Заключение
Заключение
В дневнике священника-писателя Сергея Дурылина есть запись: «… Николаевская крепостная Россия, эпоха «великих реформ — 60-е годы, 70-е», «80-е и т. д.» — все эти загоны или загончики — и как ясно… что это лишь загоны — для человеческого духа, и человек воистину лишь тот, кто не считает загонного воздуха своим родным, кто не поддаётся неволе в своём загоне и непрестанно ищет для своих лёгких иного, чистого, благоуханного вселенского воздуха..»[389] Гончаров всегда был в эпохе, участвовал в жизни России, какой бы она ни была, но при этом всегда умел посмотреть на своё время с точки зрения вечности, высших идеалов, всегда искал «иного, чистого, благоуханного вселенского воздуха…». В этом он видел свою задачу художника — и блестяще её выполнил.
Однажды романист признался: «Иногда мне бывает жаль, что во мне много погибает идей, образов, чувств…». Но и того, что написал Гончаров, хватит многим поколениям читателей. Его произведения чрезвычайно сжаты, содержательны и поразительно отделаны, недаром роман «Обломов» писался десять, а «Обрыв» почти двадцать лет! В его наследии нет ничего незаконченного, неотделанного — никакого литературного балласта, ничего малозначащего, второстепенного. Его шедевры не теряют своей свежести вот уже более ста лет. Круг читателей Гончарова всё более растёт, причём не только в России, хотя писал он прежде всего для русских людей: «Я очень мало интересуюсь переводами моих сочинений на иностранные языки, прежде всего потому, что… писатель, появляющийся в иностранной литературе, не может завоевать и половины того места, какое он занимает в своей стране, вследствие различия в нравах и условиях жизни». Ныне его произведения переведены на многие языки мира. Воздействие Гончарова ощутили на себе многие крупные авторы. Уже Л. Толстой в письме к нему признавался, что Гончаров имел на него большое влияние. Художественный опыт Гончарова осмысливали такие разные авторы, как Д. С. Мережковский, М. Пришвин, В. М. Шукшин, Р. Киреев, Ф. Искандер и др. Начиная с 1990-х годов и до настоящего времени идёт неуклонный процесс всё большего признания воздействия великого писателя на мировую литературу. Здесь следует упомянуть имена столь известных классиков мировой литературы XX века, как С. Беккет, Д. Джойс, В. Вульф… Влияние Гончарова на мировой литературный процесс растет исподволь, но прочно, при этом все более ускоренно и заметно. Уже сегодня ясно, что представление о примитивном бытописателе крайне устарело. Гончаров при жизни был писателем элитарным, таковым остается и сейчас. Он не жаждал скороспелой литературной известности. Когда французский критик де Визева обратился к нему за разрешением перевести его роман, писатель ответил: «Я удивляюсь самообольщению тех моих собратий, которые воображают, что они работают для будущего. Я не могу разделять такого самообольщения. Литература в наше время — искусство совершенно такое же как, шляпное или меблировочное мастерство. Каждому поколению нужны новые книги, как новые фасоны шляп или новые рисунки мебели. Мои сочинения состарились, как и я сам. Попытка представить их или меня более молодыми была бы тщеславием, от которого я стараюсь быть подальше. Вот почему я всеми силами старался помешать новому изданию у себя на родине, и мне было бы прискорбно узнать, что в чужой стране находятся люди, желающие выкапывать из могилы эти отжившие вещи…» А между тем Гончаров был чрезвычайно требователен к своему таланту и чрезвычайно же самолюбив как автор. Он хотел успеха прочного, капитального, зависящего не от поспешных переводов и критик. Он понимал, что его романы не сразу будут прочтены «между строк» — на это потребуются многие десятилетия. Но зато пришедшее признание установится навсегда — и на огромной высоте. Время такой славы Гончарова наступает сейчас, в преддверии его 200-летнего юбилея. Более того, чем дальше в глубь времени отодвигается его творчество, тем понятнее, глубже и современнее оно становится. Гончаров оказался писателем даже не XX, а XXI века.