2
2
Кто бескомпромиссно идёт по пути спасения, может отрешиться от страстей этого мира, не выходя из него. Но без внутренней жизни, без некоторой «инаковости» действия христианина в любом случае будут профанированными, не насыщенными любовью и, в конечном счёте, безрезультатными.
Таким образом, открытая любовь к людям невозможна вне любви к Богу; одно есть следствие другого. Чтобы «принять откровение образа Божия в брате нашем», надо сначала обрести открытость, даруемую постоянным внутренним общением с Господом [201]. Может быть, конечно, и псевдооткрытость, игра в открытость, но ложь легко познаётся по плодам — многозаботливости, обидам, зависти, нестроению в человеческих отношениях, подавленному состоянию души.
У отца Александра открытость была абсолютно искренней; его общение с людьми было наполнено бесконечной любовью, и, значит, общение с Господом у него было подлинным, что возможно только в постоянной молитве.
Православный богослов Оливье Клеман писал, что «тех, чей «дух–сердце» достиг окончательного очищения, призывание Имени (Господа) ведёт к таинственному познанию истоков и предназначений. Это познание обращается в видение путей Промысла как отдельного человека, так и целого народа, и человечества. Благодаря дару, которого он не искал, Pneumatikos становится подлинным «духовным отцом». Это различение «огня вещей», «иконы лика» опирается на непосредственное ощущение Бога в особой динамике, в которой внутреннее (молитвенное) делание и общение с ближними пребывают в постоянном взаимодействии и согласии» [202].
Трудно представить себе слова, лучше характеризующие отца Александра, — настоящего служителя Божия, духовидца, делателя добра, умевшего «различать в глубине людей и вещей мерцание Света, чтобы дать Ему просиять для вечности и хвалы».
Батюшка не переставал напоминать об уникальности каждого из нас для Бога. Ибо, только осознав, что Христос любит не всех скопом, а каждого — меня, его, её — лично, можно с надеждой обратить к Нему свой взгляд, полюбить Его самому, по–настоящему вступить в диалог, то есть начать молиться.
«Если у человека есть искорка Божия в сердце, — говорил отец Александр, — то у него и с утра первая мысль о Христе, и вечером последняя мысль о Христе». У него Дух Божий сказывается в молитве, потому что он постоянно ощущает Его присутствие. Он в любую минуту может к Нему повернуться и почувствовать, что рядом Господь.
Тот, кто этого жаждет, должен буквально культивировать в себе чистоту мыслей и сердца, ибо в этом заключается его верность Богу. Если мы дорожим внутренней чистотой, мы действительно хотим быть с Богом, Который иначе нам не открывается. Если не стремимся искренне к чистоте, то мы себя обманываем и любим не Бога, а то, что от Него получаем.
Чистота сердца и молитва даются тому, кто учится молчанию, не только внешнему, но, главное, внутреннему.
Отец Александр говорил: « хочет узнать волю жию, ищите тишины. Кто хочет собрать свои мысли и чувства, ищите тишины, потому что наши мысли и чувства разбегаются, не подчиняются нам. Мы живём всегда в рассеянности. Но истинно духовная жизнь происходит только в собранности, внутреннем уединении» [203]. «Благодать приходит… Но принять её может только готовый человек».
Именно в безмолвии человек может почувствовать любовь Бога, которая укрепит в нём решимость идти за Господом. Но человек исковерканный, рассредоточенный боится тишины. «Страх тишины, — говорил батюшка, — проистекает из нашей размагниченности, размытости нашей внутренней духовной жизни…»
Григорий Палама, великий учитель исихазма, писал: «Все мы густые и непрозрачные, а призвание человека постепенно так очиститься, чтобы стать, как хрусталь чистым, чтобы через человека лился божественный свет беспрепятственно, благодаря ограненности светил бы во все стороны, изливался на все твари вокруг».
Чем сегодня привлекают людей внецерковные, пантеистические мистики? Тем, что дарят им крупицы мистического опыта. Так, Кришнамурти учил о безмятежности ума, о молчании («Мы можем осознать что?то только тогда, когда наш ум молчит, а не болтает», или: «Если мы можем посмотреть на вечернюю зарю над морем и наш ум будет неподвижен, тогда мы действительно осознаем необыкновенную красоту»). Но у отца Александра был не меньший опыт созерцания. И он говорил:
«Вот вы встаёте утром рано. Часто многие люди встают нехорошо. Мир кажется им противным. И вот в это время на одну минуту (если вы находитесь за городом) надо выйти в сад. И в молчании побыть наедине с природой.
Над нами — небо, мы его часто не замечаем. Восходящее солнце, гаснущие звёзды, бледнеющий серп луны. Пение птиц, звон кузнечиков. Тишина мира.
Побыть перед этой тишиной хотя бы несколько мгновений целительно для души. Потому что в этом молчании присутствует Творец. Человек неверующий всё равно может Его ощущать.
Несли человек будет каждый день вот так стараться искать минуты внутреннего безмолвия, он обретёт нечто, предваряющее молитву. Это будет источником силы. Вы потом будете скучать по этим минутам. Этому надо научиться, и этому можно научиться».
А задолго до батюшки о важности молчаливого предстояния учили православные исихасты и ещё раньше Святые Отцы. Мы ощущаем близость Бога только тогда, когда наш ум неподвижен. И техники медитации, необходимые для такого сосредоточения, тоже давным–давно известны в Церкви. (Кстати, забвение этого наследия — одна из причин ухода молодёжи в неформальные мистические секты).
Святой Паисий Величковский писал: «Мы в себе, как в зеркале, видим Бога, если мы очищаем сердце священным безмолвием». «Матерь Божия открыла новый и неизречённый путь на небо, который есть, скажу так, мысленное молчание…»
В христианстве это молчание — не растворение в ничто и не освобождение от оков окружающего мира, а свободная преданность Христу. Это свобода и любовь, а значит — подчинение себя Богу, желающему вместе с человеком участвовать в делах мира.
В этом отличие христианской мистики от прочих мистических учений. Если христианин действительно хочет, чтобы его дела и творчество принадлежали Богу, ему надо учиться слушать Его с большим терпением, постепенно, но постоянно.
В молчании мы избавляемся от рациональных конструкций, которые обусловлены нашей культурой, во многом идущей от эллинизма. Мы даже не отдаём себе отчёт в том, насколько наша ментальность детерминирована не библейской, а древнегреческой традицией. А она основывается на представлениях, в которых нет места Богу Авраама, Исаака и Иакова…
Внутреннее безмолвие, напротив, делает разум восприимчивым к необусловленному восприятию, позволяет познавать новую для нас Божественную реальность. Оно готовит душу стать храмом Господним.
Отец Александр считал, что каждый раз, когда мы открываем Священное Писание, когда мы встаём утром для того, чтобы трудиться, или ложимся спать в конце дня — в любое мгновение и, особенно в поворотные моменты жизни, мы должны настроить себя так, чтобы слышать голос Божий.
«Сейчас любой человек, — говорил батюшка, — слушает приёмник. Но если приёмник не работает, то пусть даже все вокруг будет наполнено волнами и голосами, идущими из мира, что можно услышать?
Наш приёмник духа — это наша собственная душа, и если она мертва, то все потоки духа не могут её оживить. Значит, нам надо настроить свою душу, потрудиться, чтобы услышать. Раз мы себя не можем спасти, то мы можем предстать перед Богом, а не дремать, повернувшись к Нему спиной».
Мейстер Экхарт по этому поводу говорил: «Бог готов ежечастно, но мы не готовы, Бог к нам близок, но мы далеки. Бог внутри, но мы снаружи, Бог у нас дома, но мы чужие».
А наш современник, брат Роже, писал в своей книге о молитве: «Если уметь ждать, созерцание принесёт счастье; это счастье есть источник борьбы за человечество, оно даёт мужество, энергию, помогает идти на риск».
Таким образом, настоящая молитва, и даже исихазм, не отгораживают от мира, но ведут к истинной, то есть несуетной открытости. И напротив, слишком сильный акцент на внешнем может быть попыткой самоутвердиться, компенсировать внутренние конфликты и неудовлетворённость духовной жизнью. Часто мотивы такой деятельности недоступны сознанию, но, если копнуть поглубже, станут явными тщеславие и ущемлённая гордыня.