Заключение

Заключение

Смерть Гаршина вызвала широкий отклик в самых разнообразных кругах читающей России. Потрясенный и скорбный Репин два дня провел у изголовья Гаршина; он писал его последний портрет. Своего друга он изобразил лежащим в гробу, усыпанном красными цветами; по бокам красноватым пламенем горят две свечи. Лицо Гаршина напоминает лицо царевича Ивана. Слова Репина об обреченности, которую он видел в лице Гаршина, оказались пророческими.

Рано утром у ворот лечебницы собралась тысячная толпа. До самого Волкова кладбища гроб с телом писателя несли на руках студенты, литераторы и друзья покойного. Катафалк утопал в цветах и бесчисленных венках от учебных заведений и писательских организаций. На могиле Гаршина были произнесены речи и прочитаны стихи. Писателя оплакивала вся радикально-прогрессивная интеллигенция.

В память покойного были выпущены два сборника, в которых наряду с воспоминаниями друзей и родных нашли место также рассказы и рисунки известных писателей и художников той эпохи.

Репин украсил сборник "Красный цветок" обложкой, на которой изобразил огромный, зловеще-красный мак. Этим он хотел подчеркнуть тождество Гаршина с героем его замечательного рассказа. На обратной стороне обложки, на фоне ночного пейзажа, художник нарисовал свиток, украшенный тернием и красным цветком. На свитке почерком Гаршина выведены строки из его рассказа:

"… никто не заметил его; старик, дежуривший у постели, вероятно, спит крепким сном…

…звезды ласково мигали лучами, проникавшими до самого его сердца…

"Я иду к вам", прошептал он, глядя на небо…"

В другом сборнике — "Память Гаршина" — был помещен рисунок Репина, иллюстрирующий гаршинский рассказ "Художники". Этим рисунком Репин как бы прощался со своим безвременно погибшим другом.

На рисунке показаны художники Рябинин и Дедов, проходящие по набережной; мимо них оборванные рабочие тащат, надрываясь, тяжелые мешки. Безмерно печальны глаза Рябинина, устремленные на рабочих. Дедов же оживлен, и его внимание привлечено каким-то уличным происшествием. Репин придал Рябинину черты Гаршина, а Дедову свои собственные черты. Великий художник как бы говорил, что в их дружбе Гаршин был Рябининым, а он, Репин, — Дедовым.

Рябинин постоянно искал правду жизни, он требовал от искусства самоотверженной борьбы со злом и угнетением. Он требовал, чтобы художник брал темы для картин из гущи жизни и показывал эту жизнь без прикрас.

Дедов же любуется пейзажами и ищет красоту ради красоты, ради наслаждения, которое она дает, он "добрый и невинный, как сам пейзаж, и страстно влюблен в свое искусство".

Конечно Репин не был Дедовым. Со стороны автора "Бурлаков", "Не ждали" и "Грозного" это было лишь покаянным преувеличением, чтобы еще больше оттенить благородную роль Гаршина в их дружбе.

Вскоре вокруг имени трагически погибшего писателя разгорелась литературная борьба. Самоубийство Гаршина вызвало оживленную полемику в печати. Большинство писателей и критиков пыталось объяснить его последний роковой поступок исключительно наследственным предрасположением к тяжелому недугу и страхом вновь заболеть.

В этом дружном хоре одиноко прозвучал голос Глеба Успенского, решительно протестовавшего против обывательского псевдомедицинского объяснения преждевременной гибели писателя.

Гаршина при жизни не понимали. Его лучшие поступки, благороднейшие побуждения пытались объяснить проявлением той или иной формы ненормальности. Его самоубийство легче и проще всего было объяснить лишь нервным расстройством. Это успокаивало совесть и облегчало душу его либеральствующих друзей.

Было бы неверно отрицать предрасположение Гаршина к нервному заболеванию, его острую восприимчивость к впечатлениям внешней жизни. Но какова была эта жизнь, которую он воспринимал своими обнаженными, болезненными, тонко чувствующими нервами?

Гаршин жил и творил в один из самых тяжелых периодов русской истории. На протяжении всей жизни писателя нарастал конфликт между его стремлением к свободе, добру и справедливости и жестокой русской действительностью эпохи Победоносцева.

Болезнь Гаршина питалась впечатлениями внешней жизни. Оттуда, из жизни, шли толчки, обострявшие ее.

Бесполезная борьба группы террористов с самодержавием, выстрел Млодецкого, попытка заступничества за осужденного к смерти, лицемерие и обман Лорис-Меликова — вот цепь событий, выбившая Гаршина из "нормальной" колеи жизни.

Гаршин был окружен славой, любовью друзей и признанием читателей. Но чего стоит слава, если уход с мелкой чиновничьей должности грозит ему полным материальным крахом и нищетой! Слава приносила Гаршину и врагов и завистников. Визиты литературных паразитов отнимали у него остатки сил и здоровья. Слава на каждом шагу оборачивалась к Гаршину своей теневой стороной.

Однако ни одно из гнетущих обстоятельств его быта не загораживало от него окружающей жизни, неисчислимых страданий людей его родины и всего человечества той эпохи.

У него были острый ум и чуткое сердце. Каждое явление зла, произвола и насилия он переживал со всем напряжением своих болезненных нервов. И результатом были те чудесные реалистические произведения, которые утвердили навсегда его имя и в русской и в мировой литературе.

Так вырастал замечательный мастер новеллы, один из первых творцов этого жанра в русской литературе.

Гаршин был убежденным противником натуралистического протоколизма. Изгоняя из своей поэтики бытовые мелочи и детали, заслоняющие подлинную сущность явлений, Гаршин стремился писать сжато и экономно.

На его творчество оказали влияние Андерсен (аллегорические сказки), Ч. Диккенс, Флобер, Мопассан и особенно Лев Толстой.

Гаршин работал над своими произведениями с редкой писательской добросовестностью, шлифуя каждое слово. Когда однажды Репин спросил у него, почему он не напишет большой роман, Гаршин ответил, что есть короткие произведения, которые остаются в веках, а есть толстые тома, написанные опытными писателями, имевшие при выходе успех, а затем позабытые и недостойные даже почетного названия книги. Гаршин рассказывал, как он выбрасывает из своих рассказов ворохи макулатуры, удаляет весь балласт, все лишнее, что могло бы мешать чтению произведения, восприятию его. Это он считал важнейшей задачей писателя.

Язык Гаршинских произведений ярок, выразителен и лаконичен. Поэтичность, достигнутая без вычурности, и прозрачная чистота слога характерны для большинства гаршинских новелл.

"…В его маленьких рассказах и сказках, иногда в несколько страничек, — писал после его смерти Глеб Успенский, — положительно исчерпано все содержание нашей жизни, в условиях которой пришлось жить и Гаршину и всем его читателям. Говоря "все содержание жизни нашей", я не употребляю здесь какой-нибудь пышной и необдуманной фразы, — нет, именно все, что давала наиболее важного его уму и сердцу наша жизнь (наша — не значит только русская, а жизнь людей нашего времени вообще), все до последней черты пережито, перечувствовано им самим, жгучим чувством, и именно потому-то и могло быть высказано только в двух, да еще таких маленьких книжках".

Политическая реакция в стране укрепилась. Все прогрессивное, все честное бралось мракобесами под политическое сомнение и изгонялось. Цензура свирепствовала. Подлость, угодничество, обывательщина расцветали пышным цветом.

Попытки, как десять лет назад, броситься в гущу политической борьбы с горячими словами любви и всепрощения казались Гаршину сейчас уже наивными и бесполезными.

Гаршин не понимал той громадной освободительной роли, которую должен был сыграть в русской жизни нарождающийся пролетариат. Гаршин был современником знаменитой морозовской стачки 1885 года, но не оценил ее настоящего значения.

Великий народ собирал силы для новой, настоящей борьбы за свое счастье и освобождение. Больной Гаршин этого не видел и не понимал. Он не дождался эпохи, когда молодой рабочий класс выковал в кровопролитных боях свою большевистскую партию, своих гениальных вождей и под их руководством начал штурмовать столь могучее, казалось, здание самодержавия.

Несмотря на неопределенность, расплывчатость его политических стремлений, Гаршин ценен и дорог советскому народу тем, что он — подлинный писатель-гуманист, что основой его творчества была горячая любовь к своему народу, что он ярко, выпукло, проникновенно показал жизнь и страдания людей исчезнувшего навеки безрадостного прошлого.

"Муза писателя не находила в окружающей его действительности ничего радостного, ничего положительного", обычно заключают критики гаршинского творчества. Гаршин и не хотел искать в этой действительности ничего положительного, он не мог и не хотел мириться с гнусностями современного ему реакционного режима, он не верил, что в этой кромешной тьме может сиять луч света. Вот в чем корни пресловутого "пессимизма" Гаршина, который так охотно выдвигался на первый план многими критиками. Пессимизм Гаршина — это слезы скованного мечтателя над судьбой любимой родины. Его пессимизм выражал нежелание благородного писателя мириться с гнусностями современного ему общества; это был своеобразный социальный протест. Пессимизм Гаршина часто непосредственно противопоставлялся казенному "оптимизму" представителей реакционного буржуазно-либерального лагеря, призывавших к апологетике мрачной действительности:

"Читая Гаршина, словно слушаешь прекрасную музыку, — писала большевистская "Правда" двадцать пять лет назад, в годовщину смерти писателя в (1913 году) — …Его грусть становится так дорога всем, кто разгадает ее. Это грустный человек, сознающий свое одиночество, сознающий свое бессилие поворотить мир к добру, "когда вокруг все равнодушные и глухие люди…"

Царское правительство боялось произведений Гаршина и старалось спрятать их от народа. Недавно найденные документы из архива царской цензуры показывают, как свирепо преследовало самодержавное правительство гаршинские рассказы при жизни и после смерти писателя.

Цензурный комитет считал, что гаршинские рассказы могут нанести "ущерб значению как царской власти, так и церковной иерархии и питать мысли, клонящиеся к унижению их достоинства".

Целый поток грозных циркуляров предписывал "запретить" гаршинские рассказы, "не допускать их в школьные библиотеки и народные читальни". Царский цензор Кочетов писал о рассказе "Четыре дня", что"…это тенденциозный и вредный рассказ не должен иметь доступа не только в школы, но и в руки народа"; по его мнению, этот рассказ нужно было изъять из обращения и уничтожить.

Запрещая и преследуя гаршинские рассказы, царские цензоры (например Шемякин), исходили из того, что "все эти сказки и рассказы написаны весьма талантливо, языком живым и образным", — это, невидимому, особенно подстегивало в стремлении спрятать их от народа.

Лишь сейчас, в Советской стране, произведения Гаршина стали доступны народу. Печаль и безысходность в произведениях Гаршина легко преодолеваются советским читателем, живущим в эпоху, когда вопросы, мучившие Гаршина, давно разрешены, когда с угнетением, насилием и эксплуатацией в нашей стране покончено навсегда, когда сам народ строит свою счастливую, радостную жизнь.

Но нам неизменно дороги его демократические устремления, его жгучий протест против социально-политических условий той поры, нам дорога его горячая любовь ко всем трудящимся и угнетенным, его благородная мечта о лучшем будущем человечества.

Пятидесятилетие со дня смерти Гаршина было торжественно отмечено всем советским народом. Большевистская "Правда", как и двадцать пять лет назад, высоко оценивала личность и творчество этого замечательного писателя. В дни годовщины "Правда" писала: "Он был художник в полном и высоком значении этого слова. Взыскательный, строгий к себе. То, что Гаршин успел создать за свою короткую, обидно быстро сгоревшую жизнь, принадлежит к лучшим образцам нашей литературы.

В произведениях Гаршина отразились гуманистические и свободолюбивые традиции великой русской литературы".

Советский народ всегда с любовью и глубоким уважением будет вспоминать тех благородных рыцарей-мечтателей, которые, не дождавшись зари освобождения, зачахли и погибли в мертвящей атмосфере старого мира, Гаршин — один из них.