3.5. Тургенев о «Фаусте» Гете

3.5. Тургенев о «Фаусте» Гете

Русский писатель, в начале сороковых годов учившийся в Германии, был страстным поклонником гетевского «Фауста». В тургеневской повести с одноименным названием есть характерное признание героя — alter ego автора: «(в библиотеке сельской усадьбы) Я увидал книги, привезенные мною когда-то из-за границы, между прочим гетевского «Фауста», тебе, может, быть неизвестно, что было время, я знал «Фауста» наизусть (первую часть, разумеется) от слова до слова, я не мог начитаться им…»[66]. В 1844 году в «Отечественных записках» был опубликован тургеневский перевод «Последней сцены» 1-й части «Фауста». Откликнулся Тургенев и на новый перевод гетевской поэмы Михаилом Вронченко, вышедший в Санкт-Петербурге в 1844 году.

В статье «Фауст» Гете в переводе Вронченко» (1845)[67] Тургенев писал: «Приступая к разбору этой великой трагедии, мы чувствуем некоторую невольную робость…». И дальше, говоря о «революции германской литературы», свершившейся в эпоху, «которую немецкие критики называют «периодом бури и стремления (Sturm — und Drang — Periode)»[68], Тургенев следующим образом характеризует великого немца: «Гете… первый заступился за права — не человека вообще, нет — за права отдельного, страстного, ограниченного человека; он показал, что в нем таится несокрушимая сила, что он может жить без всякой внешней опоры…» (выделено мною, — И. Ч.).

Человек, живущий страстями, наделенный внутренней «несокрушимой» силой, без всякой внешней опоры… По-видимому, это тот идеал, который вслед за Гете привлекает Тургенева.

Что значит «человек без всякой внешней опоры»? Должно быть, это тот, у кого нет ни прочного пристанища, ни семьи, ни постоянного устоявшегося уклада. Все перечисленное в той или иной степени является для нас, людей, внешней опорой. Но ведь большинство героев Тургенева, как и он сам, как раз и были людьми «без внешней опоры». Рудин, Инсаров, Лаврецкий, Литвинов… Все как на подбор бессемейные или с распавшимися браками, не имеющие постоянного пристанища и какой-либо «внешней опоры». Это не значит, что они о ней не мечтают. Но судьба, которая, но словам приятеля Тургенева, Федора Тютчева, «как вихрь, людей метет», распоряжается по-своему и разрушает их мечты. Типичный пример — Федор Лаврецкий, образ явно автобиографический для Ивана Сергеевича. Можно даже сказать, что герои Тургенева воплощают в своих судьбах вариант жизнестроительства, присущий их создателю. К Тургеневу в этом случае применимы слова, сказанные им о Гете в рассматриваемой нами статье: «Он (Гете, — И. Ч.) был поэт по преимуществу, поэт и больше ничего… жизнь и поэзия не распадались у него на два отдельные мира».

А дальше в этой статье следует очень важное для нас рассуждение:

«Большая часть «Фауста» была им написана до 1776 года. То есть до переселения в Веймар… Известно, что все это кончилось «Итальянским путешествием», «классическим успокоением» и появлением множества замечательных, глубоко обдуманных и округленных творений, которым мы все-таки предпочитаем добродушно-страстные и беспорядочные вдохновения его МОЛОДОСТИ[69].

Итак, в 1845 году двадцатисемилетний Тургенев предпочитает «Фауста» и «Вертера» «глубоко обдуманным и округленным творениям» Гете. Если знать, что поэма «Герман и Доротея» написана уже «веймарским старцем» и что она действительно может быть отнесена к «классическим», «глубоко обдуманным» и «округленным» его созданиям, то можно сделать вывод, что «ранний Тургенев» не принимает варианта жизнестроительства, предложенного в этой поздней гетевской поэме. Ему милее «добродушно-страстные и беспорядочные вдохновения» Гете.

Однако, в том же 1845 году, в Куртавнеле, впечатление от совместного с Полиной Виардо чтения «Германа и Доротеи» не может забыться целых пять лет, а в 1857 году, работая над повестью «Ася», Тургенев снова обращается к «классической» поэме Гете. Нет ли здесь противоречия? И не было ли отношение Тургенева к «Фаусту» и прочим произведениям Гете, где герои живут «без всякой внешней опоры», двоящимся? Попробуем ответить на этот вопрос, рассмотрев еще одно произведение Тургенева 1855 года, написанное в пандан к гетевскому «Фаусту» и носящее то же название.