1

1

о. Александр Мень. Новая Деревня. 1989г.

Первая половина 1986 года запомнилась всем Чернобыльской катастрофой. Но для отца Александра и его прихода эта весна также была временем тяжёлых испытаний: против батюшки была развёрнута травля в газетах, опять начали вызывать на допросы, угрожать арестом, производить обыски. Казалось, отцу Александру уже не дадут работать священником. Мы ждали, что его неминуемо запретят в служении, посадят или вышлют за границу. Но случилось по–другому — он прожил ещё четыре необыкновенно насыщенных года, и за это время не только успел завершить все задуманное, но и впервые получил возможность проповедовать в полный голос.

Однако ненависть властей никуда не исчезла: с началом перестройки неугодных перестали сажать, их просто стали убивать… И отец Александр оказался первой жертвой. Насильственная, мученическая смерть оборвала жизнь выдающегося религиозного проповедника и пастыря многих сотен верующих, удивительного человека, излучавшего в атмосфере мрака и ненависти духовный свет, мир и любовь.

В августе 86–го года, когда политическая атмосфера в стране стала спокойнее и из?за отпусков в приходе было не так много народу, батюшка неожиданно предложил мне поехать с ним в Загорск (Сергиев Посад). Я с радостью согласился. Мы поднялись в горку за Лаврой, углубились в пыльный переулок и через некоторое время остановились перед глухим забором. На стук открыла совсем древняя старушка. Батюшка очень тепло, по–родственному с ней расцеловался, стал расспрашивать о ком?то, кого я не знал. Мы прошли через террасу, низкие сени и оказались в двух светлых крохотных комнатушках, стены которых были завешаны иконами. За столом сидели две такие же старые женщины. После очень сердечного, хотя и короткого разговора, все поднялись, повернулись к иконам и вместе с батюшкой отслужили панихиду по каким?то, очевидно, очень близким им людям. Потом старушки заторопились нас кормить, и пока они возились на кухне, отец Александр поведал мне тайну этого дома. Оказывается, в 30–40–е годы тут был подпольный женский монастырь, и все эти старушки — последние монахини, оставшиеся жить здесь и после того, как катакомбная (нелегальная) Православная Церковь в конце войны вышла из подполья. В этом доме во время войны, сидя под образами рядом с настоятельницей монастыря схиигуменьей Марией, маленький Александр впервые прочёл Библию; здесь ему привили любовь к православной традиции, к богослужению. Мы вышли во двор, обошли дом. Все здесь было для отца Александра родное, даже склонённое над ручьём дерево, на которое он в детстве любил забираться с книжкой, чтобы побыть одному.

Рядом, в том же Сергиевом Посаде, находился другой дом, куда мать отца Александра в начале 40–х годов приходила для исповедей и бесед с известным в церковных кругах того времени батюшкой, наследником старцев Оптиной Пустыни, отцом Серафимом Батюковым. Отец Серафим перебрался сюда в 1927 году, когда после ареста митрополита Петра, законного преемника патриарха Тихона, другой митрополит — Сергий — принял управление Церковью и из тактических соображений начал сотрудничать с Советской властью.

Именно тогда верная патриарху Тихону и митрополиту Петру паства вынуждена была вместе с немногочисленными уцелевшими от репрессий священниками уйти в подполье, создав катакомбную Церковь «непоминающих»[1]. На нелегальном положении оказались наиболее здоровые в духовном отношении приходы Москвы: с Солянки, Маросейки, Ходынки и т. д. Отец Серафим Батюков до 1927 года официально, а с 1927 по 1932 год негласно возглавлял приход храма бессребреников Кира и Иоанна на Солянке. Отсюда через десятилетия, от последних старцев Оптиной Пустыни и через Сергиеву Лавру, протянулась нить духовной преемственности в село Новая Деревня близ города Пушкино, в церковь Сретения Господня, где последние годы служил отец Александр Мень.

Отец Александр Мень родился в Москве 22 января 1935 года в еврейской интеллигентной семье. Отец его, Владимир Григорьевич, был человеком к вере равнодушным, все силы отдавал работе. Мать же, Елена Семеновна, к моменту рождения своего первого сына Алика пережила глубокое внутреннее обращение ко Христу, но ещё не крестилась. Она приняла Крещение вместе со своим сыном, когда ему исполнилось шесть месяцев. В то страшное время, время жестоких репрессий против верующих, «врагов народа», религиозное воспитание можно было получить только в подполье, и наставники будущего отца Александра мужественно сделали для этого все необходимое. Уже в 12 лет он принял твёрдое решение стать священником.

Многие христиане становятся священниками, но случай с отцом Александром — особенный. Обладая разносторонними и значительными дарованиями, он мог бы сделать блестящую карьеру в самых разных областях. Отец Александр с детства интересовался миром животных, кончил биологический институт и, имея незаурядный научный склад мышления, мог стать, например, учёным–биологом. Мог также стать музыкантом, ведь у него были прекрасные музыкальные способности, или художником — его детские и юношеские наброски, рисунки и сейчас поражают сильной линией и динамизмом. Он мог бы стать прекрасным писателем–беллетристом, ведь сочинять он начал в 8 лет; и сегодня, когда мы читаем книги отца Александра, не меньше, чем глубина мысли, в них поражает богатство формы, красочность метафор, мастерство изложения. Из него мог бы выйти замечательный кинорежиссёр: в домашних условиях, используя слайды, он делал великолепные фильмы на библейские темы. Но он решил все свои дарования принести в дар Господу. И стал пастырем, священником.

Почему же он отказался от других блестящих путей, по которым мог бы следовать, реализуя свои необыкновенные таланты? Прежде всего потому, что в детстве видел пример героической и светлой веры в катакомбной церковной общине, а позже сам обрёл опыт личной Встречи с Христом. Очень рано в характере отца Александра проявилась такая черта, как жертвенность. И при выборе жизненного пути он решил, что должен идти туда, где не хватает людей для подлинного служения. В науке, живописи, Литературе, в музыке были люди, которые, не декларируя свою веру, служили Богу. А настоящих пастырей было очень мало.

Ведь по стране только что прокатился вал красного террора, подмявший под себя Церковь, уничтоживший тысячи священников, причём лучших. Но дело было не только в нехватке священнослужителей; страна переживала эпоху великого духовного оскудения — возвращения к воинствующему государственному язычеству.