Первое действие

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Первое действие

Окрестности Царского Села. Первые дни октября и первый снег, довольно обильный. Солнце склоняется к закату. Желтеет пологий холм, поля, перелески, далеко уходящие изгибы речки.

У подножия холма — императорский охотничий домик, в окнах которого поблескивают люстры. На плоской крыше — балюстрада, стоят сошки с ружьями. От дверей домика — наружная лестница на крышу. Возле лестницы залепленный снегом мраморный купидон с луком, колчанами и стрелами. От купидона на поляну по пухлому снегу тянется алый ковер. Слуги под наблюдением дворецкого, в полной тишине шагая на цыпочках, расставляют на столе вина и закуски.

Ловчий на крыше осматривает сошки и ружья.

За сценой шум, крики: «Отцы родные, пожалейте! Кого бьете-то: старика? — Да пропустите, кормильцы!»

Это — ходоки от крестьян, о которых в прошении заводчика и дворянина Е. Демидова написано: «В Калужской провинции… Ромодановская волость самовольно от нас отложилась… Услышавши об этом самовольстве, крестьяне той же волости, обученные разным мастерствам и находящиеся на наших Брунских и Дугненских заводах, многие, покинув работу, ушли в свою Ромодановскую волость и от того многие работы остановились». Говоря современным языком, заводские крестьяне, будучи не в силах выносить ужасные условия работы на заводах Демидова, забастовали. На забастовавших двинули войска. Историк С. Соловьев в 23 томе «Истории России» рассказывает: «Живший в волости солдат Дмитриев обучал крестьян воинским приемам: вооружали не только мужчин, но и женщин и девиц… Против возмутившихся был отправлен полковник Олиц с 500 человек команды, но он был разбит крестьянами и взят в плен; подполковник фон-Рен, один капитан, прочих чинов и рядовых 30 человек были ранены тяжело, так что оказались к жизни безнадежны; 9 офицеров и 188 рядовых получили легкие ранения. Тогда был отправлен бригадир Хомяков… крестьяне ни на шаг не отступили… В Петербурге нашли, что Хомяков действует слабо, и отдали его под военный суд. На его место явился генерал-майор Опочинин»…

Восстание крестьян в конце концов было подавлено. Начался бесчеловечный «суд», с порками, клеймением, отправкой на каторжные работы. Крестьяне, ища правосудия, послали своих ходоков в Петербург, к царскому двору. Во дворец императрицы пробиться трудно; надеясь увидеть ее на охоте, ходоки пошли в Царское Село и вот…

Дворецкий. Гляко-сь, ловчий. Калуцкие то, никак, сюда пробираются?

Ловчий. И пускай! Авось у государыни поле будет, — она их и простит.

Дворецкий. Разбойников-то?

Ловчий. Да какие они разбойники! Не трожь ты их, дворецкой.

Дворецкий. Не трожь! А Теплов вдруг придет, что мне?! (В сторону криков.) Гони, гони! Эй, господин, отойди от мужиков, пока и тебе не попало!

Ловчий (хватая его за руку). Очумел! Да ведь господин-то этот — Ломоносов!

Дворецкий. А по мне хоть Ломоносов, хоть Горбоносов! Гони-и!.. (К ловчему.) Кто он, Ломоносов-то этот?

Ловчий. Ученый.

Дворецкий. Из подьячих, что ли? Ученый! Меня учеными не напугаешь. Я и на иного придворного кричу. (Опять в ту же сторону.) Господин, говорят тебе, отойди! Велено калуцких гнать!.. Ах ты, господи, заступник тоже еще нашелся! Не уходит он, и они не пятятся! Эй, убирайтесь!.. (Уходит.)

Звучный голос (с поля). Ловчий! Чей у тебя нумер?

Ловчий. Нумер дежурной фрейлины Катерины Ивановны Нарышкиной, ваше превосходительство!

Голос. Государынин нумер рядом?

Ловчий. Рядом, ваше превосходительство, у ручья!

Пока ловчий переговаривается, а дворецкий и слуги смотрят в поле, к домику пробираются четверо калужских ходоков.

Петрекей (тихо остальным). Здеся, у ручья, говорит…

Захар. Ломоносов-то верно нам сказал!

Третий ходок. Тута мы ей, царице-то, и поклонимся челобитной!..

Ловчий (глядя в поле). Государыня со свитой!

Захар. Впереди, в белой шубе-то, с лентой, царица?

Ловчий (оборачиваясь). Генерал-егерьмейстер: всей царской охотой командует.

Петрекей. Охотой генерал командует? Чудеса!

Ловчий (опять оборачиваясь). А оттого — генерал, что лось — зверь великий. И дары за него будут великие: кому именье, а кому, вроде вас, головы лишенье!

Петрекей. А прошенье, прошенье-то наше кто примет?

Ловчий. Ну, калуцкие, побаивайся. Теплов идет!

Ходоки. Теплов?! Батюшки мои! Ложись!

Входит Теплов.

Теплов. Кто там поет? (Прислушивается.) Не плохо ведут. Вон того, тенора-то, я бы к себе в хор взял.

Захар. Наши поют… Услыхали мы, милостивец, Григорий Николаич, что любишь ты песни, ну и запели… Пожалей горемышных!..

Теплов. Вы что, загонщики? Слушайте, дьяволы. Буде государыня лося ранит и оный лось в ослеплении на нумер их императорского величества устремится и, не дай бог, государыню испугает, — вам всем взять того лося грудью. Понятно? Делай!..

Дворецкий (робко входит). Пробрались таки?! Григорий Николаич! Не загонщики они, калуцкие разбойники…

Теплов (в ярости). Калуцкие?! Вы пытанные, мученые, на дыбу поднятые, вы откуда вылезли? (Мужики убегают.) Тьфу! Куда ни ткнись, всюду — калуцкие. Сипеть из-за них даже начал. И через кого только калуцкие узнали, что ноне здесь государыня будет охотиться?

Дворецкий. Да, чаю, через Ломоносова.

Теплов. Ломоносов? Академик? Отменно! А он сюда каким средством?

Дворецкий. Вельможей, господином Шуваловым-де приглашен.

Теплов. Не слышал. Всем, — и Ломоносову скажи, — всем, кто увидит их императорское величество после удачного поля, — ложиться харей и брюхом вниз, голову не подымать и, тем паче, милостей не просить. И без того добра вам много дадено. Обожрались. В кадушке квас? Отведаю. Государыня любит, чтоб самого густого вишневого цвету. (Пьет.)

Дворецкий. Не сладковат ли?

Теплов. Нет, не сладковат. Ну, делай!

Все, кроме ловчего и Теплова, уходят. Входит Нарышкина.

Теплов. Катерина Ивановна!.. Никак государыня хмуры?

Нарышкина. Хмуры. Солнце к закату, загонщики все еще лосей не выгнали.

Теплов. Глупый зверь-с. Своего счастья не понимает. (Идет вслед за Нарышкиной, которая становится у своего ружья и осматривает его.) Да что лось! Человек зачастую своего счастья не понимает. Катерина Ивановна! Не осмелюсь и предложить — внучатой сестре императрицы, из рода Нарышкиных…

Нарышкина (ухмыляясь). Да и ваша родня не мала, господин Теплов! Вы — воспитатель графа Кирилла Разумовского, брат коего — тайный муж императрицы.

Теплов. Катерина Ивановна! В прошлую охоту государыня промахнулись. А вы — меткий стрелок, изволили двух лосей застрелить…

Нарышкина. А нынче чаю и трех убить!

Теплов. Государыня еще с той охоты хмуры. А нынче застрелите — совсем будет гнев. Ну, чего вам лоси, Катерина Ивановна? Сегодня убили, завтра забыли. То ли дело государыня! Они год будут удаче радоваться и вас милостями осыплют…

Нарышкина. Какими? Что крепостных подарит? А у меня и так в приданое сорок тысяч душ отложено. Души есть, а жениха вот нету.

Теплов. Будет и жених…

Нарышкина. Кто сей долгожданный принц?

Теплов (тихо). Да граф Кирилл Разумовский.

Нарышкина. Каждая невеста спит плохо, а заснет, так видит жениха. Красивого, умного, могучего, знаменитого… Я никогда не видала во сне графа Кирилла!

Теплов. Плохо разглядываете свои сны, Катерина Ивановна! Право, промахнитесь!

Нарышкина. Ну вот, испортил мне всю охоту! Мне теперь и к ружью не встать. Свежо. Пойду в домик погреюсь… (Идет вниз по лестнице).

Теплов. Катерина Ивановна! Молю, промахнитесь.

Нарышкина. Меньше промахов, больше веселья! (Ушла).

Теплов. Ин, веселиться-то буду я. Промахнешься!..

Теплов ушел. Ловчий смотрит в поле. Один за другим появляются калужские ходоки.

Захар. Ловчий, ушел Теплов-то?

Ловчий. Ушел, проклятый.

Петрекей. И верно, что проклятый. «Обожрались»?! Обожрались мужики лебеды да сушеной коры, пухнут с голоду. Нет, подожди…

Ловчий. Полегче, полегче, калуцкой. На прошлой охоте таких вот, как вы, словохотов сорок человек запороли. Вы что, сказывают, бунт в Ромодановской волости подымали?

Захар. Был грех, побунтовали.

Ловчий. Офицеров — полковника Олица и подполковника фон-Рена, того?.. В деревянных мундирах от вас увезли?

Петрекей. Был грех, побили.

Ловчий. Напрасно! И тут вам никакой Ломоносов прощения не выхлопочет. Кабы вы простых солдат побили, вроде меня, — это ничего. А дворян вам бить не разрешается.

Захар. Да ведь дворяне-то — аспиды, злодеи и мучители!

Ловчий. Все равно — не разрешается. (Смотрит.) А Ломоносов-то, гляди, из-за ваших дворецкого смазал. Здорово! Ученой — ученой, а кулак-то не подмоченой. Мужицкой!

Захар. Али и впрямь, как бают, Ломоносов-то из крестьян?

Петрекей. Помор будто бы?

Третий ходок. Пришел будто в столицу в лаптях?..

Петрекей. И не только будто все науки изучил, а и новые начал выдумывать?

Третий ходок. Постой, постой, Петрекей! А как же бог?

Захар. Чего, бог?

Третий ходок. Человек, Захарушко, не смеет новые науки придумывать. Все науки от бога.

Ловчий. Серость! Которые попроще — от бога, а которые поавантажнее — от людей. Не от бога, а от Ломоносова! И он ноне для вас, для серых, ниверситет, самую большущую школу хлопочет открыть. Для того и сюда пришел.

Третий ходок. Ниверситет? Это что ж, вроде монастыря, что ли?

Ловчий. Монастыря? Сената! Сенат наук… Ну, буде, посторонись, опять Нарышкина идет!

Крестьяне ушли. Ловчий замер на пне, с которого он наблюдает за лосем. Входит Нарышкина.

Нарышкина. Ловчий, а где же лоси? Государыня сердится.

Ловчий. Гонят, Катерина Ивановна. Слышите рог? (Далекий звук рога). Теперь, чаю, они верстах в пяти.

Ломоносов (входит, оборачивается назад и, улыбаясь, кричит). Ходоки, чего ж вы остановились? Идите сюда!

Дворецкий (входит, Нарышкиной). Он, он, Катерина Ивановна! Он меня за шиворот взял и в снег швырнул!

Ломоносов. Снег-то впервые выпал: надо ж тебе порадоваться и обнять его!

Нарышкина (строго). Сударь! Кто вам дал право здесь командовать? И кто вы такой?

Ломоносов (кланяясь). Профессор химии Санкт-Петербургской Академии наук академик Ломоносов.

Нарышкина (изумленно). Вы — Ломоносов? Простите, Михайло Васильевич, я вас за доезжачего приняла. (Дворецкому.) Почему мне не доложили, что сюда прибыл господин академик Ломоносов?

Дворецкий ушел. Вдали ведут зверя. Рог.

Нарышкина (любезно). Как вы себя чувствуете на императорской охоте, Михайло Васильевич?

Ломоносов. Как юноша. Полон мечтаний, надежд, жажды правосудия.

Нарышкина. Да, я слышала, вы отважны. Мечты, соединяясь с отвагой, создают великих людей. (Слышна песня.) Поют? Лосей отгонят!

Ломоносов. Лоси далеко, а поют они чуть ли не шепотом.

Нарышкина. А кто поет?

Ломоносов. Ходоки за вашей милостью.

Нарышкина. В чем милость?

Ломоносов. Они жаждут.

Нарышкина. Чего?

Ломоносов. Быть великими.

Нарышкина (посмотрев в сторону песни). Мужики?

Ломоносов. А разве мужики не имеют мечтаний, надежд, отваги, — и жажды правосудия?.. Государыня, сказывают, после хорошего поля добры?

Нарышкина. Бывает.

Ломоносов. Катерина Ивановна! А ежели бы вам поставить сих калужских ходоков с челобитной у царского ковра?

Нарышкина. Калужских? Но они — разбойники, бунтовщики!

Ломоносов. Тогда и я, пришедший по приглашению Ивана Ивановича Шувалова показать государыне выплавленный мною «золотой рубин» и просить об открытии в Москве университета и заступившийся за калужских ходоков, тоже разбойник и бунтовщик? Помилуйте, Катерина Ивановна!

Нарышкина смеется.

Нарышкина. Покажите ваш «золотой рубин».

Ломоносов подает футляр, где лежит алый камень. Нарышкина сравнивает его со своим рубином на браслете.

Ваш рубин бледнее.

Ломоносов. Знать, золота мало положил в сплав.

Нарышкина. Дворецкий! (Вбегает дворецкий.) Скажи Теплову, я позволила калужским встать у ковра с челобитной. (Дворецкий уходит.)

Ломоносов. Спасибо, Катерина Ивановна!

Нарышкин а. Уж ежели кого будете благодарить, то — лосей. Гонят?

Ломоносов. Ведут, но где-то еще далеко.

Смена караула. Нарышкина рассматривает «золотой рубин».

Нарышкина. Он горит ярче, чем настоящий, хотя это лишь стекло?

Ломоносов. Да, сплав стекла, золота…

Нарышкина. И крови?

Ломоносов. Народ говорит: «кровью и потом, иначе и не работам».

Нарышкина (возвращая «золотой рубин»). Но этот камень для государыни. А мне, Михайло Васильевич, вы ведь выплавите другой? Совсем, совсем темно-алый, как этот закат?.. Но, быть может, у вас для нового сплава нет золота? Ваше золото — стихи. А стихи не всегда удается переплавить в золотую монету. (Снимает было золотой браслет.)

Ломоносов (отстраняя браслет). Стихотворство моя утеха. Физика, химия — мои упражнения. Сими упражнениями авось и сам, Катерина Ивановна, добуду золото для новых сплавов.

Они останавливаются возле купидона.

Нарышкина. Что сей купидон значит?

Ломоносов. Нерадение царских слуг! Купидона, бога любви, забыли на зиму в сарай убрать.

Нарышкина. А что есть истинная любовь, Михайло Васильевич?

Ломоносов. Сказать правду?

Нарышкина. А что есть любовь без правды?

Ломоносов. Истинная любовь к женщине, к поэзии, к науке, к отечеству должна быть великой.

Нарышкина. И середины нет?

Ломоносов. Середины в любви нет.

Нарышкина (читает)…

Внезапно постучался

У двери Купидон,

Приятный перервался

В начале самом сон…

Ломоносов. А дальше читайте сердитей, понеже автор никак не хочет поддаваться оному шутливому купидону.

«Кто там стучится смело?» —

Со гневом я вскричал…

Нарышкина. Забыл? Ха-ха! Ай-я-ай, господин сочинитель!

Ломоносов. Давно написано.

Нарышкина.

Тогда мне жалко стало,

Я свечку засветил…

Она вдруг прерывает чтение, точно ее пронзило стрелой, смотрит в поле…

Лоси?.. Почудилось…

Ломоносов. И мне почудилось.

Шум, крики мужиков.

Голоса: — Батюшки, да не бейте же, родимые…

— Батюшки, родимые, милостивцы…

— Ой, родные мои!

Ломоносов. Безжалостные, что делаете?

Нарышкина (оборачиваясь на шаги дворецкого). Дворецкий, что там такое?

Дворецкий. Калуцких, госпожа фрейлина, измайловцы, солдаты гонят.

Нарышкина. Кто приказал?

Дворецкий. Теплов.

Нарышкина. Позвать его сюда!

Дворецкий. Они идут вместе с иноземцами, академиками, что ль…

Нарышкина. Академики еще сюда зачем?

Ломоносов. Зачем? Либо продавать, либо покупать. Сии «академики», чуя, что быть войне между Англией и Францией из-за колоний, ну — товары у нас закупать. Кожи, лес, железо, зерно за границу везут во множестве. Кафтаны академиков, а лапы торгашей! Что с ними толковать? Нельзя ли вот калужских вернуть? (Уходит.)

Входит Теплов. За ним — академики и адъюнкты в парадных кафтанах, при шпагах. Позади — генерал Иконников с адъютантом.

Теплов. Пожалуйте, господа академики. Отсюда выстрелы государыни хорошо будут видны.

Нарышкина (Теплову, гневно). Чьим приказом пропущены академики?

Теплов (спокойно). Приказом полковника, чей полк несет караул.

Нарышкина. Почему арестовали калужских ходоков?

Теплов. О том извольте спросить того же графа Разумовского.

Входит К. Г. Разумовский, брат фаворита императрицы, мужчина видный собой и, как писали о нем, «пылкий умом». Современному читателю последующие события, описываемые нами, могут показаться чрезмерно сгущенными. Поэтому позволю себе привести выдержку из старинной книги Бантыш-Каменского «Биографии российских генералиссимусов и генерал-фельдмаршалов», рассказывающую о стремительности биографии Кирилла Разумовского. «В 1744 году возведен он в достоинство графа Российской империи; в 1745 получил камергерский ключ и орден св. Анны; в 1746 (мая 21) звание Президента Академии наук, на девятнадцатом году своего возраста! и вслед за тем (июня 29) орден св. Ал. Невского; в 1748 году польскую ленту Белого Орла и чин подполковника лейб-гвардии Измайловского полка, сенатора и генерал-адъютанта, и, наконец, в 1750 году (24 апреля) достоинство малороссийского гетмана с представлением в торжествах иметь место с генерал-фельдмаршалами, считаясь с ними по старшинству; с пожалованием всех гетманских доходов, собранных с 1734 года. Таким образом, граф Разумовский, будучи только двадцати двух лет, возведен в степень гетмана и генерал-фельдмаршала». Добавим к этому, что этот фельдмаршал никогда не был не только на войне, но и не проходил никакого военного обучения. Для рода Нарышкиных брак Екатерины Ивановны с К. Разумовским был результатом холодного расчета, а не каких-либо любовных чувств, что признает даже автор панегирической книги «Род Разумовских». Брак этот не был счастливым. К. Разумовский вел распущенный образ жизни; Екатерина Ивановна умерла рано.

Нарышкина (вошедшему Разумовскому). Граф Кирилл! На императорскую охоту приглашены лишь Шуваловы, Разумовские, канцлер Бестужев, что же касается академиков и сего генерала…

Разумовский (небрежно). Генерала Иконникова и академика Ломоносова пригласил Шувалов. Ну, тогда мой брат Алексей, фельдмаршал и генерал обер-егерьмейстер, говорит Теплову: «В Академии нашей есть академики и помимо Ломоносова, тем более что они какую-то петицию жаждут вручить государыне…»

Шумахер. Позвольте вручить сию петицию, Катерина Ивановна?

Нарышкина (сухо). Что просят академики, господин Шумахер?

Шумахер. Президента.

Нарышкина. Уж не Ломоносова ли прочите?

Шумахер. Избави бог! Меня пригласил в Россию Петр Великий, сей неустрашимый усмиритель смут. Как же мне просить в президенты Ломоносова, когда он суть главный рассадник смут?

Нарышкина. О чем просит генерал Иконников? Вы откуда?

Иконников. Имею честь управлять Уральскими казенными военными заводами. Испытывая нужду в людях, знающих геологию и металлургию, прошу направить на Урал профессора Ломоносова…

Нарышкина. Зачем?

Иконников. Для обучения уральских людей.

Нарышкина. Ломоносов нужен в Петербурге.

Иконников. Мы слышали, что Ломоносов добивается открытия химической лаборатории при Академии…

Шумахер. Зачем нужна Ломоносову химическая лаборатория, когда и химия в России не нужна?

Нарышкина. А, вы уже знаете о том мысли России, господин Шумахер? Продолжайте, генерал.

Иконников. Ежели нельзя на Урал самого Ломоносова, то пусть бы при той химической лаборатории обучить инженеров для Урала.

Нарышкина. Изрядно.

Рог.

Следите за охотой, господа. Удача императрицы на охоте несет счастье вашим замыслам.

Разумовский подходит к Нарышкиной.

Разумовский (любезно). А скоро уже и сумерки.

Нарышкина (сухо). Да. А за сумерками ночь. А за ночью утро.

Разумовский (еще любезнее). А за утром день…

Нарышкина (еще суше). А за днем опять сумерки. Вы наблюдательны, граф.

Разумовский (отходя). Фу-у… (Теплову, который внизу разговаривает с академиками.) Григорий Николаевич обещал красивое зрелище, где ж оно?

Теплов. Разве Академия наук, выстроившаяся подобно солдатам у императорского ковра и падающая на колени с петицией, не зело красивое зрелище?

Разумовский. Ну, не видал я академиков, что ли? Я сам у великого Эйлера бывал. Кстати, господин Шумахер, каково здоровье Эйлера?

Шумахер. Величайший математик Европы, некогда подвизавшийся в Санкт-Петербургской академии наук, прославленный Эйлер здоров, живет сейчас в Берлине и весьма одобряет нашего кандидата в президенты Академии наук.

Разумовский. А кого же вы все-таки прочите в президенты?

Шумахер. Высокородного графа Кирилла Разумовского!

Разумовский. Меня? Ну, тогда, возможно, я увижу зело красивое зрелище! Однакоже я не всех знаю академиков. (Тыча пальцем в Тауберта). Это кто?

Теплов. Зять господина Шумахера, адъюнкт Тауберт, просвещеннейший философ и между прочим, ваше сиятельство, превосходный фехтовальщик.

Разумовский. Ну? А этот огромный?

Теплов. Академик Уитворт, географ, судовладелец, из англичан.

Шумахер. Но, как и мы все, — душою русский!

Разумовский. Англичане не плохо дерутся на шпагах. Я уважаю Англию, сэр.

Уитворт. Ее все уважают, ваше сиятельство. А тех, кто ее не уважает, мы заставляем уважать.

Разумовский (тычет на де-Рюшампи). Этот?

Теплов. Академик де-Рюшампи… ботаник, из Франции!

Разумовский. Француз? Собственно, французы и выдумали драки на шпагах, да? Прекрасное занятие!

Теплов. Академик фон-Винцгейм — астроном, из Пруссии…

Разумовский (оглядывая фон-Винцгейма). Длинен. Впрочем, я уважаю Пруссию… Но говорят, что ваш король Фредерик собирается на нас войной.

Фон-Винцгейм. Войне не быть!

Разумовский. Быть войне, не быть — на то воля государыни.

Шумахер. Воистину, ваше сиятельство…

Рог.

Разумовский. Катерина Ивановна, неужели я буду президентом?

Нарышкина. Да, коли государыня лося убьет.

Разумовский (живо). А не дай бог промахнется? Тогда я к императрице не пойду!

Нарышкина. Государыня вас любит.

Разумовский. Да, и любя бьет! Она по щекам любит бить. А промахнется в лося… она ведь с ружьем… чого доброго в меня выстрелит!

Нарышкина. Ну, а если не она, а я застрелю лося? Государыня рассердится, сюда пожалует и…

Разумовский (вскочил). Упаси бог! И эта мука называется охотой?! Теплов, что лица у академиков вытянулись?

Теплов. Прикажете, ваше сиятельство, научный спор вести?

Разумовский. Вот, вот! Когда я был за границей и посещал великого Эйлера, я сам вел научные споры… Начинайте научный спор, диспут! Что вы, зачахли, что ли?..

Тауберт. Именно зачахли, ваше сиятельство! Зачахли от мучений, претерпеваемых через академика Ломоносова.

Разумовский. Из-за Ломоносова? Не может быть!

Фон-Винцгейм. Ломоносов перессорил нас не токмо между собой, но и со всеми академиями Европы.

Тауберт. Называя нас неучами и лжецами!

Фон-Винцгейм. Грабителями!

Уитворт. Бездельниками! Мы — бездельники?!

Ломоносов (возвращается). Для себя, сэр Уитворт, вы делаете большие дела.

Уитворт. А для науки?

Ломоносов (смеясь). И для науки коммерции тоже.

Иконников. Здравствуйте, Михайло Васильевич!

Ломоносов (ласково). Федор Ростиславич!

Разумовский. Катерина Ивановна, научный спор разгорается! Итак, Ломоносов называет вас неучами и лжецами? Неужели всю Академию?

Фон-Винцгейм. Всю. А про господина Шумахера он сказал, что тот, управляя Академией девятнадцать лет, не создал ни одного русского ученого.

Уитворт. Шумахер-де истратил русских денег полмиллиона, а фунт мяса на базаре стоит копейку… Сколько же сожрал зря мяса Шумахер, высчитайте?

Ломоносов. Ваше сиятельство, те слова сказаны давно, и за те слова сидел я восемь месяцев под арестом.

Разумовский (шлепая губами и глядя на небо). Сколько… Шумахер сожрал мяса? В пуду сорок фунтов… на рубль — два с половиной пуда… и если пятьсот тысяч рублей помножить… будет… будет…

Иконников. Миллион двести пятьдесят тысяч пудов.

Разумовский. Господин Шумахер сожрал миллион двести пятьдесят тысяч пудов мяса? Он?!

Хохот.

Нарышкина (не оборачиваясь). Тише! Лосей отпугнете!

Гон собак.

Тауберт. Ломоносов действительно сидел за эти слова под арестом, ваше сиятельство, но он не раскаялся, он и сейчас смеется над нами. Смотрите!

Академики (тыча пальцами с лестницы вниз на Ломоносова). Смеется! Хохочет!.. Все зубы оскалил!..

Лицо Ломоносова, однако, неподвижно.

Разумовский (вглядываясь). Да смеется ли он?

Фон-Винцгейм. Задыхается от смеха, ваше сиятельство!

Разумовский. Я верю науке. Он смеется. А потому…

Тауберт. А потому, ваше сиятельство, весь дрожа от негодования, я прошу разрешить мне обнажить шпагу! За честь тестя моего — правителя канцелярии Академии наук Шумахера!..

Нарышкина (оборачиваясь). Дуэли в России не дозволены.

Разумовский. Не дозволены. Но экзерциссы, сиречь упражнения на шпагах, поощряются.

Нарышкина. Граф Кирилл! Властью, данной мне государыней…

Разумовский. Ваша власть, Катерина Ивановна, на этой охотничьей террасе. Моя — где стоит мой Измайловский полк. Противники, желающие экзерциссы исполнять, пойдут в расположение моего полка. Что?

Уитворт. Если господину академику Ломоносову не угодна шпага адъюнкта Тауберта, я предлагаю экзерциссы со мной.

Де-Рюшампи. Или со мной.

Разумовский (Нарышкиной). Этот диспут недурён. Они — настоящие академики! (К нему подходит Иконников.) Генерал?..

Иконников (тихо). Вашему сиятельству известно, что такое политика?

Разумовский. И, однако, объясните, генерал, хотя имейте в виду, что я спешу смотреть экзерциссы.

Иконников. Политика есть направление государственных сил в заранее определенное и желаемое течение. Некоторые государства всегда стремятся направить Россию к степени беспомощного азиатского государства.

Разумовский. И далее, генерал?

Иконников. России, вследствие угрозы внезапного нападения, необходимо вооружаться. Ломоносов помогает и поможет нам вооружиться. И не кажется ли вам странным, ваше сиятельство, что сии иноземцы чересчур настойчивы в стремлении к дуэли?

Разумовский. А я чересчур настойчив, уговаривая их драться? Вам что, угодно обнажить шпагу со мной, генерал?

Иконников. Но вы все-таки подумайте над тем, что я вам сказал, а драться мне некогда, ваше сиятельство. (Отходит, про себя.) Обалдуй!

Разумовский (помолчав). Ну, господа, пошумели и хватит. Экзерциссы отменяю.

Шумахер. Мудро, мудро, ваше сиятельство.

Тауберт. Ломоносов извиняется за свой неуместный смех?

Ломоносов. Я не смеялся.

Разумовский. Голубчик, академики видели, как ты смеялся! Ты-то самого себя не можешь видеть? Извинись.

Ломоносов. Мне не в чем извиняться.

Тауберт. Тогда идем на поляну. Вызываю! Биться!

Иконников. Эту сталь моей шпаги плавил я на наших уральских заводах. Это — русская сталь. Рецепт российского металлурга Ломоносова. Тверда, хорошо полируется и не раз полировалась о тела врагов. Позвольте поднять ее за вас, Михайло Васильевич?

Ломоносов. Что вы, что вы, генерал! Спасибо!

Тауберт. Не токмо за себя трусит, но и за других.

Все академики. Трус!

Ломоносов. Трушу? (Выхватывает у Иконникова шпагу, сует ее подмышку и, показывая кукиш вызвавшим его академикам, кричит.) Бивался я когда-то в Пруссии, авось уроков не забыл! (Иконникову.) Генерал, будьте секундантом. Трушу? Накося, выкуси. Идем!..

Нарышкина. Граф Кирилл! Биться чуть ли не в присутствии государыни?!

Теплов (подходя к ней, тихо и в восторге). А где ж им биться, как не в присутствии государыни? Государыня промахнулась по лосям… сбегает сюда в гневе… — а я, зная, что они забавы ставят превыше всего, кричу: «Ваше императорское величество! Что лоси?! Тут смешней, старики-то наши, академики-то, на шпагах бьются! Смеху-то…» Государыня взглянет — и в хохот! И — милости!

Разумовский. Да, императорский хохот единственное наше спасение! Что скажете?

Нарышкина. Именем государыни, прекратите дуэль!

Рог. Гон.

Ловчий (хрипло). Лоси!.. Стадо!..

За холмом вдруг исступленные крики охотников, лай собак, трещотки.

Нарышкина (у ружья). Стреляю! Стреляю!

Выстрел. Ловчий поспешно заряжает ружье.

Теплов. Катерина Ивановна! Молю, промахнитесь.

Нарышкина. Ни за что. (Выстрел.) Из-за дыма не вижу. Упал лось?

Ловчий. Шатается… рухнул… Свалился, Катерина Ивановна!

Нарышкина. На государыню повернули лоси.

Ловчий. На государыню пошли! Царица стреляет! Второй раз царица стреляет!

Разумовский. Не пронеси, матерь пресвятая, царскую пулю мимо!

(Два выстрела в поле).

Нарышкина. У царицы промах. (Стреляет.) Все! Я с четырех выстрелов трех лосей убила.

Разумовский. А государыня?

Нарышкина. Государыня промахнулась.

Разумовский. Да как же это вы, Катерина Ивановна, осмелились?

Шумахер. Коли Катерина Ивановна попала, а государыня промахнулась, нам петицию подавать, господа академики, не след.

Теплов. Дай сюда петицию! (Берет у Шумахера бумагу и уходит.)

Разумовский. Биться! Уитворт! Де-Рюшампи!.. Ломоносов!.. Умоляю биться. Развеселим государыню.

Шумахер. Где развеселить государыню, ваше сиятельство? Гнев императрицы страшен, а сердца академиков слабы. Мы уходим.

Нарышкина. Осторожней, ноги сломаете! Ха-ха!.. Бретеры, дуэлянты?!. Ха-ха!

Академики ушли. Молчание. Затем — рог и музыка.

Голос. Диане российской слава! Государыня трех лосей убила! Нарышкиной нумер промах.

Голоса. Виват! Диане российской виват!

Музыка. Рог.

Нарышкина (ошеломлена). Нумер Нарышкиной промах? (Ловчему.) Но все же видели, что я попала? Я убила! Какой промах?

Рог. Музыка. Крики «виват!» Возвращается Теплов.

Теплов. Поздравляю, господа! Их императорское величество изволили трех лосей уложить. Вам не повезло, Катерина Ивановна, — промах. Я уже поздравил их императорское величество с удачным полем! И от вас государыня ждут поздравления.

Разумовский. Государыня трех лосей! Не верю, ей-богу не верю такому счастию!

Теплов (тихо). Пока я жив, учись — как надо стрелять.

Разумовский. Виват!

За сценой: Виват!

Победа!! Виктория! Фейерверков сюда! Все вина и закуски в поле! Все — императрицу поздравлять! Виват! Бегу и я! (Уходит.)

Нарышкина (помолчав, Иконникову). Угодно вам, господин генерал, поздравить государыню и петицию свою вручить?

Иконников. Буду счастлив.

Нарышкина. Прошу и господина Ломоносова. Следуйте за мной, господа. (Уходит с Иконниковым.)

Теплов. А тебе туда, Михайло Васильевич, лучше не ходить! Государыня уже узнала о твоем шумстве подле своей охоты и брови изволили нахмурить. Говорил я тебе, Михайло Васильевич, не надо биться. У них ведь, иноземцев, свои обычаи, у нас свои. Прямо жалко смотреть, как ты себя губишь! (Уходит.)

За сценой: Виват!

Ломоносов. Ну, времечко, горькое семечко.

Ловчий (тихо и многозначительно). Случается…

Ломоносов (остро взглянув на ловчего). Случается?..

Ловчий. Случается. (Помолчав.) Все за счастьем кинулись, а вы тот случай упускаете, господин Ломоносов?

Ломоносов (улыбнувшись). Попридержали меня. Жду, вдруг Шувалов выйдет, проведет. А ты, ловчий, что ж не кинулся за счастьем?

Ловчий. Нам не полагается. Мы ихнее счастье караулить приставлены. (Еще помолчав.) Ниверситета-то в Москве вам, стало, и не выхлопотать?

Ломоносов. Ого! Ты и о хлопотах сих слышал?

Ловчий. Вроде бы и не дело? Простите, господин! Велено нам зверя слушать, а мы, дураки, людей…

Ломоносов (с силой). Нет, надо слушать! Добьемся и университета в Москве! Добьемся и вредных иноземных ученых посрамления! А русских, и в великом множестве, — появления! Добьемся просвещения, что счастье народа приближает! Добьемся…

Ловчий. Опять, никак, Теплов? (Снимает шапку, кланяется низко Ломоносову.) Добьемся!.. (И опять, безмолвный, вытянулся в струну на пне своем.)

Теплов (входит). Дворецкой!

Вбегает дворецкий.

Их императорское величество сюда не пожалуют. Отбывают. Карету!

Дворецкий убежал.

А радостей-то сколько сотворено! Како возблагодарю тебя, владыко?

Ломоносов. Кому и какие радости?

Теплов. Многие! Сначала государыня изволили возложить на графа Кирилла знаки ордена Белого Орла. Затем пожаловали ему города Батурин, Ямполь, Почеп с уездами, селами и всем населением! А после того дали ему звание гетмана Украины.

Ломоносов. Ого, граф Кирилл-то царем вроде стал?

Теплов. А наукам-то российским какое счастье!

Ломоносов. Наукам?

Теплов. Поздравь себя, Ломоносов, и осени себя крестным знамением. Граф Кирилл — президент Академии паук! Я вручил государыне петицию академиков! Ах! И сие солнце Разумовских будет светить на Академию с двух сторон.

Ломоносов. Солнце будет светить с двух сторон? Впервые о таком чуде слышу.

Теплов. А как же! Супруга-то президента тоже ведь будет освещать науки наши.

Ломоносов. Супруга президента? Граф Кирилл холост.

Теплов. Подконец их императорское величество высказали еще большую дивность: «Коли ты, Кирилл, президент и гетман, холостым быть тебе не гоже. Вот тебе невеста — внучатая сестра моя, Катенька Нарышкина».

Ломоносов. Катерине Ивановне приказано — за Разумовского?

Теплов. Приказано? Что ты? Любит! Рада!

Крики за сценой: Виват! Ура!

Что лоси-то сотворили!

Ломоносов. Зачем зверей обижать? Не лоси, — люди. Эх, люди!

Ломоносов ушел. Вбегает дворецкий. Затем, вся в слезах, Нарышкина и за ней — Разумовский.

Дворецкий. Государыня отбывают!

Теплов. Опять мужики? Кнутами их с дороги. Вот так, славно!.. Честь имею с помолвкой, Катерина Ивановна!..

Разумовский. Повелением императрицы руку, Катерина Ивановна. Нам должно показаться вместе.

Разумовский берет Нарышкину под руку и поднимается на крышу охотничьего домика. Отсветы фейерверка. Топот.

Пьяные голоса. Всеславной охотнице… Диане российской… виват!

Разумовский и Теплов низко кланяются. Нарышкина молча и обиженно приседает. Топот удаляется. По снежным ухабам скачет карета.