IX Битвы жизни

IX Битвы жизни

Но вернемся к Дидро. Мы были свидетелями сражений, которые вел он с идейными противниками. Но, кроме этих битв, ему приходилось выдерживать и битвы жизни. Сколько страданий принесли ему дружба, сыновняя любовь, любовь брата, отношения с женой, любовь к женщине, ставшей его подругой на много-много лет!

Очень тяжело переживал Дидро ссору с Жан Жаком Руссо. Кроме статьи Даламбера «Женева», причиной ссоры послужил еще отказ Руссо сопровождать больную мадам Эпинэ, подругу Гримма, в Женеву. Он не хотел разлучаться с ее невесткой мадам Удето, пылая к ней неудержимой страстью. Дидро осудил его поступок, и между ними произошел окончательный разрыв, так и не завершившийся примирением. В октябре или ноябре 1757 года Дидро писал Гримму о Руссо: «Этот человек бешеный… Со всей силой, какую внушает честность и некоторый интерес, оставшийся в глубине души друга, преданного ему с давних пор, я стал попрекать его чудовищным поведением и рыданиями у ног мадам Эпинэ, между тем как в разговоре со мной он возводил на нее самые тяжелые обвинения…»

Впрочем, и Руссо этот разрыв дался совсем не так легко. Перед нами его письмо к бывшему другу, отправленное 2 марта 1758 года: «Нужно, дорогой Дидро, чтобы я написал вам еще раз в жизни. Вы считаете, что я лишился разума, но наибольшее преступление, совершенное человеком, которому вы приписываете душу столь странную, — это странная манера, которая не могла не отдалить его от вас…

Я злой человек, не правда ли? Вы представляете доказательства этого самые убедительные; это хорошо вас аттестует. Но вы стали это утверждать через шестнадцать лет после того, как начали меня считать хорошим человеком, и через сорок лет после того, как я родился.

Я хотел бы, чтобы вы задумались над самим собой. Вы нам доказываете вашу природную доброту, но знаете ли вы, что какой-нибудь ужасный случай может ее испортить? Уверены ли вы, что никогда не впадете в незаконный адюльтер?»

В каждой ссоре очень трудно разобраться людям, даже хорошо знающим тех, кто поссорился. В ссоре Дидро и Руссо не могли разобраться их знакомые. Как же нам через двести лет решить, кто из них был прав, кто виноват? Но есть один неопровержимый довод в пользу Дидро: Руссо был в ссоре с очень многими бывшими друзьями и единомышленниками, Дидро ни с одним. Кроме того, мы знаем, как благородно он вел себя по отношению к брошенным Руссо жене и детям. Об идейных их расхождениях речь впереди. Конечно же, они всего важнее.

Заставлял страдать даже Гримм. Дидро так любил друга, что мучительно переносил каждую разлуку с «белокурым тираном», а тот часто уезжал то в Женеву, то в Германию. Недаром Гримма окрестили послом «Энциклопедии» при дворах немецких князей. И отношения их складывались непросто. Еще будет подробно рассказано о дружбе Дидро с Гриммом. Пока же скажу только, что на протяжении многих лет Гримм был его неизменным поверенным. Дидро считал друга много выше себя и из-за этого себя презирал.

А как заставила страдать Дидро болезнь его отца! Он не мог быть подле старика, предчувствуя, что тот умрет без него, как умерла мать. Гримм должен был заехать в Лангр, и Дидро поручил ему принять последний поцелуй метра Дидье. Примирение отца и сына уже давно состоялось, и в последние годы не «Дидро лангрский» воспитывал «Дидро парижского», это не удавалось ему и прежде, но «Дидро парижский» влиял на «Дидро лангрского» и томами «Энциклопедии», которые неизменно высылал родным, и в письмах, уговаривая отца не увлекаться молитвами в ущерб своему здоровью и заботе о несчастных.

Разумеется, когда отец заболел, сын его больше не занимался увещеваниями: тревога за старика вытеснила все несогласия.

В конце мая 1759 года метр Дидье поехал лечиться на воды в Бурбон. И сын с нетерпением ждал вестей от сестры, не слишком надеясь, что они окажутся благоприятными.

Худшим его опасениям суждено было сбыться. 9 июня он писал из Парижа Гримму: «Вот последний удар, который мне оставалось перенести: умер мой отец… Он обещал мне, когда мы с ним виделись в последний раз, вызвать меня перед концом. Я уверен, что он думал об этом, но времени у него не хватило. Итак, меня не было, когда умирали и отец и мать моя. Не стану скрывать от вас, что я это считаю проклятьем небес. Прощайте же, друг мой! Не это вы мне сулили».

О том, как Дидро комментировал завещание отца, рассказывалось в первой главе.

Распря с братом, начавшаяся из-за посвящения к «Письму о слепых», возобновилась позже. Сейчас же Дидро выступает в роли миротворца, сблизив аббата и сестру. Он пишет об этом Гримму из Лангра. Пишет и о том, что питает надежду — вернее, старается убедить себя, что они сделают друг друга счастливыми.

Наследство делится так, что брат будет самым богатым, а философ наименее состоятельным из всех троих, и это в порядке вещей. Итак, у него будет тысяча пятьсот ливров ренты, унаследованной от отца, и тысяча от издателей. Да еще и Аристотель, Гомер, Платон, Бэкон и другие, от которых он отделается в конце того же 1759 года, дадут ему пятьсот ливров. Всего получится от трех до четырех тысяч ренты, на которую можно жить хорошо, если не лишиться разума. А он не считает еще остальных своих работ.

Но и обеспеченность оказалась кажущейся, и спокойствия в собственном доме она не принесла. Какое там спокойствие?!

В конце 1756 года Дидро на сорок третьем году жизни обрел, наконец, настоящую подругу. Он познакомился с Софи Волан. Любовь Дидро! Мы еще прикоснемся к ней. Но, чтобы понять постоянные ссылки на письма Дидро к Софи, читатель уже сейчас должен узнать, что это было самое сильное его чувство; со временем любовь перешла в нежную дружбу, продолжавшуюся до самой смерти обоих. Дидро пережил свою возлюбленную только на пять месяцев. Письма к Софи еще более неотделимы от него, чем его произведения. Недаром их назвали зеркалом его души. «Всегда прижимаешь к груди того, кого любишь, а искусство писать письма есть лишь искусство удлинить руку», — говорил Дидро.

Если Софи не было в Париже или ему нельзя было прийти к ней, он писал ей в то же дообеденное время четверга или воскресенья, часы, в которые он постоянно бывал в доме Волан, на улице Старых Августинцев. Писал и в каждую свою отлучку из Парижа. Только в последние десять лет они не переписывались, вероятно, потому, что постоянно виделись. А может быть, письма не сохранились

Кто же была эта женщина, о которой Дидро писал своему другу скульптору, автору «Медного всадника» Фальконе: «Я мог бы видеть, как мой дом рассыпается в прах, и сохранить спокойствие, мою свободу под угрозой, мою жизнь скомпрометированной, всякого рода несчастья, обрушившиеся на меня, лишь бы она осталась моей. Если бы она мне сказала: «Дай мне свою кровь, мне хочется пить», я отдал бы ей всего себя, лишь бы утолить ее жажду».

Портрет ее — Дидро с ним не расставался — был на оборотной стороне титульного листа томика Горация. Вместе со всей библиотекой Дидро и эта книга после его смерти была переслана в Петербург. Она до сих пор не обнаружена в Государственной публичной библиотеке имени Салтыкова-Щедрина. Мы знаем только, что у Софи были маленькие руки, она носила очки и отличалась слабым здоровьем.

Она была всего на три года моложе Дидро, так что и ей было сорок или под сорок, когда зародилась их любовь. Звали ее Луиза Генриетта; «Софи» было всего-навсего семейным прозвищем, но так называл ее и Дидро, и под этим именем она вошла в историю. Семья ее была семьей средней руки служащего дворянина. Ко времени знакомства Дидро с Софи отец ее умер, и благосостояние вдовы Анны Елизаветы Франсуазы Волан и трех ее дочерей, замужних — старшей и младшей — и оставшейся в девицах средней — Софи, сильно пошатнулось.

Скорее всего Дидро познакомился с Софи в доме ее старшей сестры и зятя — Салиньяков. Во всяком случае, в первые годы они часто встречались там, и Дидро не раз с восторгом упоминает в своих письмах о «маленьком зеленом столе». Очень дружен был Дидро с младшей сестрой Софи, мадам Лежандр, прозванной им Уранией, а значительно позже и с матерью, которую он назвал Морфизой. Очевидно, прозвища в этой семье были в ходу.

Софи не была вхожа в общество барона Гольбаха, не посещала и других парижских салонов. Но, конечно, она была под стать подругам других энциклопедистов. Не только Дидро поражался, что в его Софи соединялись прелесть женщины и ум мужчины, но и более беспристрастный Гримм в дошедшем до нас письме 1763 года спрашивал: «Откуда пришли к вам, Софи, эта страсть к философии, неизвестная у лиц вашего пола и возраста? Если верно, как говорит Троншен (тот же известный врач. — А. А.), что природа, создавшая вас, сочла за благо поместить душу орла в эфемерное обиталище, позаботьтесь по крайней мере… сохранить это произведение».

Но как часто любовь Дидро оборачивалась страданием, облачившимся в одежду наслаждения! Мать Софи вначале препятствовала их любви, и это неизменно заставляло Дидро страдать.

Тяжело было ему и дома. Дурной характер его жены стал совершенно невыносим, когда она убедилась в любви мужа к Софи.

Как это произошло, рассказал сам Дидро в письме к Гримму от 1 мая 1759 года. Однажды вечером глаза у него были воспалены, готова отяжелела, его кидало то в озноб, то в жар — словом, он расхворался. Утром Софи и ее сестра, снедаемые беспокойством, якобы от имени мосье Лежандра послали узнать, как он себя чувствует.

Подозрения, видимо, были у мадам Дидро и раньше. Записка попала в руки к ней. Она опознала почерк, опознала лакея. И, как выражается Дидро, «разгорелся семейный пожар, от которого еще по сию пору искры летят. У этой женщины поистине свирепая душа. Чем она только не пользуется, чтобы мучить меня. Если она сделает мой дом невыносимым для меня, где же мне приклонить голову?»

Нисколько не помогло Дидро и то, что он обратился за помощью к духовнику своей жены. Недаром он иронически советует Гримму: «Женитесь, а потом, когда вы будете недовольны своей дорогой половиной, обращайтесь к ее духовнику».

Но надо понять и Анну Туанету. Могло ли это известие не напугать и не озлобить ее гораздо больше, чем связь Дени с мадам Пюизье или его скоропроходящие интрижки?!

А оставить жену Дидро не мог.