжала учение в школе католического монастыря. Когда я подошел к Зое в лесу, где она лежала на земле, истекая кровью, она мне сказала: «Балет пропал». А она преуспевала в балете и уже выступала за сцене в Народном Дивадле.

Потом Ольга с Зоей переехали в Вену, где Зоя, получив среднее образование, поступила в Академию художеств и в 1957 году была командирована от академии на один месяц в Норвегию. В 1959 году она блестяще окончила академию, и ее имя, как художника, стало появляться в газетах.

Чтобы существовать, дочь моя в Фрейштадте поступила переводчицей к бургомистру. Вскоре туда пришли советские войска, и дочь, хорошо знающая пять языков, регулировала отношения между местными жителями, красноармейцами и другими иностранцами, приезжающими в Фрейштадт. Приехавшая оттуда дама мне рассказывала: «Ваша дочь, Ольга, самый популярный человек в Фрейштадте – все идут к ней за помощью и разъяснениями: и немцы, и красные».

Я же со своей канцелярией проехал дальше и остановился на станции Гальванг, не доезжая пяти километров до Зальцбурга – дальше путь был разобран.

В Гальванге канцелярия моя была расформирована, все начали разъезжаться и устраиваться кто как мог. Большинство уехало в Зальцбург. Я еще некоторое время жил в вагоне. Приближалась Пасха. Ко мне пришел только что приехавший в Гальванг старый священник отец Иоанн Грамолин и предложил служить заутреню в моем товарном вагоне. Так и сделали. Из мешков с мукой и других предметов устроили престол, закрыли его, отслужили заутреню, в 9 часов утра литургию, в 6 часов вечера вечерню и потом служили там ежедневно всенощную и литургию.

8 мая окончилась война – американцы вошли в Зальцбург.

Вагоны, в которых мы жили, надо было освобождать. Мы переселились в брошенные немецкие бараки для зенитной батареи. Бараков было несколько, каждый из двух комнат. Расположены они были у деревни Гальванг в десяти минутах ходьбы от железнодорожной станции. Сначала я жил в бараке с Юрловыми. Я в одной комнате, они в другой. Они меня кормили. Потом приехала из Праги их бабушка, Екатерина Адамовна, и я уступил ей свою комнату, а сам перешел в освободившуюся комнату соседнего барака, где жила семья Дудникова¹⁸⁸ .

От всех Семеновых из Праги я получил письма, а о своей дочери и внучке, оставшихся в Фрейштадте, долго ничего не знал, несмотря на все хлопоты.

Богослужения в Гальванге были каждый день до 11 июля, когда наш батюшка, отец Иоанн Грамолин, был назначен священником в лагере Парш[69] в Зальцбурге. Он не покинул нас совсем и часто приезжал к нам, жил по несколько дней, служа и вечером, и утром.

4 августа переехала в лагерь Парш Антонина Петровна Свечинская-Малышева, которая всегда пела у нас в Гальванге на богослужениях. Там она стала петь в церковном хоре в лагерной церкви и с большим успехом выступала с русскими песнями в Паршинском театре.

Позже Антонина Петровна переехала в Нью-Йорк, где служила на разных должностях, затем два года была регентом в одной нью-йоркской церкви и, уйдя, опять потом служила на разных должностях. Я все время с ней переписываюсь[70].

12 августа у нас была литургия и молебен по случаю рождения Коли Юрлова, и у них был парадный обед и много гостей. Вообще, все праздники – рождения и именины – справляли торжественно, с богослужениями и трапезой.

В июле, августе и сентябре мы ездили ловить рыбу на чудное большое озеро Валрзее, и иногда ловли были очень добычливы. Особенно часто ездил на рыбальство Г.Н. Юрлов.

Один раз я рыбачил вместе с Юрой Кортиковым, моим воспитанником по гимназии, и он руководил ловлей, как опытный в этом деле. Но самым заядлым рыболовом оказался М.М. Дудников. Он уезжал и с ночлегом, знал все лучшие места. С ним я ездил в Мондзее – чудный курорт, красивое озеро, великолепная набережная, купальни.

Все это время очень жаркие дни перемежались с сильными дождями, которые иногда почти без перерыва шли по нескольку дней. 9 июля день и ночь – проливной дождь. Комната течет во многих местах, каплет и на подушку – пришлось отодвинуть кровать. И такая погода бывала часто по нескольку раз в неделю.

В Гальванге, под Зальцбургом, я прожил года два. Местность там исключительно красивая. Кругом лес, чудный воздух. Из окна моей комнаты – вид на снеговые горы, вокруг много цветов, зелени, в десяти шагах, через дорогу, – рожь. Из окна видел фазанов, диких коз, пролетающих гусей, уток. В лесах много ягод, грибов.

Кормили меня сначала Юрловы, а когда я 7 сентября 1946 года перешел в другой барак, стал сам себе готовить и питался тоже отлично.

Барак мой протекал в десяти местах, и я везде подставлял что-либо, чтобы вода не заливала пол. Для этого служили главным образом немецкие каски, которых было вполне достаточно. Летом было хорошо, а зимой очень холодно. Щели в бараке нельзя было заделать, а мороз доходил до 40 градусов. За ночь вода в ведре замерзала, а в умывальной чашке она промерзала до дна, надо было отогревать на ришо. С топливом тоже было плохо, а когда ветер бил в окно, топить было нельзя, так как весь дым шел в комнату.

18 декабря мороз 15 градусов. Вода замерзла. Трубы от печки сгнили и упали в снег. С трудом на морозе поправил их, но ветром их сбило опять, топил без колена, в комнате полно дыму, я закоченел. Пошел за молоком, час ходу в один конец, пробираться по снегу тяжело, попробовал идти по великолепному насту и сейчас же провалился по пояс. Зимой барак иногда так засыпало снегом за ночь, что наружные двери трудно было открыть. Воду надо было брать в ста шагах от дома, но иногда эту яму так засыпало снегом, что не сразу можно было ее найти. Во время сильного ветра все злачные места переворачивало, и картина получалась далеко не живописная. Иногда были страшные бури-ураганы. Барак скрипит и, кажется, вот-вот перевернется, ветер гуляет по комнате – холодно. Я просился на зиму в лагерь Парш, но не оказалось свободного места.

Отец Иоанн Грамолин говорил, что это чудо: не имея теплой одежды, в таком бараке, я прожил зиму и не заболел. А у меня даже и насморка ни разу не было.

В Линц приехал на своих лошадях станичный атаман кубанец Майдачевский и донес мне, что лошадей предоставляет в мое распоряжение. Я поблагодарил и, конечно, от лошадей отказался, и он в Линце создал школу езды. Через Майдачевского мне удалось организовать посылку писем дочери во Фрейштадт. Потом этого Майдачевского большевики украли и отвезли на свою сторону через Дунай. Он выскочил было из автомобиля и побежал, но его поймали. Майдачевский очень открыто боролся против большевиков, и я думал, что его сейчас же расстреляют. Но вот, уже в Чили, получил от него привет с Волги. Он отсидел 10 лет в концлагере и был отпущен.

В Гальванге я организовал начальную школу и учил 10 мальчиков и девочек – детей советских русских, работавших на железной дороге. Учил бесплатно, но некоторые иногда приносили мне то пирог, то щи. Уроки с ребятами я очень любил и с удовольствием проводил с ними два часа в день. Иногда они смешили меня своими ответами. 10-летний Вова выучил наизусть незаданное стихотворение «Кто он» и на вопрос, что такое всадник, ответил: «А это тот, который работает в саду». 9-летняя Рая умножала 4 на 40 и получила 10...

Советчики[71] писали, что они совершенно уничтожили безграмотность, но приехавшие оттуда, не только дети, но и подростки, и юноши, и родители их, за небольшим исключением, не умеют читать и писать. Советы затормозили развитие грамотности на Родине.

Часто я ездил в Зальцбург на богослужения, а когда отец Иоанн Грамолин приезжал в Гальванг, он служил литургию у меня в комнате, которая тогда наполнялась всеми православными, живущими в окрестностях.

У своего барака я устроил огород, и у меня рос лук, морковь и другие овощи. Огород был и у Юрловых, но значительно больших размеров.

Из Зальцбурга к нам часто по праздникам приезжали и приходили гости: генерал Ф.Ф. Абрамов, мои воспитанники по гимназии, супруги Дон-Донцовы¹⁸⁹ и другие.

В 1947 году старший врач госпиталя лагеря Парш доктор Ключевский по просьбе отца Иоанна Грамолина разрешил мне прожить в госпитале первую неделю Великого поста, чтобы я мог отговеться в лагерной церкви. В субботу после причастия я пришел к доктору поблагодарить за прием и попрощаться, а он говорит: «А куда вы торопитесь – живите у нас, а я начну вас лечить, что у вас болит?» – «Ревматизм». – «Вот я и буду делать вам уколы и прогревания». Начались уколы, потом прогревания, и я прожил в лазарете весь Великий пост. Ежедневно, и утром, и вечером, был в церкви, отговелся и на Страстной неделе, разговелся в лазарете и только на второй день Пасхи выехал в свой лагерь Гальванг.

За все время Великого поста в госпитале мне сделали 31 укол и 23 прогревания. Я навещал тогда А.П. Свечинскую-Малышеву, генерала Ф.Ф. Абрамова, Дон-Донцовых, отца Иоанна Грамолина, супругов Смола-Смоленко, Михеевых¹⁹⁰ , у которых в Праге крестили девочку.

Соседом моим в госпитале был Конвоя Его Величества кубанский генерал Михаил Алексеевич Скворцов¹⁹¹ . Мы друг друга не узнали. Я сказал, что всех офицеров Конвоя Его Величества знаю, но его не помню, а он ответил, что знает всех лейб-казаков, а меня не помнит. Узнали мы друг друга только тогда, когда показали свои старые фотографии, – так мы изменились за время войны и революции.

Инженер Томашевский¹⁹² , тоже мой воспитанник по гимназии, организовал мое свидание с дочерью Ольгой и внучкой Зоей. 4 сентября 1946 года мы съехались в Линце и несколько часов провели вместе. Потом мы встречались еще несколько раз. Это были наши последние свидания.

Январь 1947 года был исключительно холодный. Мороз долго стоял около 30 градусов, электричества часто не было, я замерзал и безумно страдал. Но как только становилось тепло, все оживлялись и страдание забывалось. Сказочно красиво покрыты снегом деревья, много заячьих и козьих следов. Фазаны не улетают, когда проходишь от них в двадцати шагах. А на следующий день – опять 27 градусов мороза и опять страдание.

8 января пять раз затапливал печь – не горит. Каждый раз выгребал все из печи, измучился, голодный, и только в 4 часа дали электричество, а вскоре загорелась и печь.

13 января, ввиду полного отсутствия угля и невозможности его получить в ближайшее время, совершенно прекращено движение всех поездов. Сообщение с городом только пешком. А американцы произвели обыск в лагере Парш. Они выгнали всех жильцов на мороз и отбирали драгоценности, часы, деньги и прочее. После протеста кое-что возвратили.

В Вене участились случаи раздевания прохожих – втягивают в авто и раздевают. У нас в Зальцбурге тоже зарегистрировано 12 таких случаев.

30 июня, после чудной погоды, после обеда страшный ливень с грозой и градом. Комната моя протекла в 10 местах. Юрловых совсем затопило, сорвало три листа толя. Один лист перебросило на 200 шагов. Ливень, какого я еще никогда не видел. Георгия Николаевича, Катю и их бабушку ливень застал в лесу – собирали малину.

Писали, что над Англией пронесся такой ливень, какого не хранит человеческая память. 3 августа у нас опять ужасный ливень с грозой и градом.

Пишут, что в Италии англичане предают ДП[72] Советам. За неделю 20 самоубийств. ДП вступили в бой с английскими солдатами: убито 20 англичан, 70 русских. Задержанных в пломбированных вагонах отправили в Австрию. При переезде через американскую зону американцы проверяли груз, предназначенный для СССР, открыли вагон и обнаружили пленников. Транспорт был задержан, послали протест в ООН и в Красный Крест. В протоколе написано: «Мы ошеломлены этим вероломством, этим преступлением англичан, которые, как всегда, не останавливаются перед подлостью и предательством». Действительно, предательство, обман и подлость в крови у англичан.

В Румынии запрещена продажа английских газет и журналов.

Польские евреи, эвакуированные из образцового лагеря Цуффенгаузен у Штутгарта, разрушили бараки, разбили окна, двери, мебель, газовые и водопроводные установки, а некоторые дома сожгли.

Поток беженцев из советской зоны Германии в американскую не прекращается. Тысячи беженцев ежедневно нелегально переходят границу.

В Германии 8 000 000 детей потеряли свой дом. 2 000 000 сирот. Юношеская преступность развивается в неслыханных размерах. 30% преступлений совершено девочками.

6 июля в Паршанской гимназии был акт по окончании учебного года, на котором Коля Юрлов прочитал свое стихотворение, произведшее фурор и общий восторг.

В конце марта начались наводнения. В Германии прорвало плотину, построенную Фридрихом II, – 8000 на крышах ждут помощи. Урожай погиб. В Варшаве катастрофическое наводнение, которого еще никогда не было: 50 000 без крова.

9 апреля, в час ночи, у нас случился страшный ураган. Барак трещал, скрипел и трясся. Казалось, он вот-вот развалится или перевернется. Ураганом перевернуло и перекрутило уборные, повалило столбы с проводами, и мы остались без электричества. Мне без печки особенно тяжело – без ришо голод. Ураган продолжался два часа. Я помолился и опять заснул. Другие оделись и ждали катастрофы.

Пишут, что в Австрии за пять месяцев подростки совершили 1800 серьезных преступлений, включая и убийства. Ужас! Куда же мы идем?!

В конце 1947-го и в 1948-м – общая тяга эмигрантов за океан. Наша группа, во главе с Г.Н. Юрловым, просилась в Аргентину, но ответа долго не было. Начали думать о Венесуэле, где в Каракасе круглый год весна, как у нас в середине мая. Но получили из Венесуэлы письмо, что жить там можно только в Каракасе, стоящем на горе. Если спуститься вниз, неизбежно получишь малярию. Начали хлопотать о переселении в Чили. Я был приписан, как дядя Г.Н. Юрлова.

В Бразилию брали 250 человек, а прошений было подано 10 000.

В Аргентину брали только из Италии.

Очень мне не хотелось ехать за океан. Хоть не виделся с дочерьми, но чувствовал, что они близко, на третий день приходили письма. Мы все время обменивались посылками. Не хотелось ехать в неизвестность к чужим людям, но невозможно было отстать от Юрловых, которые все время обо мне заботились, помогали. Без их заботы я, по своему возрасту, совсем пропал бы, поэтому и не особенно беспокоился о том, куда ехать, главное – быть с Юрловыми.

Приближалась зима, и Юрловы решили переехать из Гальванга в Зальцбург, так как провести зиму с 10-месячным ребенком в наших бараках было невозможно. В Гальванге я остался один. Пока было тепло, меня одолевали мухи, мыши и уховертки: бороться с ними было очень трудно, но уж очень мне не хотелось расстаться с природой и чудным воздухом и вселяться в барак, где, в лучшем случае, быть четвертым человеком в комнате. Все-таки я попросился в лагерь Парш, куда переехали Юрловы. Мне ответили, что нет ни одного свободного места.

В феврале 1948 года из Вены приехал в Зальцбург чилийский консул, и я приехал в лагерь Парш, в квартиру Юрловых, чтобы выполнить все необходимое для получения разрешения ехать в Чили. Консул принял нас 25-го. Юрловых, конечно, охотно принял, но меня, нетрудоспособного старика, спросил: «Что же вы будете делать в Чили?» Я ответил, что могу быть учителем русского языка, так как многие русские желают, чтобы дети их не забывали родной язык. Могу также быть полезным по коннозаводству, которое хорошо знаю. И меня приняли.

С приемом «за океан» были всевозможные казусы. Сообщили, что одно государство нуждается в портных. Сразу записалось несколько сотен человек. Начали их экзаменовать: «Вот вам иголка и нитки, пришейте этот рукав к пиджаку». «Портной» оторвал нитку длиной почти в метр. Экзаменатор говорит: «Можете идти, вы никогда не были портным».

Другой назвался инженером-химиком. Консул просит сказать формулу серной кислоты. Не знает. «Вы никогда не были инженером-химиком». – «Эх, и здесь сорвалось, никуда не могу устроиться». – «Да вы кто и что знаете?» – «Я кавалерийский ротмистр и кроме военной службы и лошади ничего не знаю». – «Так я вас устрою на конный завод». Ротмистр был в восторге.

27 марта страшные боли в желудке – грыжа: трясет лихорадка, потом сразу жарко, бросает в пот, через несколько минут опять трясет лихорадка и замерзаю. Боли нестерпимые. Часов в 6 стучу к Дудниковым и прошу старушку Александру Ефимовну зайти ко мне. Говорю ей: «Кажется, умираю. Если умру, передайте мою просьбу Юрловым – переслать все ценное моей дочери в Фрейштадт». Через стенку услышала это Анна Константиновна – дочь, прибежала и засуетилась. Предлагала отвезти меня в лазарет лагеря Парш. Я отказался, так как не в состоянии был подняться и пройти по комнате, да и не уверен был, что меня примут в лазарете. Дважды у меня была рвота. Несмотря на мои протесты, Дудниковы, Анна Константиновна и Михаил Михайлович, пошли в деревню и через полицию сообщили по телефону Юрловым о моей болезни. К ним пришел полицейский и сказал: «Ваш генерал тяжело заболел – умирает». Георгий Николаевич переговорил по телефону с Михаилом Михайловичем и послал Колю ко мне узнать, в чем дело, чтобы, если надо, привезти меня в лагерь Парш. Сам же он пошел в лазарет к старшему врачу Жукову с просьбой принять меня в лазарет. Жуков категорически отказал и сообщил, что и городской лазарет для ДП тоже не примет, не имеет права принять без письменного свидетельства местного врача, которого в Гальванге нет. Положение безвыходное. Будут спокойно смотреть, как человек умирает, но помочь не смеют. Когда приехал Коля, мне было уже легче. Анна Константиновна трогательно за мной ухаживала.

31 марта вышел приказ, запрещающий докторам записывать в Чили глухих, слепых и прочих тяжелобольных, а также нетрудоспособных стариков. Мы счастливо проскочили. По новому закону ни я, ни бабушка Юрловых (старше меня на пять лет) не попали бы за океан.

Когда мы были еще в Праге, чехи с нетерпением ждали к себе большевиков, говоря, что те не посмеют делать у них то, что делают у себя в России. «Если будут притеснять, то и немцы нас притесняют, но большевики не будут издеваться над нашей национальностью, как издеваются немцы». Теперь от 2 апреля пишут, что в Баварии 1500 беглецов из Чехии и ежедневно прибывает по 40 – 50 человек, несмотря на усиленную охрану границы.

Все эти дни, когда я болел или уезжал в Зальцбург, вместо меня ходили за молоком мои ученики – Вова и Рая. Возвращаясь из Зальцбурга, я заходил к Демьяненкам¹⁹³ за молоком, и они всегда угощали меня прекрасными щами, а иногда какао или чаем с молоком.

От старшей дочери Ольги получил образ Божией Матери, который написан ею с образа, найденного ею в лесу и ею же реставрированного. Очень рад я был этому подарку.

Каждый день воспаления грыжи я должен ложиться на час-два, пока утихнут боли. По предписанию доктора получил за 43 шиллинга бандаж. Надели мне его – ужасная гадость и неудобство. На меня он произвел гнетущее впечатление, хочется снять и забросить подальше. Теперь я знаю, что просто не умел его надевать.

2 мая Пасха. От боли едва выстоял заутреню и литургию. Разговлялся у Юрловых. Делал визиты всем знакомым. В Гальванге зашел к Демьяненкам и наотрез отказался от всяких угощений – дали с собой кусок кулича и крашеное яичко. Сам Демьяненко упал на работе – у него перебиты два ребра и позвоночник, – будет лежать в гипсе 12 недель.

Анна Константиновна Дудникова дала мне куличик, специально для меня изготовленный, и крашеное яйцо, а на следующий день – сырную пасху и торт.

Во вторник 4-го я пытался продать флакон настоящего розового масла, что год назад подарил мне генерал Ф.Ф. Абрамов. Он точно такой же флакончик (20 г) продал за 600 шиллингов. Сейчас же в трех аптеках сказали «не надо», а в одной давали 10 шиллингов.

Заходил благодарить, что присылают без денег бюллетень, извинялся, что не плачу? – совсем нет денег. Очень любезны, просили не беспокоиться и обещали и дальше высылать.

Продал свою серебряную шашку за 300 шиллингов – очень жалко.

Пишут о «свободных» выборах в Корее. За три месяца – 400 человеческих жизней. 16 поездов сошло с рельсов. Раненых не считали. Эти свободные выборы – идеал всех врагов монархизма.

20 мая должен переехать в лагерь Парш к Юрловым. Послал благословение: Ольге – Спасителя; Лидии и Зое – Михаила Архангела. На почту снесет Анна Константиновна Дудникова и уплатит за бюллетень.

Все дети приходили прощаться и все Демьяненки, Волошины¹⁹⁴ и Шевченки¹⁹⁵ , а в 4 часа приехал Коля и на грузовике свез меня в лагерь Парш. На следующий день Георгий Николаевич и Коля свезли и сдали 10 мест нашего багажа, назначенного в трюм.

Елисей Клементьевич Смола-Смоленко дал мне на дорогу от Союза инвалидов пакет с какао и две банки консервов.

22 мая день святого Николая Чудотворца, день Союза инвалидов и Николаевского кавалерийского училища. Литургия, молебен, всенощная, а на следующий день, 23 мая, литургия – последнее богослужение в Европе.

24 мая приказано в 8 утра явиться на сборный пункт, а там сообщили, что до 12 часов дня поверки багажа не будет. Мы сложили свой багаж во дворе и ждали скромно на чемоданах. В 4 часа дня, без всякой поверки, доставили нас на вокзал. Там уже полнейший беспорядок, хаос. Только в 8 часов мы погрузили свой багаж в отдельное купе 3-го класса. В четырех классных вагонах поместилось 450 человек с багажом. Много было провожающих. В 10 вечера поезд тронулся в путь. В 12 часов 26-го приехали в Дипгольц. Выгрузились и опять, у вагонов, сели на чемоданы. Потом под проливным дождем перенесли свой багаж в отведенный нам барак № 7 – большое двухэтажное здание. Таких зданий здесь много, и уже 300 человек ждут отправки за океан.

Нас здесь ждали и о нас подумали – оставили нам обед: кукурузную кашу, а в 4 часа дня дали кофе. Потом выдали сухой паек на три дня – хлеб, масло, сахар и прочее. Все получили наши хозяйки – Вера Осиповна и Катя.

Первый раз с 18-го, когда узнал об отъезде, проспал спокойно семь часов. Все эти дни недосыпал, а в вагоне две ночи и полтора дня совсем измучился, не имея возможности прилечь, а большей частью и ноги протянуть.

27-го дали совсем хороший картофельный суп, на второе свои мясные консервы и холодный кофе. В 8 ¹ /₂ вечера пустили ток, и Коля приспособил ришо, на котором готовили чай.

Был поверхностный медицинский осмотр. Меня осматривали полминуты – глаза, рот, раздевали до пояса. Молодежь осматривали подробнее. Женщин осматривали тоже поверхностно, но возмутительно: в одних штанишках они подходили к доктору, другой мужчина что-то записывал, а еще один сидел и смотрел.

Сообщили, что с собой на пароход можно взять только один чемодан; требуется пропуск. Пришлось сортировать вещи и кое-что сдать еще в трюм. Объявили, что на пароходе семьи разбиваются: женщины отдельно, мужчины отдельно, еще одна группа – матери с детьми до 6 лет. Разбивкой семей все недовольны. 90 мужчин взяли для переноски багажа и работ на корабле, они будут жить тоже отдельно и получать добавочное питание.

28-го купались мужчины и женщины, и, когда купались дамы, перестала идти вода, но, когда дали служащим сигареты, вода сразу пошла. Потом был медицинский осмотр.

29-го погрузили багаж в трюм. Выдали всем по 10 сигарет, по 4 плитки шоколаду, по две пригорши очень вкусных леденцов.

За 4 пачки сигарет купил у книгоноши 20 русских книг. За две пачки сигарет – один фунт хорошего малороссийского сала.

30 мая. Накормили прекрасной яичницей и сладким кофе. Сегодня большой католический праздник – Божье тело. Крестный ход – 3 священника-ксендза, несколько сот молящихся. Алтари украшены зеленью, горят свечи.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.