VI Переведите Чамберса!

VI Переведите Чамберса!

Странно даже подумать, что если бы сын фермера, к тому же квакера из английского города Мильтона, с квакерским именем Эфраим и фамилией Чамберс, не захотел, чтобы его «Энциклопедический Словарь» был лучше, чем «Энциклопедический Словарь» его бывшего шефа Джона Гарриса, Дидро не удалось бы совершить главного дела его жизни.

Между тем и вправду началось все с того, что Дидро предложили перевести Чамберса. Началось с этого, а кончилось двадцатью восемью томами «Энциклопедии». Нет, это неверно: кончилось Великой французской революцией.

Еще очень долго людям будет нужно то, что писал Дидро о нетерпимости и терпимости, о бессмертии, которые обещают священники, и о бессмертии подлинном, о том, что такое гражданин и что такое человек, что такое мысль и что такое естественное право. И то, что писали его друзья из энциклопедической республики — о вкусе, об уме, о музыке, о воспитании… И в их статьи он, не претендуя ни на гонорар, ни на соавторство, столько вкладывал своего!

Конечно, началось не только с Чамберса — этот квакерский труд был просто толчком.

Но началось-то все-таки с него. И снова подстроенное проказницей историей совпадение. Надо же, чтобы два тома инфолио, то есть большого формата, «Всеобщего Словаря искусств и наук» Эфраима Чамберса вышли в Лондоне в том же 1728 году, когда Дидро впервые приехал в Париж, где через семнадцать лет ему предложили заняться этим переводом.

Конечно же, Дидро знал «Энциклопедические Словарь». Он даже высоко ценил этот серьезный, добросовестный труд, что засвидетельствовано в «Проспекте» к «Энциклопедии».

Датированное 1727 годом предисловие Чамберса безукоризненно с точки зрения рекламы и вместе с тем дает представление о затраченном труде. В предисловии перечислено содержание «Словаря» с обещаниями, что в нем будут представлены все науки — точные, естественные, гуманитарные, геология, военное дело, коммерция, учения всех философов, все религии, все математические открытия, древние и новейшие. «Словарь» явит собой как бы экстракт всех словарей, дневников, мемуаров, летописей на всех языках.

Мало того, в предисловии говорится: «Наша цель заключалась в том, чтобы рассмотреть различные предметы не только в отдельности, но и во взаимной их связи, в том, чтобы рассмотреть каждый из них как нечто целое и как часть еще большего целого».

Несмотря на такие серьезные, заслуживающие уважения намерения и столь же почтенное трудолюбие — Чамберс написал все статьи сам, — труд его представлял собой чистейшей воды компиляцию, и компилятору не хватало широты ума. Однако ни это, ни высокая цена — четыре гинеи — не помешали «Словарю» Чамберса выдержать за восемнадцать лет шесть издании. Первое переиздание вышло в 1738-м, третье, четвертое и пятое в следующем — 1739-м и, наконец, последнее, посмертное — Чамберс скончался в 1741-м, — в 1746-м.

Были у него и другие работы, но он сам придавал им меньшее значение, чем «Всеобщему Энциклопедическому Словарю». Незадолго до смерти у Чамберса возник проект издания более обширного словаря. Он не успел его осуществить. Издатели приняли решение выпустить в 1744-м дополненный «Словарь» Гарриса, в котором должно было быть на сто статей больше, чем у Чамберса. Составители этого дополненного издания должны были использовать еще и «Музыкальный Словарь» Раресино и «Всеобщую историю искусств и наук» — тоже английскую.

Но этому дополненному «Словарю» Гарриса так и не суждено было выити в свет, благодаря чему труд Чамберса остался новейшей для того времени энциклопедией.

Но было бы глубоко неверным считать только Чамберса и его бывшего шефа Гарриса единственными предшественниками Дидро, как редактора «Энциклопедии». История энциклопедий, то есть сводов всех знаний человечества, восходит к глубокой древности, к Аристотелю. Его продолжателем в древнем Риме был Плиний. Правда, его компиляцию нельзя еще назвать энциклопедией в точном смысле слова.

В конце средних веков предпринимаются новые попытки объединить и популяризовать все человеческие знания. В XIII веке Альберт Великий и Фрэнк Венсан де Бове, тоже следуя Аристотелю, составили сборник, объединяющий все знания того времени.

Известны еще три компиляции XIII и XIV веков. Составители их отличались главным образом трудолюбием. Все, на что они были способны, — это распределить собранные ими сведения в надлежащем порядке. Проверить, насколько эти сведения соответствуют истине, компиляторы не могли.

Единственный труд конца XIII столетия, который был близок к энциклопедии в нашем понимании, с поправкой на тогдашнее состояние науки — это «Опус Магнус» Роджэра Бэкона.

Но и он, собственно, служил как бы только подготовкой к более обширной энциклопедии того же автора — «Компендиум философиа», не доведенной им до конца. У Бэкона, едва ли не первого, была уже идея энциклопедии, то есть стремление объединить все знания. Своим обширным умом он понял, что все отделы философии, то есть все науки, связаны между собой, и хотел возвыситься над низким уровнем обособленного знания.

Роджэр Бэкон понял это раньше и лучше других, но по справедливости требует признать, что для XIII столетия вообще характерно энциклопедическое направление умов. Это был век сочинений с названиями — «Summa», «Universitas»[2].

К середине XVI столетия это направление умов возродилось. В 1541 году впервые появилось само название «Энциклопедия». Так была озаглавлена изданная в Базеле книга Рикельберга. С его легкой руки стали издаваться в Западной Европе и другие энциклопедии. В 1620 году вышел труд Альтштеда под латинским названием, означающим «Энциклопедия человеческих знаний». Через много лет Лейбниц, знаменитый немецкий философ, заявил, что стоит труда дополнить и исправить эту книгу. Он написал даже статью, в которой изложил, в чем именно должны выразиться эти дополнения и исправления.

Однако в XVIII столетии вряд ли имело смысл воскрешать «Энциклопедию» Альтштеда. Написанная по-латыни, как тогда писались все ученые труды, она представляла собой, собственно, несколько отдельных трактатов и лексиконов в нескольких томах.

Тот же Лейбниц, предлагая дополнить и исправить эту «Энциклопедию», говорил, что хотя у Альтштеда хватало ума и прилежания, затеянный им труд не мог удаться, так как в его распоряжении не было должных материалов, и он не имел счастья родиться в более позднее время.

Был у Дидро — редактора «Энциклопедии» — еще один предшественник — Пьер Бейль с его знаменитым «Историческим и Критическим Словарем», опубликованным во. Франции в конце XVII века.

Внешне его «Словарь» даже похож на «Энциклопедию» Дидро. Но он совсем на нее не похож по своему содержанию. Бейль не хотел и не мог создать действительно универсальный научный труд, основанный на единстве наук. Он преследовал гораздо более узкую задачу — критический разбор исторических и биографических фактов, религиозных и философских учений разных эпох. К тому же, выступая против религии и церкви, защищая веротерпимость, он, сражаясь с богословами и метафизиками, не мог еще опереться на естествознание, на гиганта младенца — опыт, на который опирались впоследствии материалисты, побивая метафизику.

Дидро и его друзья решили задачу, которую пытались решить многие, от Аристотеля до Бейля, но не их и не Альтштеда вспоминает он в своем «Проспекте» к «Энциклопедии» и не Роджэра Бэкона, а великого английского материалиста Френсиса Бэкона.

«Если мы доведем до конца это обширное предприятие, мы будем этим обязаны преимущественно канцлеру Бэкону, который начертил план всеобщего лексикона наук и искусств в такое время, когда, можно сказать, ни наук, ни искусств еще не было».

То же примерно писал и его соредактор Даламбер в их общем «Предварительном рассуждении».

Но не только до «Энциклопедии», а и до «Проспекта» было еще далеко, когда немец Годфрей Селлинг и англичанин Джон Миллс приехали в Париж и предложили издателю «Королевского Альманаха» Андрэ Франсуа Лебретону перевести для него «Словарь» Чамберса. Предложение издателя заинтересовало. «Проспект» был готов, привилегия, то есть разрешение, и патент на издание получены, когда все дело расстроилось. Привилегию Лебретон выправил на свое имя, переводчики в ней и не упоминались. Миллс, обеспокоенный этим, потребовал от издателя гарантийного письма, где бы определялись права его и Селлинга.

Как иностранцы проявляют недоверие?! Лебретон, правда, выдал им письмо, весьма изворотливое, но ему можно было придать и то значение, которого добивался англичанин. Но когда Миллс, получив письмо, пришел к нему и потребовал денег, издатель счел, что это уже слишком. Он высказал Миллсу то, что по этому поводу думал.

Ссора их зашла далеко. Миллс — он был дворянином — схватился за шпагу. Лебретон — он был буржуа, хотя фамилия его и имела приставку «Ле», — ответил ударом кулака в живот и двумя ударами трости по голове строптивца. Англичанин закричал, что убьет его. На крик прибежали соседи. Лебретон удалился с поля сражения, а проще сказать, ушел из конторы во внутренние комнаты, довольный своей безнаказанностью.

Миллс на этом не успокоился. Он написал на Лебретона жалобу в министерство юстиции и был уверен, что его противника засадят в тюрьму. Но так как Лебретон пользовался покровительством министра юстиции, знаменитого законодателя Дагессо, и тот, очевидно, был введен им в заблуждение, дело ограничилось вызовом издателя в суд. А на суде плутом признали не ответчика, хотя к этому были все основания, но истца, то есть Джона Миллса. Привилегия же на издание на французском языке «Словаря» Чамберса была закреплена за Лебретоном. Правда, потом и «Энциклопедия» не стала переводом «Словаря» Эфраима Чамберса, и Лебретон не остался единственным ее издателем, войдя в компанию еще с тремя книгопродавцами.

С этими переводчиками было покончено. За новым дело тоже не стало. Свои услуги Лебретону предложил, а может быть, тот и сам его пригласил, аббат Гюа де Мальве.

Но вскоре Лебретон захотел отделаться и от него.

В таком положении было это издание, когда к Лебретону в его магазин на улице Ог-Фей, он же служил и конторой издательства, — тогда книготорговец и книгоиздатель совмещались в одном и том же лице — явился Дени Дидро. Он знал Андрэ Франсуа Лебретона хорошо, хотя и понаслышке: прежде имел дело с другими издателями — Давидом, Лореном, Бриассоном, и они говорили ему о своем коллеге, или, если угодно, конкуренте. Лебретон тоже был о Дидро наслышан, но не имел чести знать его в лицо. Издатель выглянул из-за прилавка. Чего хочет этот посетитель, видимо не собирающийся ничего покупать? Он оглядел странного визитера.

Крупный, высоким, красивый, как говорят, видный, он производил впечатление человека предприимчивого, энергичного и находчивого.

Посетитель объяснил цель своего прихода. Он хотел бы принять участие в каком-нибудь издании хозяина. Попросту говоря, ему нужна работа.

В подобных обстоятельствах выражение лица Лебретона становилось важным и самоуверенным. Но, очевидно, он уже заранее был неплохого мнения о Дидро. «История Греции», «Медицинский Словарь» и особенно перевод Шафтсбери завоевали тому репутацию громкую, хотя и не вполне благонадежною.

Ни слова не говоря, издатель протянул Дидро какую-то бумагу.

Молодому человеку стоило только кинуть на нее взгляд, чтобы понять — перед ним «Проспект» издания «Словаря» Чамберса на французском языке.

— Но мне говорили, — удивленно заметил Дидро, — что ее переводит для вас аббат Гюа де Мальв.

Он достаточно хорошо знал аббата. Это был ученый — математик и геометр — тогда геометрия считалась отдельной наукой, — профессор Коллеж де Франс, автор новых доказательств к теореме Декарта Притом, будучи действительным членом Академии наук по разряду математики и геометрии, аббат уже без достаточных оснований претендовал на то, чтобы блистать и в политической экономии и в финансовой науке. Это соответствовало традициям его семьи, но не его дарованиям

— Он сумасшедший, — довольно безапелляционно возразил Лебретон, — я нимало не огорчусь, если мне удастся избавиться от этого аббата. Навязался мне сам, и дай только ему волю, превратит мой словарь — издатель называл словарь своим — в набор сплошных экстравагантностей.

Дидро, нимало не заботясь, повредит ли то, что он скажет, его интересам — возможно, и Мальв говорил что-то в этом роде, — заявил, что «Словарь» Чамберса устарел и вообще нет смысла ограничиваться переводом. «Энциклопедию» почти целиком надо делать заново.

Вряд ли эта мысль возникла у него только теперь. Надо полагать: он давно задумывался над тем, что необходимо не только познакомить человечество с завоеваниями всех наук, но, объединив все отрасли знаний, подчинить их исправлению общества.

Представьте себе, Лебретон согласился с этим дерзким молодым человеком. То, что он предлагает, пахло большими барышами. Конечно, и расходы потребуются куда большие. Ну и что же? Если господа Бриассон, Давид и Лорен согласятся стать его компаньонами… К тому же ему даже не придется рекомендовать им Дидро.

Разговор принимает деловой характер; разумеется, насколько это возможно для Дидро

— Сколько вы просите? — спрашивает издатель, привыкший к тому, что все, в том числе и талант и идеи, покупается и продается.

Но Дидро меньше всего думает о своем гонораре. Он уже с головой поглощен «Энциклопедией», рисующейся в его голове. О, она будет очень мало похожа на «Словарь» Чамберса.

Он говорит что-то вроде того, что о вознаграждении они всегда успеют договориться. Трудно пока себе представить, какая потребуется работа. Зато бесспорно, что он не справится с ней один. Нужен соредактор, который лучше его знал бы точные науки и разделил бы с ним весь труд.

Кто знает, имел ли он уже в виду Даламбера, назвал ли его уже тогда Лебретону или сделал это только потом?

Как будто бы под нажимом издателя он назначил все-таки цифру своего редакторского гонорара — сто ливров ежемесячно. Если это так, сумма не может не показаться очень скромной. Но ведь тогда Дидро очень нуждался. Не от большого достатка Анна Туанета, отправляя мужа в кафе, довольствовалась черствым хлебом вместо обеда.

Опять-таки точно не установлено, ходил ли Дидро к Дагессо, — это его покровительство спасло Лебретона от тюрьмы, — чтобы заручиться рекомендацией старика до того, как побывал у издателя, или после того, добиваясь только его поддержки для «Энциклопедии». Но, так или иначе, у историка Франции Мишле мы находим описание этой встречи — он придерживался первой версии. У престарелого ученого, несмотря на некоторые жалкие и дурные свойства характера, были также две возвышенные черты — склонность к реформе законодательства и настоятельное влечение к всеобщности, то есть нечто похожее на энциклопедическое настроение ума. Однажды пришел к нему молодой человек, живущий литературной работой (затем следует такая характеристика книг Дидро, что нам лучше ее опустить, оставив все нелестные эпитеты на совести Мишле. — А. А.). Однако этот пришелец с неблагонадежной репутацией совершил чудо. С удивлением слушал старый мудрец, как молодой человек развивал гигантский план такой книги, которая должна заключать в себе все книги. В его устах наука превращалась в свет и пламень. Это было более, чем изустное изложение, — это было творчество. Он как будто сам создал эти науки и продолжал создавать их, дополняя их, расширяя, как бы вкладывая в них новую жизнь.

Впечатление, которое он произвел на старика, было неотразимо.

Дагессо превзошел самого себя, забыл свои преклонные года, заразился идеей гения и сделался в эту минуту велик чужим величием. Он уверовал в молодого человека и стал покровителем «Энциклопедии».

В этом описании дан как бы экстракт разговора. На самом деле, по другим свидетельствам, все было много сложнее.

Прежде всего Дагессо не мог не усомниться, — как это один человек за отпущенную ему богом коротенькую жизнь собирается узнать и развить всеобщую систему природы, в то время как французские академики шестьдесят лет работали над простым «Словарем», прежде чем выпустить его первое издание.

Стремительный ум Дидро приготовил уже ответ на это возражение: «Энциклопедия» должна быть произведением не только ученых. Французская академия может охватить только языки и обычаи. Что может охватить Академия надписей и литературы, кроме истории древней и новой, хронологии, географии, литературы? Сорбонна — кроме теологии, истории религий и суеверий? Академия наук — кроме математики, естественной истории, физики, химии, медицины, анатомии? Академия хирургии — кроме искусства операций? Академия художеств — кроме живописи, гравюры, рисунка, скульптуры? Университет — кроме гуманитарных наук, педагогики, юриспруденции? А какое множество еще и других предметов должно составить содержание «Энциклопедии»!

Об этом остальном должны написать литераторы и артисты. Каждый из них свяжет свои пристрастия с интересами человеческого рода.

Дагессо не совсем понимает, зачем это нужно.

Дидро объясняет, что не существует еще такого общества, которое объединяло бы все знания, и задуманный труд не удастся, если его не создать. Но зато создать такое общество можно за несколько часов, в него охотно войдут все, для кого главное — любовь к человечеству.

А эта любовь самая возвышенная, воодушевляющая души самые благородные.

Нетрудно себе представить, что Дагессо посулил Дидро официальную поддержку короля и что тот от нее отказался: если правительство вмешается, из их начинания решительно ничего не выйдет. Король не может ни создать, ни скрепить подобное общество литераторов, а только его разрушить.

Дидро еще не знал, как будет распределена работа, но принципы «Энциклопедии» ему были ясны. Он сказал Дагессо то же, что Лебретону. Ни в коем случае это не будет перевод Чамберса: статьи англичанина как нельзя более добросовестны, но пусты.

Как ни был ошеломлен Дагессо всем, что он услышал, как ни устал от этого разговора, старик не мог не обеспокоиться. Что он слышит? От добропорядочного Чамберса ничего не останется? И потом Дидро слишком много говорил о человеке, отведя ему в «Энциклопедии» господствующее место и утверждая, что точно так обстоит дело в действительности… А где же место бога в этом труде?

Дагессо тем не менее обещал будущему редактору свою поддержку и согласился быть цензором «Энциклопедии», но потребовал некоторых гарантий для бога и для короля. Больше всего его беспокоили уже сейчас статьи по философии. И что тут удивительного? В самом деле, это должен быть самый взрывчатый материал.

До философских статей «Энциклопедии», во всяком случае — до выхода их в свет, еще далеко. Но основательность беспокойства подтверждается судьбой философских сочинений Дидро.