V Автор

V Автор

Если не находилось никого, кто хотел бы написать о том или ином слове, занятии, предмете или понятии, писал сам Дидро. Отличие его от других авторов состояло еще в том, что Дидро очень часто писал если не за других, то по меньшей мере с другими, не ставя порой и своего редакторского значка. А с ним не писал никто, у него не было ни негласных соавторов, ни редакторов.

Это отнюдь не значит, что Дидро не считался ни с чьим мнением. Отвечая на вопрос Екатерины II, как он работает, Дидро, между прочим, рассказывает: «Я читаю то, что другие думали по этому же предмету, только когда моя работа закончена. Если чтение выводит меня из заблуждения, я рву написанное. Если я нахожу у других что-либо, что соответствует моему мнению, я пользуюсь им. Если это чтение внушает мне какую-нибудь новую-мысль, я добавляю ее на полях, ибо, ленясь переписывать, я всегда оставляю большие поля».

И только после того, как работа была закончена, он советовался с друзьями, равнодушными и даже врагами.

Эта система последующих советов относилась, разумеется, к мыслям, а не к фактам. То, что говорится в «Проспекте» об источниках «Энциклопедии», конечно же, справедливо и для Дидро-автора. Благодаря хранителя королевской библиотеки — аббата Салье за помощь, оказанную «Энциклопедии», Дидро делал это, очевидно, не только как редактор, но и как автор.

Предсказывая в «Проспекте», что потомство, раскрыв их «Словарь», скажет: «Таково было состояние наук и искусств в то время», — Дидро мог с полным правом отнести это к собственным статьям. Пусть многое в них теперь кажется наивным, тогда это было последним словом в самых различных науках, искусствах, технике, морали.

Даже если бы среди его статей не было бы таких, которые подкладывали мины материализма и революционности под старый порядок и его идеологию, уже одного этого было бы достаточно, чтобы обессмертить его имя, как автора «Словаря».

Подсчитали, что Дидро принадлежит 1 269 статей «Энциклопедии». Вполне вероятно, что их было больше. Ни в коем случае не меньше. Плодовитее его был один шевалье де Жокур. Но кто, кроме специалистов, знает теперь имя бедного кавалера?

И чего только не писал Дидро, если этого требовало дело и не находилось желающих! Огромные статьи в сто сорок страниц, как «Энциклопедия», и крохотные заметки в три строки, как «Veritique» — правдолюбец. Главнокомандующий великой армии, он не гнушался и черной работой рядового солдата, а то и подносчика снарядов.

Вот перечень разделов «Энциклопедии», в которых Дидро выступил как автор: Земледелие и сельскохозяйственная экономика, Архитектура, Астрономия, Ботаника, Химия и Физика, Коммерция, География древняя и современная, Грамматика (точнее — лингвистика), Древняя история и античность, Новая история, История религии, Естественная история, Юриспруденция, Литература и искусства, Логика, Магия и гадания, Медицина, Метафизика (сюда входили теория познания, эстетика), Минералогия и Металлургия, Мораль (Этика), Философия, Теология.

Естественно, что все это шло вперемежку, соседствуя со статьями других авторов, а порой и противореча им. Слова в «Энциклопедии» расположены по алфавиту, а не по образу мыслей. Кроме того, все науки, искусства, ремесла нужно было объединить, историю заставить служить современности, философией подкреплять свою политическую программу, разбивать теологию на ее собственной территории, но создавать также видимость благонамеренности, благонравия и благочестия для цензуры. Впрочем, от тома к тому и особенно в последних десяти томах, изданных подпольно, маскировки было все меньше и меньше.

Строгой систематичности в том, что писал для «Энциклопедии» Дидро, искать не приходится и потому, что не систематичность являлась главным его достоинством, и потому, что «Словарь» был коллективным трудом и план этой гигантской постройки Дидро составлял в расчете не на одного себя. Да и сама бэконовская система — классификация, принятая в «Энциклопедии», несовершенна. Об этом уже говорилось.

Иллюстрация к разделу «Энциклопедии» — «Музыка».

И тем не менее из его статей для философского раздела «Энциклопедии» вырастают как бы очерки истории философии от древних времен до непосредственных предшественников самого Дидро и гольбахианцев. Он писал об Аристотеле, Платоне, Сократе, Гераклите, Пифагоре и их школах, о стоиках, циниках, схоластах, о Спинозе, о своем обожаемом Локке… Большую статью о логике, статьи о философских категориях — воле, ощущении и других.

Иное дело, что его классификация далеко не всегда совпадает с нашей. «Качество», «необходимость», «возможность» он зачислил по разделу «Метафизика», а «Психологию» и «Политику» по разделу «Философия».

Листаешь тома «Энциклопедии», эти переплетенные в кожу фолианты с их мелким убористым шрифтом, и находишь большие статьи Дидро на такие важные и такие разнообразные темы, как: «Свобода», «Гражданин», «Государи», «Тиран», «Общество», «Собственность», «Деньги» (слово «Argent» по-французски значит и «серебро»), «Искусство», «Земледелие», «Архитектура», «Красота», «Добро», «Милосердие», «Нужда», «Терпимость», «Нетерпимость», «Наука», «Бог», «Естественное право», «Академия», «Авторитет», «Священники», «Макиавеллизм», «Человек» по разделу «Естественная история» и «Человек» по подразделу «Политика или философия общества», «Нравы», «Коммерция», «Фантазия», «Комедия», «Комедиографы», точнее — драматурги, «Сказка»… Статьи об «Одиссее» Гомера и о «Генриаде» Вольтера, о шаманах и сектах.

Но, еще не дойдя до них, мы читаем: «А» (Грамматика) — первая буква алфавита во всех известных языках, кроме эфиопского, где она всего лишь третья». Ею открывается первый том и, следовательно, вся «Энциклопедия». Она служит как бы символом. Разве ее автор не был первой буквой в блистательном алфавите энциклопедистов?! И вместе с тем разве она не символизирует и его скромность?

Главному ли редактору было объяснять, что такое буква «А»?

На ту же букву «А» вперемежку с уже названными статьями и статьями «Африка», «Анархия» идут его маленькие заметки — «Абиен» о малоизвестном народе древности и «Anjminable» — «мерзкий, отвратительный, гнусный».

А сколько труда должен был положить Дидро, чтобы для статьи «Сокращения» выписать и строго по алфавиту расположить сокращения, встречающиеся у древних латинских авторов, в древних надписях и медалях! Правда, он знал и любил латынь. И одно из латинских изречений, сокращение которого он привел — «Дружба создает памятники», — Дидро мог бы сделать своим девизом.

Он еще в лангрском коллеже мечтал о путешествиях, но до тех пор, кроме Лангра и Парижа с его предместьями, не побывал нигде, Венсенн тоже только в трех лье от Парижа.

Но когда он писал заметку о египетской траве «Абисус», он словно бы жил на берегах Нила. Когда писал об «Акара» (Акараль) — местности в Парагвае, застроенной иезуитами, он восторгался пышной природой Центральной Америки, но совсем бы не хотел жить под эгидой святых отцов из ордена Иисуса.

Дидро знал все и о бразильском растении «Акарижилаб», хотя и написал о нем всего несколько строк.

Интересно было писать и о чужом, далеком Африканском материке, изучать карты, читать записки путешественников.

От географии он бросался к мифологии, объяснял, что такое «Ашор».

А значение слов! Он очень радовался, когда ему удавалось объяснить разницу между тремя словно бы очень близкими понятиями: «старое», «старинное» и «античное» (древнее), объяснить так, чтобы поняли не только читатели, но и читательницы. «Мода стара, когда она только вышла из употребления. Она становится старинной, когда проходит много времени с тех пор, как она была в ходу, и античной, когда времени проходит еще больше».

Он умел писать изящно о серьезном, в духе своего галантного века и вместе с тем так, чтобы его рассуждения не казались нам старомодными. Вот хотя бы заметка «Любовник» («Amant). Дидро противопоставляет любовника влюбленному («Amoreux»). «Нередко встречается влюбленный, не смеющий превратиться в любовника, но бывает и так: человек объявляет себя любовником или становится им, не будучи влюбленным».

Этого не надо было нигде вычитывать: он сам так думал и так чувствовал.

Но и знания, почерпнутые из книг, он направлял на современность.

Для того чтобы написать статью о манерах, конечно же, надо было немало прочесть о Китае, о Германии, это нужно было ему не само по себе, а для того, чтобы утвердить сегодня, сейчас, здесь, в Париже, те манеры, которые он считал наиболее правильными. «Что такое манеры, как не выражение нравов, или, проще сказать, результат подчинения принятому?! По отношению к нравам они то же, что культ по отношению к религии. Поэтому-то при анализе состояния общества для моралиста так важны манеры!»

Среди аристократии в странах, где нет общественной свободы, где малую роль играют законы и их подменяет управление одного человека, придают слишком большое значение манерам и светским условностям.

В этих странах угодить — удача, не угодить — несчастье. Здесь заботятся о приятности, а не о добродетели, и отсюда манеры любезные и внешне благородные. Между тем граждане нуждаются друг в друге, чтобы друг друга охранять, поддерживать, учить или развлекать. А за одинаковыми манерами исчезает разность характеров.

Явно симпатия Дидро на стороне тех государств, где управляющие особы окружены меньшей роскошью, народ занят свободной коммерцией и культурной обработкой земли, где людьми движут интересы первой необходимости больше, чем амбиция и вкус к развлечениям, а от этого люди просты и честны, и манеры более строги, чем изысканны. Здесь заботятся не о внешней красоте, а о справедливости.

А когда Дидро писал статью «Лангр», конечно же, он добросовестно изучил все доступные ему источники, но разве его пером не водило и сердце уроженца этого города!

Он советует управлениям других городов брать пример с Лангра в его отношении к памятникам старины.

Но и в этой статье он верен себе в главном. Без особого почтения сообщив читателю все, что требовалось, о римских завоевателях, бургундских и французских суверенах, об епископах Лангра, бывших и его герцогами, Дидро обращается к обнаруженным при раскопках древностям и откровенно признается, что они интересуют его больше, чем епископство,

В многие статьи и заметки он вносит свое личное, свой опыт, свои страсти, свои симпатии и антипатии.

Вот как он толкует слово «Издатель» («Editeur») в применении не к книгоиздателю-предпринимателю, а к издателю как редактору (заметка идет по разделу «Литература»): «Это имя дают литератору, который принимает участие в публикации произведений другого литератора». И как пример Дидро приводит издателей «Энциклопедии», авторитет которых основан на произведениях их коллег, и было бы дурно их хулить за то, что они подмечают слабости этих произведений.

В крохотной же заметке «Редактор» («R?dacteur») он говорит только о том, что это занятие будет существовать, пока есть нужда в редакторах и редактуре.

Зато слово «Корректор» он толкует не просто как корректора издательства, но в двух смыслах: как исправителя ошибок и как человека, который меняет зло на добро в обычаях, сердцах и умах.

В огромной статье «Энциклопедия», помимо множества сведений и рассуждений, содержатся и программные заявления редактора той «Энциклопедии», где напечатана эта статья.

Вот каким он хотел бы видеть цензора — знающим предмет, уважающим то, что заслуживает уважения, бережно и почтительно относящимся к каждому человеку и предмету.

Он требует от цензора, чтобы тот не пугался ни цинизма Диогена, ни технических терминов Уислоу, ни силлогизмов Анаксагора, любил бы больше всего правду, добродетель, прогресс человеческих познаний, чтобы ему была всего дороже честь его нации и он не обращал внимания на мелочи.

Автор же должен быть образован, честен, правдив, нужно, чтобы он не принадлежал бы только одной стране, одной секте, одной профессии, рассказывал бы о самых, казалось бы, далеких от него предметах, видя то, что было за 2 000 лет и за 2 000 лье.

Сам он как автор этим требованиям отвечал.

В конце же статьи он, намекая на условия, в которых издается «Энциклопедия», говорит, что остается еще многое, о чем должно бы быть сказано, но не сказано, и что во множестве недостатков издатели неповинны.

Вот один из примеров ухищрений, к которым Дидро вынужден был прибегать. Он написал две статьи «Свобода», одну по разделу «Мораль», вторую— «Свобода гражданская». Но ни в одной из этих статей на столь взрывчатую тему Дидро, прекрасно понимая, что они привлекут пристальное внимание цензоров, духовных и светских, не говорит ничего, что могло бы навлечь на «Энциклопедию» репрессии.

Вот как он определяет, что такое свобода в начале первой статьи: «Свобода состоит в возможности поступать так, как ты хочешь, зависеть только от себя». «Вместе с тем, — продолжает Дидро, — наша природа заставит нас, хотя мы этого и не осознаем, поступать так, чтобы принести себе добро, и не поступать так, чтобы этим причинить себе зло. Существует множество доказательств того, что свобода — естественная прерогатива человека, но не все из них достаточно сильны. Тюлерен, например, утверждает, что без свободы люди превращаются в совершеннейших автоматов».

Ни словом он не заикается в этой статье о свободе политической и отходит в ней от материалистического толкования свободы как философской категории. Он, который множество раз в письмах и произведениях, предназначенных не для печати, повторял, что «свобода воли — бессмысленное выражение», в этой статье «сдавленным голосом пытается доказать, что мышление и волнение не могут быть свойствами материи, и восстает против детерминизма Спинозы».

Зато в небольшой статье на невиннейшую тему «Охота» («Chasse») по разделу «Сельскохозяйственная экономика» Дидро, описывая охоту как барское развлечение, обрушивается на вред, который она приносит земледелию и крестьянам.

Объясняют, что она произошла из жизненной необходимости для человека обезопасить себя от хищных животных и снискать себе пропитание. Человек был самым мужественным животным среди всех остальных.

Но мы не наблюдаем прогресса в этом занятии с самых отдаленных времен до наших. Напротив, мы скорее наблюдаем регресс. Чем менее цивилизован народ, тем выше у него искусство охоты. «Наши отцы были гораздо более искусными охотниками, чем мы», — утверждает Дидро.

Все это и еще несколько исторических справок нужны ему для того, чтобы в конце заметки заявить, что охота теперь — привилегия знати, пренебрегающей всеми прочими занятиями и не знающей ничего, кроме лошадей, собак, птиц, с помощью которых она охотится. От охоты страдает сельское хозяйство.

Олени, лани, птицы уничтожают посевы, губят урожай. А во Франции крестьянина приговаривают к смертной казни, если он посягнет на жизнь оленя, нарушив привилегию знати.

«Если человек нечто более ценное, чем жизнь оленя, зачем его убивать? Если жизнь человека стоит больше, чем жизнь всех оленей, зачем убивать человека, чтобы сохранить жизнь оленя?»

Излюбленное занятие знати разоряет и губит простых людей.

Законы, защищающие такой порядок вещей, беззаконны.

И так множество раз, особенно в первых двух томах, оберегая от разрушения свою осадную машину, Дидро в статьях с самыми взрывчатыми названиями не говорит ничего, что могло бы раздразнить гусей, а в маленьких скромных заметках о предметах самых невинных высказывается решительно.

Во многих статьях Дидро агитирует фактами. Факты сами становятся обвинительным приговором существующему порядку вещей.

Вот хотя бы статья «Привилегии». В ней Дидро приводит факты злоупотреблений. Система налогов приносит вред не только тем, кто их платит. Беднейшие слои населения — самые полезные для государства, ибо они обрабатывают землю и доставляют пропитание высшим классам, обременены налогами и разорены, это во-первых. И, во-вторых, образованные и талантливые люди из-за этой системы вынуждены испытывать отвращение к занятиям и должностям, требующим трудолюбия, и предпочитать им ничтожные занятия и праздные должности.

Познавательно интересна и статья «Fondateur», где Дидро характеризует сильные и слабые стороны стипендий, фондов.

К политическим выводам его приводит само толкование слов. Вот хотя бы слово «Авторитет». «Ни один человек от природы не получает права распоряжаться другими. Свобода — подарок неба, и каждый индивидуум от рождения получает право действовать по своему желанию». Так начинается рассуждение об авторитете политическом — власти, — который не может быть навязан народу.

Что же касается авторитета в спорах и писаниях, он определяется знаниями и правотой.

Правда, в этой статье для мимикрии Дидро ссылается еще на авторитет религии. Статья эта для первого тома, гораздо менее решительного, чем другие.

И слово «Происхождение» (Origine) Дидро толкует опять-таки со своей политической позиции, решительно осуждая привилегии происхождения.

Но большая группа его статей — многие из них переведены на русский язык и вошли в седьмой том собрания сочинений Дидро — непосредственно трактует основные проблемы материалистического мировоззрения, теории познания, философии общества, политики.

Другой вопрос, что в естественнонаучных статьях Дидро наряду с добросовестным анализом опытов и разумными теоретическими построениями встречается еще много наивного, это так же понятно, как то, что он не мог подняться до исторического материализма.

Дидро серьезно рассуждает, например, о животных духах, движущихся по каналам тела. Объяснение опять же — в состоянии наук в то время — господстве физиологических теорий Декарта — флогистонной теории, теории теплорода, не поколебленном еще авторитете физиолога Галлера и биолога Линнея.

И вместе с тем Дидро опирается на Бюффона с его критикой системы Линнея, его учением об изменчивости видов под влиянием внешней среды и идет еще дальше на пути к эволюционной теории, к пониманию единства природы. В его статьях немало гениальных догадок, предвосхищающих не только Ламарка, но и Дарвина. Пусть он еще серьезно обсуждает различные теории местонахождения — седалища души, но, рассматривая теорию Бюффона о границах животного, растительного и минерального царств, он не может найти никаких заметных границ, и вся природа представляется ему лестницей существ от простейшего минерального образования к сложнейшему организму — человеческому телу.

Дидро не может еще отмахнуться от понятия души и негласно соавторствует с аббатом Ивоном в статье «Душа» («?me»), но зато он приходит к пониманию единства духа и тела.

А в статье «Природа» («Nature») он пишет: «Природа означает иногда систему мира, машину вселенной, собрание всех сотворенных существ». Пусть здесь еще встречается слово «сотворенных», но есть уже представление об единой системе.

Очень важна первая из его статей «Человек», отнесенная к естественной истории, но, по сути дела, закладывающая основы общего материалистического мировоззрения. «Человек с телесной стороны имеет сходство с животным, и если можем охватить его в перечислении всех существ природы, то будем вынуждены отнести его к классу животных. Он — самое лучшее и самое дурное из всех животных, и за этот двойной титул достоин быть их главой».

Другой вопрос, что отличительным признаком человеческого рода Дидро считает речь, не заикаясь о труде, и наивно заявляет: «Рождаясь, человек переходит из одной стихий в другую (из воды в воздух)».

Зато другое его заявление: «До трех лет жизнь человека весьма ненадежна» для того времени было совершенно правильным. Из шестерых братьев и сестер Дидро трое умерли в младенчестве, умирали и его собственные дети.

Любопытно еще и такое рассуждение, направленное, очевидно, против Руссо и руссоизма: «Естественный человек, которому природа старалась придать наиболее совершенные формы, ничем не превосходит общественного человека».

В философских и естественнонаучных статьях Дидро не могло не быть противоречий, и они были. Но была в них, как и во всей ведомой им «Энциклопедии», одна главная линия, главная цель. Он сам определил ее так: «Указать фанатизму его пределы, доказать несостоятельность теологических представлений перед научными воззрениями на природу и бесплодность сопротивления метафизики гиганту-младенцу — опыту». И он это делает даже в тех статьях, которые на первый взгляд укрепляют каноны религии. В одних как автор, в других как редактор или негласный соавтор, к примеру, в дополнениях к статье «Душа».

Очень важно было разбить один из оплотов теологии — учение о врожденных идеях, прочно державшееся и в философии со времен Декарта. Врожденным идеям противостоит ощущение как первоисточник представлений о внешнем мире, а первопричина ощущений — материя.

Ощущение открыл не Дидро, но от английского сенсуализма (сеnсе — чувство) ответвились различные направления. Юм пришел к скептицизму, Беркли к спиритуализму, камнем преткновения для него оказалась проблема существования тел независимо от воспринимающего субъекта. До последовательного материализма не поднялся и Даламбер, он не признал материю способной мыслить и желать и оставил за душой нематериальность.

Последовательнее всех оказался Дидро, опередив и своего друга Кандильяка.

Одна из самых важных статей «Энциклопедии» — статья Дидро «Ощущение».

Она наносит неотразимый удар субъективизму и спиритуализму, рассматривая душу — то, что мы называем сознанием, «как предмет воздействия, а материю, как всеобщую причину наших ощущений, одновременно являющуюся их предметом».

Прямыми попаданиями в старый порядок были статьи Дидро откровенно революционизирующего действия, те, что шли по разделам философии общества и политики.

Если бы во второй его статье «Человек» не было ничего, кроме утверждения «Трудолюбивыми люди могут быть лишь, когда они свободны», и то она бы оказывала революционизирующее действие. Но в этой статье есть и программные заявления буржуазии, восстающей против политических и экономических препон абсолютизма. «Самое плохое управление, какое только можно вообразить, то, при котором из-за отсутствия свободной торговли изобилие становится иногда для края таким же бичом, как и оскудение». Дидро требует в этой статье: «Нужно сократить число производителей предметов роскоши и челядь!»

В статье «Гражданин» («Citoyen») — она идет по разделам древней и новой истории и общественного права — Дидро указывает гражданам их права и обязанности. Вот как он определяет, что такое гражданин: «Это тот, кто является членом объединения многих людей, кто разделяет его права и выполняет его обязанности»,

В большой статье «Законодатель» — по разделу «Политика» — Дидро декларирует: «Всякий законодатель должен стремиться к укреплению государства и счастью граждан». Он приводит примеры различных государств. «Во Франции законодателем является король; в Женеве — народ; в Венеции и Генуе — дворянство; в Англии — обе палаты и король», словно бы не показывая своего отношения к ним. Но его позиция ясна из того, что говорится потом. Беспомощность людей в естественном состоянии заставляет их соединиться в общество, жертвуя некоторой долей равенства и свободы, которыми они пользовались. А «законодатель выполняет свою функцию, когда он насколько возможно меньше умаляет равенство и свободу людей, доставляет им насколько возможно больше спокойствия и счастья».

Правда, в этой статье Дидро рекомендует республиканский образ правления только небольшим государствам, а большим — монархический, противопоставляет южные народы, которые могут нуждаться лишь в развлечениях, северным, поглощенным заботами о необходимом. Но для того чтобы люди возможно меньше чувствовали утрату преимуществ естественного состояния, он считает обязательным для законодателей всех стран «при всех климатических условиях, при всех обстоятельствах, при всех видах-правления ставить своей целью изменить дух собственности на дух всеобщности».

Дидро утверждает, что «законодатель увеличивает авторитет, приданный ему законами., авторитетом мнения (общественного. — А. А.), а единственно прочным является мнение, основанное на счастье и одобрении граждан… При плохом управлении лучшие законы не спасут государство от упадка, а народы — от разорения».

Он предостерегает законодателя от всего, что отдает тиранией. «Нечего ждать добра ни для государства, ни для его граждан, если законодатель не уважает общего желания, заставляет чувствовать собственную власть больше, нежели власть закона, проявляет надменность, приносит своих подданных в жертву своей семье, финансы — своей прихоти, благоволит к человеку, который нравится больше, нежели к человеку, который может принести пользу, если почести и должности добываются с помощью услуги». И читатель без труда догадывался, что все эти злоупотребления имели место во Франции того времени.

Очевидно, для цензуры Дидро говорит, что законодатель должен любить и уважать религию и внушать к ней любовь и уважение. Однако законы и их исполнение должны быть независимы от культа и религиозных догм.

Не случайно так часто в этой статье встречаются ссылки на Монтескье. Его «Дух законов», так же как «Общественный договор» Руссо, «Кодекс природы», (Морелли, очевидно, псевдоним одного из друзей Дидро), содержали теоретические предпосылки, на которых основывалась критика общественного и политического строя энциклопедистами. Естественным продолжением этих трудов и в первую очередь политических статей Дидро в «Энциклопедии» явились декреты революционных правительств и Декларация прав человека и гражданина.

Но совершенно естественны в этой статье положительные примеры благожелательных отношений законодателя с его народом; уже встречавшийся нам французский король Генрих IV и датский король Канут Добрый, живший со своим народом, как отец с детьми.

На тех же идейных дрожжах заквашены и статьи Дидро «Государи» и «Тираны». В первой статье, исторически обусловив возникновение государства и избранных народом государей, Дидро предостерегает монархов от злоупотреблений властью, от заблуждений, пагубных для счастья народа.

Как положительный пример он приводит слова английского короля Карла II: «Я хочу быть гражданином своего народа».

С большой страстью и политической заостренностью написана маленькая статья «Тираны». Прежде этим словом греки называли гражданина, захватившего верховную власть над свободным государством, теперь же «тираном зовут и законного государя, злоупотребляющего своей властью, попирая законы, делая своих подданных жертвами своих страстей и несправедливых притязаний, которыми он подменяет законы».

Дидро в этой статье — недаром она была напечатана в одном из последних, самых радикальных томов, — решительно заявляет: «Из всех бичей, терзающих человечество, тираны являются самым пагубным».

Грозным предостережением царствующим тиранам, и в том числе Людовику XV, звучат его слова: «Если мир и знает несколько счастливых тиранов, наслаждавшиеся плодами своих злодеяний, то таких примеров немного, и нет ничего более удивительного, нежели тиран, умирающий в своей постели».

Атакуя властителей земли, Дидро не забывал и о властителях неба. И он не только материализмом побивал религиозные догматы, но штурмовал своими статьями и губительную власть духовенства, его реакционность, жестокость, его нетерпимость.

Свою ненависть к церкви и ее слугам Дидро вынужден был порой прикрывать фиговыми листочками заверений в любви и уважении к религии. Но иногда ему удавалось обходиться и без листочков.

Умело пользуясь тем, что по-французски «pr?tre» значит не только священник, но и вообще служитель культа, жрец, он сравнивает католического аббата или кюре с египетским или мексиканским жрецом.

И в статье вод этим названием доказывает, что власть священников держится только на суеверии и обмане, и говорит об их честолюбии, жестокости, жадности. Он сравнивает костры инквизиции с мексиканскими жертвоприношениями.

Одной из самых боевых и программных статей Дидро для «Энциклопедии» была «Нетерпимость». Умело пользуясь эзоповым языком, ссылаясь на Священное писание, на авторитеты святых отцов, маскируя ими от цензуры собственные убеждения, он Наносит неотразимый удар и религии, и церкви, и государству, поддерживающему религиозную нетерпимость.

Везде и всегда Дидро противопоставлял принуждению убеждение.

На то он и был просветителем и верил, что, если люди поймут, что так дальше жить нельзя, они упразднят старый порядок.