Глава 5

Глава 5

Должна признаться, что после подсказанной мне идеи вести дневник я все же делала большие перерывы в ведении записей. Но после инспекции Шпандау американским и французским генералами, я решила восстановить на бумаге события, которые произошли несколько раньше.

Начну с бала, который ежегодно устраивают американские военно-воздушные силы в Европе. Нас с мужем пригласили через Берлинский Центр воздушной безопасности. Посещение бала стало для нас событием. Ведь надо учесть, что это были годы пика “холодной войны” между бывшими союзниками. В Германии это особенно остро ощущалось. По мнению западных политических деятелей, наша страна направляла усилия на “выталкивание” их из Западного Берлина. Поэтому наши контакты с западными коллегами неизбежно свелись к минимуму. В Западном Берлине остались буквально единицы советских людей, хотя еще не было берлинской стены. Встречи во внеслужебное время не поощрялись.

Появление на таком балу двух молодых советских пар – офицеров в парадной форме при кортиках с нарядными женами – не прошло незамеченным и было, как это ни странно, благожелательно встречено как организаторами вечера, так и многочисленной прессой. Ежегодный бал – это событие, и “западники” к нему обычно готовятся задолго до проведения. А мы, как всегда, получили “добро” сверху за три дня, а что это значит, женщины меня поймут… Каких хлопот мне стоило одно только платье! Мне так хотелось быть красивой и нарядной, ведь я почти все время ходила в военной форме. Я купила очень дорогое бальное платье – серебристое, с открытыми плечами. Его дополняли темно-фиолетовые до локтя перчатки и фиолетовые замшевые туфельки на высоченной шпильке. Красивая с серебристой прядью прическа и макияж дополняли мой наряд. Я надела длинные серьги и жемчужное ожерелье, которое мне привез в подарок из Японии еще мой отец. Мои приготовления были потрачены не напрасно. На следующий день средства массовой информации, в том числе американские, писали о нарядах жен советских представителей.

По широкой мраморной лестнице мы поднялись в фойе Конгресс-халле. По бокам ее стояли навытяжку американские солдаты, в основном темнокожие, отдавая честь прибывающим гостям. Я давно заметила, что американцы на массовых показательных мероприятиях в Европе любят на передний план выставлять темнокожих военнослужащих, как бы подчеркивая полное равенство между ними и белыми. Если, например, на параде идет колонна офицеров, то возглавляет ее, как правило, темнокожий.

В фойе нас представили хозяевам бала – командиру авиабазы Темпельгоф, его заместителю и их женам. Гости постепенно заполняли Конгресс-халле. Звучали популярные мелодии тех лет в исполнении трех оркестров, а предложенный легкий ужин и французское шампанское способствовали праздничному настроению.

Незабываемое впечатление произвело и само здание Конгресс-халле, где проходил ночной бал. Несмотря на свои непривычные модернистские формы, оно производило прекрасное впечатление, особенно внутри. Здание построено в виде бабочки с многочисленными залами и фойе. Как рассказал нам служащий, американцы построили это здание в 1950 году и подарили его немцам. Великолепны террасы, с которых открывается изумительный вид на Тиргартен – парк возле здания рейхстага. Море цветов, зелени снизу искусно подсвечивалось прожекторами. Особенно эффектны фонтаны у главного входа. Газета “Старз энд Страйпс”, которую американцы выпускали тогда в Европе, отвела много места описанию этого бала, сопроводив текст многочисленными иллюстрациями под заголовком “Русские впервые приняли в нем участие. Перещеголяли нас не только в спутниках, но и в нарядах”. Оказанный нам теплый прием я связывала тогда с надеждой на улучшение взаимоотношений между бывшими союзниками. Люди устали от постоянных взаимных обвинений в подозрительности, устали от “холодной войны”. Увы, моим надеждам не суждено было сбыться…

Но балы балами, а работа работой. Я уже к этому времени стала цензором Шпандау, и объем моих обязанностей намного увеличился. Вскоре после бала я и мой английский коллега Хартман пришли в камерный блок, чтобы вручить письма заключенным. Пришлось немного подождать, поскольку они были еще на прогулке в тюремном саду…

Значительную часть территории внутреннего двора тюрьмы занимал сад, который распорядком дня был предусмотрен местом для прогулок и работы заключенных. Это была для них единственная возможность свободно побыть на свежем воздухе, хотя и находились они здесь еще под более пристальным надзором охраны, чем в камерах. Вооруженные автоматами солдаты внимательно следили за ними, находясь на высоких вышках, расположенных по периметру тюремной стены.

Сад был прекрасен, особенно в весеннее и летнее время. Благоухала пышно распустившаяся розово-лиловая сирень. Огромные ореховые деревья были обильно усыпаны вызревшими плодами. Розетки спелой темно-красной земляники, как цветной ковер, покрывали заботливо ухоженные и удобренные грядки. Особенно этим любил заниматься Шпеер. В своих письмах жене он писал, что работа в саду доставляет ему удовольствие и позволяет не замечать, как проходит время. В саду, казалось, всего было в изобилии. Но было одно, недоступное для заключенных, – это свобода.

Раньше, в трудное послевоенное время, все выращенное заключенными поступало в тюремную кухню. Со временем эта необходимость отпала, работой в саду занимались только Шпеер и отчасти Ширах. Хотя, впрочем, он чаще расхаживал по саду, используя при этом шагомер, переданный ему родственниками. Гесс также предпочитал одиноко мерить шагами тропинки в саду.

Заключенный Шпеер сразу же направлялся к своим грядкам: пропалывал их, рыхлил почву, заботливо ухаживая за всходами. Он очень любил цветы и специально соорудил для них клумбу, обложив ее камнями.

Франк Хаули, заместитель американского коменданта Берлина, так описывал семерых нацистских военных преступников, когда он впервые увидел их работающими в тюремном саду: “Они похожи на семерых лодырей-бездельников. Их одежда состоит из темно-серых штанов, серой рубахи, белых носков и деревянных башмаков. В порядке предосторожности от возможного совершения самоубийства, штаны поддерживаются тонкими, словно из ниток, подтяжками, так что если заключенный попытается их использовать, то они от слабости разорвутся под тяжестью нескольких килограммов”.

Союзнический Контрольный Совет принял решение о том, что исполнение приговора должно приводиться в соответствии с порядком исполнения уголовных наказаний в немецких тюрьмах. Немецкие законы предусматривали обязательным условием заключения труд. Заключенные должны работать ежедневно, кроме воскресных и праздничных дней. Когда заключенных было семеро, они работали в камерном блоке под наблюдением старшего надзирателя – за длинным столом клеили конверты. По Уставу им не разрешалось разговаривать между собой. Один из них читал вслух какую-нибудь книгу, разрешенную цензурой. При мне, когда их осталось только трое, этот вид работы был отменен. Основная работа была перенесена в сад. И в это же время деревянные башмаки были заменены на обычную обувь, а темно-серые брюки – на коричневые вельветовые.

Итак, вернувшись с прогулки, Ширах и Шпеер вошли в помещение как всегда первыми. Любезно поздоровались и прошли в камеры, готовясь получать письма. Ширах при этом насвистывал какую-то веселую мелодию и улыбался. При вручении письма Шпееру я в очередной раз предупредила его, чтобы он писал разборчивее. Он вежливо ответил, что старается, но ему трудно, так как донимает ревматизм суставов. Гесса нам пришлось ждать долго: он шел медленно, волочил ноги, останавливаясь на каждом шагу. Мне показалось – назло. Когда он входил в свою камеру, я отвела глаза, стараясь не смотреть на этого худого, опустившегося старика – он производил на меня ужасное впечатление. Хартман ему сказал, что в прошлый раз он превысил разрешенное количество слов, поэтому в этот раз будет писать меньше. “Яволь!”, – как всегда ответил Гесс.

Раньше Уставом тюрьмы было определено, что заключенные имели право написать и получить одно письмо в 1200 слов каждые четыре недели. Позже эти условия были пересмотрены и им разрешили писать письмо каждую неделю объемом в 1300 слов. В исключительных случаях Дирекция могла разрешить написать дополнительное письмо. Четырехсторонним соглашением директоров тюрьмы от 2 апреля 1954 года заключенному было разрешено переписываться по юридическим вопросам с адвокатом, фамилию которого он должен был заблаговременно сообщить директорам.

Письма должны были быть написаны на немецком языке, разборчиво, без шифра или стенографических знаков. Не разрешалось ничего подчеркивать, использовать сокращения и это также относилось к инициалам. Не разрешались изображения знаками без их расшифровки. Письма для цензуры должны были подаваться в открытом виде.

С разрешения дирекции заключенный мог получать письма в такие же промежутки времени, в какие писал сам. Фотокопии всей корреспонденции, получаемой и отправляемой заключенными, сохранялись в их личных делах. Нарушение этих требований давало основание не отправлять письма. Вся получаемая корреспонденция представлялась цензорам нераспечатанной. Запрещалось делать заметки на полях письма, а также зачеркивать части письма. В том случае, когда даже все прочие условия переписки были выполнены, Дирекция могла задержать письмо, если считала, что налицо имелось злоупотребление привилегией писать письма. Приказ о задержании письма доводился до сведения заключенного. Дирекция могла разрешить заменить изъятое письмо другим. По разрешению Дирекции заключенному сообщались или возвращались части задержанного письма, не вызвавшие подозрений. Адресаты получали голубовато-зеленые конверты с почтовой маркой Берлина. В левом углу конверта большими черными буквами было напечатано: “Межсоюзническая тюрьма Шпандау. Берлин – Шпандау. Вильгельмштрассе, 23”.

Письма заключенным приходили со всего света и на разных языках. У меня собралась богатейшая коллекция почтовых марок. В конвертах были открытки, просьбы об автографах и даже доллары. Часто письма были из Америки на английском. Одна дама, обращаясь к Шираху, вспоминала, как она танцевала с ним в Вене на балу и какой он был красивый. Естественно, мы все это не вручали адресатам.

После цензуры мы с Хартманом отправились на стадион в Гатов (английский сектор Берлина) на парад 1-го батальона королевского шотландского полка. Этот парад англичане устроили в честь дня рождения принцессы Мэри, сестры умершего короля. Парад принимал английский комендант генерал Делаком. После парада к нам подходили многие гости, особенно те, которые бывали на обедах в тюрьме Шпандау. Английский бригадир Гамильтон рассыпался в комплиментах по поводу того, как мне идет военная форма. Действительно, военную форму я заказывала мастеру, который в свое время шил мундиры высшим офицерам вермахта. С генералом я танцевала на балу в Конгресс-халле. У него очень интересная жена. Говорят, что она писательница, у нее восемь романов. Надо будет что-нибудь почитать ради любопытства.

15 мая 1959 года. Решили с Хартманом провести цензуру в пятницу, а не в субботу, как всегда. В субботу у американцев большой праздник – День армии. Мы приглашены на военный парад на аэродром Темпельгоф. После проведения цензуры, не переодеваясь, поехали. Парад проходил на взлетно-посадочной полосе аэродрома. На импровизированных трибунах было много народу.

Парад открыла группа знаменосцев трех родов войск. За ними прошли несколько подразделений сухопутных войск, впереди которых важно шествовал символ полка – празднично убранный, покрытый красивой попоной в золотистых кисточках осел. Затем появились кавалерийский эскадрон и легкая техника. В завершение свое искусство владения оружием показала небольшая группа американских солдат. Сенат Западного Берлина преподнес командованию живого бурого медвежонка (символ Берлина на гербе города).

Как правило, май в Берлине пасмурный и холодный, но на этот раз день, как по заказу, выдался ясным, солнечным и теплым. Многочисленные зрители были одеты в основном в светлые тона. Было много детей. После парада зрителям разрешили осмотреть самолеты.

Вечером мы “оказали честь” и присутствовали на небольшом приеме на авиабазе Темпельгоф. Прием устроил начальник Военной Миссии США в Потсдаме полковник Фитцджеральд, двоюродный брат президента США Джона Кеннеди.

Присутствующие тепло встретили выступление юных учащихся балетной школы Западного Берлина. Беспрерывно играл популярные мелодии немецкий эстрадный оркестр. Мы много танцевали. Наше появление на приеме, очевидно, было несколько неожиданным, и, желая сделать нам приятное, оркестр часто повторял мелодию довоенного фокстрота Дунаевского из кинофильма “Искатели счастья” – “На рыбалке у реки…” Мы подошли к дирижеру и поблагодарили его. Оркестранты остались довольны. Отношение к нам “хозяина” приема было очень внимательным и благожелательным. В общем, как говорится, все остались довольны.

В следующую субботу праздник у немцев – Троица. В тюрьме по этому поводу в рамках цензуры состоялся двухчасовой концерт духовной музыки, которую я очень люблю. В Шпандау для этих целей приобрели проигрыватель грампластинок последней модели. Заключенным разрешалось проигрывать только классическую музыку. Предварительно мы с Хартманом должны прослушать пластинки. Мы сидим и слушаем прекрасную музыку. Профессионально шутим, что “надо бы у Моцарта или Бетховена вырезать этот пассаж”… Раньше по торжественным дням играл на фисгармонии заключенный Функ (бывший министр финансов) и даже пел. Теперь же, после его освобождения из тюрьмы, запыленная фисгармония одиноко стояла в углу тюремной церкви. Последняя представляла собой сдвоенную камеру, на стенах которой были развешаны картины на религиозные темы. На месте алтаря стоял обычный стол с бронзовым распятием, библией и двумя свечами. Вдоль стен расставлены стулья. Один раз в месяц, а также на Рождество и Пасху для заключенных проводилась служба. Службу правил французский пастор – капеллан французской армии. Гесс редко ходил на богослужения, а если приходил, то сидел обычно в стороне. Заключенным была предоставлена возможность пользоваться религиозными книгами. Каждый заключенный, если хотел, мог получить наставление священника своего вероисповедания. Дирекция тюрьмы обеспечивала условия для того, чтобы заключенные могли выполнять обряды соответствующего культа внутри тюрьмы. К тому же дополнительным четырехсторонним соглашением союзных держав от 1954 года Дирекции тюрьмы было предложено чаще устраивать в тюремной церкви более разнообразные концерты классической музыки в граммофонной записи.