Поворот театрального круга

Поворот театрального круга

Белый зал кунсткамеры. Большой круглый стол и у него кресла академиков. На возвышении — позолоченные сиденья для президента и его супруги. Поодаль, за отдельным столом, писаря. Окружность зала замыкается стеною с арками, через которые виден и коридор и окна на Неву, прикрытые занавесями. В коридоре, у занавесей, стоят слуги.

Поздно. Конференция длится уже долго. Все места заняты. Возле Разумовского сидит Нарышкина с холодным и неподвижным лицом. Сам Разумовский беспокоен.

Если пышные украшения зала, ковер, слуги всячески внушают нам понятие о храмовой торжественности, то среди академиков нет никакой торжественности. Они шумят, вскакивают, садятся, беседуют о своих делах, мешая даже Шумахеру, который привык к их поведению. Опираясь на стол, держит речь к конференции бледный и утомленный Ломоносов.

Ломоносов. Ваше сиятельство! Сенат приказал чинить суд студентам по всем параграфам неотменно и подробно. Пункт шестнадцатый спрашивает: «Что сии студенты знают?»

Шумахер. Ничего они не знают.

Крашенинников. Ломоносов знает, что они знают.

Тредьяковский. Не мешайте говорить Ломоносову!

Разумовский. Академик Тредьяковский! Ломоносов битых два часа воевал против диссертации академика Миллера об истории русского народа, рассказывал нам здесь об Урале и Тихом океане, о золоте и полярных сияниях, о трении паров в воздухе и электрической силе, о Цицероне и скандинавах, об эфире и Василии Великом… сколько часов ты будешь еще говорить?

Ломоносов. Ваше сиятельство! Я лишь начал говорить.

Миллер. Господин президент!

Разумовский. Что, господин академик Миллер?

Тредьяковский. Господин президент!

Разумовский. Что, господин академик Тредьяковский?

Миллер. От имени академиков прошу вас лишить Ломоносова слова.

Тредьяковский. От имени русских академиков и русских адъюнктов — на этих немцев нам начхать!.. — прошу вас продолжить слово Ломоносову.

Разумовский. Довольно! Мне давно пора ехать к государыне и конфирмировать сей акт Академии, признающий преступления учеников Ломоносова. Теплов! Читай акт. Подписывайте.

Ломоносов. Сей акт несправедлив, ваше сиятельство.

Разумовский. Я — президент и гетман и больше твоего знаю о справедливости.

Ломоносов. Знаете и, однако, не в состоянии отличить справедливость от беззакония.

Разумовский (ошеломленный). Что-о?!

Шумахер. Беззаконие?

Ломоносов. Академические студенты по вашему акту, господа академики, были отпущены на Урал сроком от пяти до семи лет. Теперь через три с лишком года вы их якобы вызвали к экзаменам.

Шумахер. Якобы?

Ломоносов. Да, якобы, ибо достоверно мне известно, что вы их сюда не звали, боясь, должно быть, что они покажут вам такие знания, какими из вас не все обладают. И вы, господин советник, смеете еще им за неявку угрожать теперь галерами?

Теплов, Миллер, Де-Рюшампи. Невозможно! Гнать!.. Прочь его!

Крашенинников. Клевета! Студенты Ломоносова явились бы сюда по первому зову Академии!

Ломоносов. Но их не звала Академия! Клеветники сим прекрасным юношам грозят галерами и каторгой? Вас самих пора на каторгу!

Уитворт. Господин президент! Он кричит на нас, что мы клеветники, а сам что говорит?

Разумовский. Ломоносов, остановись! (Нарышкиной.) Я измучен! Что мне с ними делать?

Нарышкина. Но, граф Кирилл, вы же так любите научные споры. (Ломоносову.) Михайло Васильевич, говорят — спокойствие лучшее одеяние мудреца!

Ломоносов. Да, когда он статуя!.. Но можно ли пребывать статуей, когда уничтожение молодой русской науки совершается?

Разумовский. Эй, измайловцы!

Вошедшим трем гвардейцам-измайловцам.

Встать против Ломоносова! Сейчас Теплов прочтет акт, ты его подпишешь, а потом тебя уведут на гауптвахту.

Нарышкина. Больного, граф Кирилл?

Разумовский (кричит). Хоть мертвого! (Теплову.) А ты чего молчишь? Хапуга!.. Нахватал миллионы на Украине…

Теплов. (тихо). Зачем орать, ваше сиятельство? Орать надо, когда сам тонешь, а других надо топить тихо.

Разумовский. Оглашай акт!

Теплов (вынимает бумагу из бисерного портфеля). «Во исполнение его императорского величества указов и по определению правительствующего Сената за нумером тысяча девятьсот восемьдесят девять признали мы за благо в сей акт записать и нашими руками скрепить преступление академических студентов, кои, с Урала на экзамены званые, нагло в Санкт-Петербург не возвращаются…»

Ломоносов. Студенты не званы!

Шумахер. Врешь, званы!

Тауберт. Ломоносова самого надо на галеры!

Фон-Винцгейм. Да, клеймо на лбу его бы весьма украсило.

Тредьяковский. Господа академики! Вы обезумели!

Миллер. За издевательство — на галеры!

Уитворт. Впишите в акт: Ломоносова на галеры!

Тредьяковский. Замолчи, Уитворт, торгаш бесчестный!

Уитворт. А ты, Тредьяковский, не поэт, а скотина!

Тредьяковский бросает в Уитворта рукописью. Листы ее разлетаются по воздуху. Уитворт хватает со стола чернильницу, песочницу, бумагу и все это швыряет в Тредьяковского.

Нарышкина (встает). Граф Кирилл. Мне пора вам сказать, что…

Разумовский. Что женщина великолепна, когда она образована, но она отвратительна, когда она воображает себя ученой! Садитесь!

Нарышкина. И, однако, граф Кирилл, я хочу сказать…

Разумовский. В этом зале вы не скажете больше ни слова!

Стефангаген (входит). Ваше высокографское сиятельство!

Разумовский. Ну, что еще там?

Стефангаген. К вашей ясновельможности!

Адъютант Иконникова (входит). Член Военной Коллегии государства Российского, кавалер ордена Андрея Первозванного и других российских орденов кавалер, сего числа их императорским величеством жалованный золотой шпагой и табакеркой и назначенный инспектором российской армии в ранге министра, генерал-кригс-комиссар Иконников просит принять его.

Молчание.

Разумовский (упавшим голосом). Проси.

Стефангаген и адъютант уходят. Молчание. В тишине отчетливо слышны резкие шаги адъютанта и мягкая поступь Иконникова. Они входят, любезно раскланиваясь, Иконников подходит к Нарышкиной, целует у ней руку.

Иконников. Академия расцветает дивно, коль сады ее столь великолепные нимфы посещают, Катерина Ивановна. (Не без небрежности, Разумовскому.) Здравствуйте, господин презус!

Разумовский. Здравствуйте, господин министр! Что слышно с императорской охоты?

Иконников. Результаты ее еще неизвестны. Простите, ваше сиятельство, что я беспокою высокую Академию, но мне безотлагательно понадобилось вручить почтеннейшей конференции важнейшие бумаги относительно уральских учеников Ломоносова.

Ломоносов. Уж и приговор им вынесен, Федор Ростиславович.

Теплов. По определению Сената за нумером тысяча девятьсот восемьдесят девять.

Иконников. Вот оно что! Тогда, может быть, мне остаться, ваше сиятельство? Мне довелось быть свидетелем определения Сената за нумером две тысячи шестнадцать.

Теплов. Простите, господин министр, за нумером тысяча девятьсот восемьдесят девять.

Иконников. Нет, именно за нумером две тысячи шестнадцать. В отмену определения за нумером тысяча девятьсот восемьдесят девять.

Шумахер (хрипло). В отмену?

Иконников (любезно). Один господь бог не отменяет своих решений, а в Сенате сидят люди.

Разумовский (встает). Господа академики! Конференцию дальше поведет господин Теплов.

Иконников. Вы покидаете нас, господин презус?

Разумовский. Да.

Иконников. Сенат рекомендует вам не покидать конференции, господин презус.

Разумовский. Благодарю Сенат. (Садится.)

Иконников. Прикажете мне остаться, ваше сиятельство?

Разумовский (сквозь зубы). Как вам будет благоугодно.

Иконников. Останусь. Любопытно! Ведь сюда на конференцию прибыли те, кто проходил курс наук у Ломоносова и был вдохновляем его гением, благодаря чему большие научные задачи оказались решенными.

Шумахер. Вы изволите говорить, господин министр, о петербургских учениках Ломоносова?

Иконников. Да, и о тех, которые на Урале, тоже.

Шумахер. А разве они здесь?

Иконников. На лестнице. «Как лист перед травой»!..

Ломоносов. Приехали? О-о-ох… Радость великая!

Шумахер. Ваше высокопревосходительство! Говоря о научных задачах, вы имели в виду задачи, принятые господином президентом от господина Ломоносова несколько лет назад в памятный день смерти академика Рихмана?

Иконников. Да.

Шумахер. Академик Люкке! Мы предлагали вам решить задачу под литерою «В»?

Академик. «Как плавить русское железо, чтоб случилось его много и чтоб оно давало сталь превыше других сталей Европы?» Сия задача невыполнима. Работники в России плохи. Оборудование, машины, шахты, инструменты того хуже. Я отказался.

Шумахер. Академик Люкке — лучший в мире знаток металлов. Он отказался.

Иконников. И тем не менее задача эта решена.

Шумахер. Кем?

Иконников. Студентами Ермолом Шелехом и Никитой Укладником.

Шумахер. Мне горько это говорить, ваше высокопревосходительство, но вас втянули в преступление перед богом и престолом.

Иконников. Избави господи!

Шумахер. Научные задачи были посланы нами академикам российским и европейским. А что такое академики? Ученые, которые блюдут вершины наук во имя бога и престола. Ломоносов! Задачу под литерой «В» решили академики?

Ломоносов. Нет.

Шумахер. Профессора?

Ломоносов. Нет.

Шумахер. И того менее адъюнкты?

Ломоносов. Того менее.

Шумахер. Тогда решение сей научной задачи — насмешка над императорской Академией наук, где, дескать, такие олухи и дураки сидят, что ничего решить не могут. Насмешка и преступление!

Теплов. Преступление!

Ломоносов. Но тогда преступление и то, что Петр Великий взялся перестраивать Россию, не будучи ни академиком, ни профессором, ни даже адъюнктом.

Шумахер (писарям). Запишите. Хула на покойного императора.

Иконников. Удивительно! Все это мне раньше и в голову не приходило. А к тому же эти ученики Ломоносова имели еще наглость привезти с собой образцы выполненных ими научных задач! (Разумовскому.) Как быть? С одной стороны, академики считают, что научные задачи не могут быть решены, с другой — Сенат в определении за нумером две тысячи шестнадцать приказывает протокол о решении тех задач составить?

Разумовский. Право, не знаю.

Иконников. А не пригласить ли сюда пришедших людей!

Разумовский (Стефангагену). Пригласи.

Стефангаген (входит). Господин президент и гетман! Господин министр и академики! Вами вызванные — идут!..

Сквозь арки видно длинное шествие. Начавшись в одном конце коридора, огибающего зал, оно постепенно наполняет весь коридор, замыкаясь в другом конце его. Академические студенты и помощники Ломоносова, мастеровые, матросы и солдаты несут чертежи, книги, макеты домен и заводов, модели кораблей, тюки кож, паруса, катят модель знаменитой шуваловской гаубицы, различные орудия и аппараты, машины, приборы, слитки металлов, все, что знаменует собой тот сдвиг в русской науке, технике и просвещении вообще, который был свершен благодаря гению Ломоносова.

В каждом пролете арки стоят два-три ученика Ломоносова, объединенные одной задачей, которую они выполняли и выполнили. Вокруг каждого из них находятся те вещи, которые были сделаны с их помощью и их знаниями. Возле Ермолы Шелеха и Петера Алексеева — железо, сталь, макеты домн, печи для плавки стали. Возле Анкудина Баташа и Калины Судьина — тюки кож, узорных и простых, а особенно много юфти, монополистом которой на весь мир стала тогда Россия. Возле Никифора Пиленко и Никиты Укладника — парусное полотно, модели кораблей, изделия из леса и поташ, в котором тогда для крепости вываривались паруса и который поэтому представлял большую ценность. В следующей арке — медь с Троицких медных заводов, сосуды и разные медные украшения, о которых тогда писалось, что они такой редкой раскраски — цветов, «коих в Европе и поныне не видано»… и так далее.

Ломоносов (растроганно переводит глаза от одной арки к другой. Протягивая к ученикам руки). Отроки мои!..

Крашенинников. Новая российская Академия идет. Тредьяковский, смотрите! Образцы металлов, приборы, модели новых заводов, корабли, пушки…

Тредьяковский. И книги новые! Чаю, и поэты новые есть?

К Ломоносову подбегают его ученики. Он их обнимает, целует, гладит по головам. Иконников утирает слезы.

Ломоносов. Возмужали… выросли. Красавцы… умницы…

Шумахер (бесстрастно). Кто же, однако, будет вести экзамены?

Тауберт. Допрос? Я буду вести допрос!

Иконников (в гневе). Допрос?!. Я служу военным потребам России тридцать лет. А именно — в восемнадцати военных кампаниях, при генеральных баталиях, двенадцати акциях и шести осадах, где не мало ран принял. Студенты сии разверзли недра российской земли, добыли для отечества медь, железо, золото, строили заводы, лили пушки, создавали новые машины, оснащали корабли, снабжали оружием армию русскую… Службу сих студентов считаю равной своей. Что же, вы и меня будете допрашивать, Тауберт? (Молчание).

Крашенинников. Федор Ростиславич! Академики из чужестранцев не склонны расспрашивать сих изобретателей. Позвольте мне, русскому, спросить?

Иконников. Дельно, академик Крашенинников. Пусть же поведают, как добывали новое железо и сталь. Шелех! Укладник! Ждем.

Ермола. О том, как мы свою задачу выполняли…

Никита. …под литерою «веди», что значит — верую?..

Ермола (отважась, бойко). Господа академики! Мы стремились дать единую систему металлургических дел, кою строили на особенностях каждой руды. Мы тщательно изучали, как протекает металлургический процесс. Более подробно технику новой плавки мы в чертежах покажем. Угодно почтеннейшей конференции задать мне вопросы о чем?

Тредьяковский, Крашенинников, Нартов. Слава!

Ломоносов. Но академики из иноземцев безмолвны!

Иконников (в изумлении оглядывая академиков). Да-а, эта академическая крепость потверже Азова будет.

Разумовский. На них, господин министр, армии двигай, они и тогда внимания не обратят. Горды! А от меня требуют, чтоб я их один усмирил?..

Иконников. Есть здесь один огненный человек, Петер Алексеев!

Быстро выходит Петер Алексеев. За ним идет встревоженно Никифор Пиленко.

(Пиленко.) Запорожец, тебя спросим после. Я хочу, чтоб Петер Алексеев рассказал о своей особо трудной задаче под литерой «Т». Твердо. Исполнению той задачи сердце каждого русского должно порадоваться.

Пиленко. Федор Ростиславич! Петер говорит горячо, торопится. Позвольте мне за него объяснить.

Петер. Зачем тебе? Я выполнил, я и объясню.

Пиленко (Петеру, тихо). Погубишь себя, Петер, если здесь бар начнешь ругать.

Петер (так же тихо). Чать, удержусь. (Выходит.) Господа академики! Задача мне была такая: «Отлить орудие, чтоб где одна лошадь пройдет, там и оно могло быть провезено».

Иконников. Сиречь легкую, подвижную артиллерию, коей ни в одной стране досель не бывало! Продолжай!

Петер. Артиллерии сей нужна была такая хорошая бронза, коей тоже доселе в России не было. Пиленко, друг, ты выплавил ее?

Пиленко. Постарался.

Петер. Нужно было железо и сталь такой крепости, коей в России доселе не было! Шелех, Укладник, вы дали сей металл?

Укладник. Ты его получил!

Петер. Потребовались ученые пушкари-умельцы, их обучили и прислали. Хлопотали вы о пушкарях тех, Андрей Константинович, Михайло Васильевич?

Нартов. Еще бы.

Ломоносов. Пришлось.

Петер. Словом, орудия отлиты. Вес того орудия…

Иконников незаметно грозит ему пальцем.

…вес того орудия известен. Дал я ему разборный лафет, разрывной снаряд, и бьет оно…

Жест Иконникова. Петер опять поперхнулся.

…и как оно бить будет, это будет тоже известно.

Голоса из коридора: «Хвала пушкарям Ломоносова».

Иконников. Отлиты, государи мои, пушки, которые дают силу огня на пять верст. Впервые в истории войн, — не дай бог войны… впервые в истории войн российская пехота пойдет в бой вполне защищенная артиллерией. Вам это понятно, государи мои?

Крашенинников, Тредьяковский. Слава артиллерии русской!

Шумахер. Под огнем артиллерии мы смолкаем. Ежели Сенат признает научные сии задачи решенными, мне остается собрать мнения академиков под протоколом?

Иконников. Должно быть, так.

Шумахер. Господа академики! Кто подпишет протокол, что научные задачи под литерами решены и что награду решившим стоит выдать?

Тредьяковский. Я подпишу!

Крашенинников. И я!

Нартов. Дайте и мне перо, подпишу!

Голоса. Сподвижнику Петра хвала! Хвала академику Нартову!

Шумахер. Академик Люкке?

Люкке. Не подпишу.

Шумахер. Академик Миллер?

Миллер. Отказываюсь.

Шумахер. Академик де-Рюшампи?

Де-Рюшампи. Нет.

Шумахер. Академик Уитворт?

Уитворт. Не только знания учеников, но и знания самого их учителя Ломоносова под сомнением. Мы, например, не раз спрашивали мнение великого Эйлера о трудах его.

Шумахер. Великий Эйлер даже не ответил нам.

Иконников. Не ответил?.. Ну, а вот мы послали ученым людям Европы решение научных задач, образцы металлов и изделий, и нам подлинные иноземные ученые ответили. Адъютант!

Жестом велит раздать бумаги из портфеля. Адъютант разносит бумаги академикам. Они читают, оживленно обсуждая.

Люкке. Фурмей из Берлина! Кандамин из Лотарингии?

Де-Рюшампи. Фризи из Милана? Я знаю его! Хвалит!

Миллер. Виллагауэр? Считает превосходным?

Уитворт. Сам де-Марни признает? Удивительно!..

Шумахер. Однако великий Эйлер не ответил нам!

Иконников. Ни на одно ваше письмо? (Показывая письмо.) А это? (Молчание). Вы получали, сударь, ответы Эйлера, но прятали их. Читайте же вот этот последний ответ вслух!

Шумахер (читает). «Все труды господина Ломоносова в области физики и химии не только хороши, но и превосходны. Ломоносов обладает счастливым гением для редких открытий в области физики, химии, электричества…»

Иконников. Плохо слышно. Громче!

Шумахер. Тут по-латыни, а я плохо разбираюсь…

Иконников. Скажите, латынь забыл!.. Но вы забыли и про радость, с коей следует читать вам, советнику Российской академии наук, об успехах русской науки.

Шумахер (громко). «Желательно, чтобы все академии Европы были в состоянии производить великие открытия, которые совершил Ломоносов. Открытия его делают честь не только российской Академии наук, но и всей русской нации».

Аплодисменты.

Иконников. Ну, что ж вы теперь скажете, господа?

Тауберт. Да! Открытия Ломоносова! Мы согласны их обсуждать! Но перед нами «открытия» каких-то мальчишек! Может быть, они выплавили вместо одного пуда железа — полтора, а мы, академики, им рукоплещи? Академия не завод!

Ломоносов. «Вместо одного пуда полтора? Академия не завод!» молвил Тауберт. Прекрасно! Значит, вы забыли, что кое-кто из вас торгует? Вот, например, господин Уитворт приготовил к вывозу корабли с пенькой, лесом, зерном, железом…

Уитворт. Я скупаю преимущественно кожи! Миллионы кож, ха!

Ломоносов. Да, много вложено денег. Стало быть, вам интересно знать, сколько же благодаря трудам сих ученых юношей русские заготовили новых товаров? Вдруг много? Вдруг да старые товары упадут в цене? И тогда выйдет, что вы их напрасно заготовляли-с?

Тревожное молчание.

Де-Рюшампи (изменившимся голосом). Вряд ли русские могут заготовить товаров столько, чтоб это отразилось на ценах мирового рынка!

Ломоносов. Спросите у сих юношей, они ответят вам.

Де-Рюшампи (после молчания). Я, пожалуй, спрошу. У меня, видите ли, приготовлено несколько кораблей с железом. Господин министр, интерес понятный?

Иконников. Еще бы! Но я не изобретатель. Шелех может ответить вам! Но как ему отвечать о том, во что вы не верите?

Де-Рюшампи. А во что я не верю?

Иконников. В открытия, которые сделал тот же Ермола Шелех.

Де-Рюшампи. Мне отрицать открытия, когда они отражаются на ценах мирового рынка?

Люкке. И, кроме того, видные ученые Европы подтверждают!

Иконников. А! И вы, академик Люкке, закупали железо?

Люкке (вздохнув). Всеобщее увлечение! Архивариус! Перо! Протокол! Я подписываю. (Пишет.)

Иконников. И вы, фон-Винцгейм, хотите подписать?

Фон-Винцгейм. Что поделаешь? Русское железо пользуется в Европе большим спросом. Перо, я подписываю!

Тауберт (свирепо, Люкке). Глупцы, предатели!

Люкке. А вы, Тауберт, контрабандист! Вы через Кенигсберг запрещенные к вывозу товары вывозили!

Ломоносов (писарям). Вот сие записать.

Тауберт. Я тебе покажу записать!

Тауберт бросается на Ломоносова, хватает его за горло. Нарышкина вскрикнула, Разумовский смеется. Ломоносов без труда оттягивает руку Тауберта, сжимает ее и бросает его на пол.

Ломоносов. Буде баловаться-то, болван.

Иконников. Адъютант! Помогите Тауберту покинуть конференцию!

Тауберт. Как, мне, зятю Шумахера?

Иконников. Да, представьте, вам.

Тауберта уводят.

Уитворт (взволнованно, Иконникову). Господин министр! Покажите мне ученого, необыкновенно быстро решившего важнейшую задачу: «улучшить качество кож в пять и более раз».

Иконников. А вы разве, сэр Уитворт, подписали протокол?

Уитворт. О, это пустяки! (Подписывает.)

Иконников. Калина Судьин!

Калина Судьин (звонко). Здесь мы!

Из-под арки выходят Калина Судьин и Анкудин Баташ, одетые по-городскому и не без щегольства. Они несут куски кож.

Ломоносов. Подойди поближе, Калинушка.

Калина. Михайло Васильич! Я свой авантаж знаю. Им оттуда на меня импрессия лучше. (Кланяясь Уитворту.) Сэр?

Уитворт (кланяясь, с недоумением). Сэр!

Калина. Сэр, эти кожи выделаны по моему способу. Юфть начал было со мной изучать Анкудин Баташ, но отошел.

Баташ. Я по узорной коже двинулся.

Уитворт (тыча пальцем то в Калину, то в кожи). Этот? Эти? Такие кожи — этот… мальчишка?..

Калина. Химия, сэр. Химия суть подражательница естества, и она столь же пространна, как сама природа. Химия разрушает или растворяет — и паки оживляет, и превращает в новое творенье природы!..

Уитворт. Ах, сэр! Я объелся теорией. Скажите лучше скорее, сколько времени вы дубили этот сорт юфти?

Калина. Этот сорт юфти, сэр, прежде старики дубили от осьмнадцати месяцев до двух лет, сэр. А теперь, сэр, самое большое дубим мы ее, с помощью химии, в срок от пятнадцати дней до двух месяцев.

Уитворт. В двенадцать раз сократили срок дубления? Боже!.. И сколько же вы таких кож заготовили, сэр?

Калина вопросительно смотрит на Иконникова. Тот кивнул.

Калина. К концу нонешнего года, сэр, заготовили более мильона штук.

Уитворт. Более миллиона штук юфти? А цена им, цена, сэр?

Калина. Да как обещали, раз в пять дешевле прежних.

Уитворт. Мои скупленные кожи в пять раз дешевле?!

Люкке. Умоляю, сколько выплавлено железа?

Иконников. Шелех! Сколько вы там выплавили железа?.

Шелех (посмотрев в бумаги). Три миллиона пудов.

Люкке, Уитворт, Де-Рюшампи. По цене?

Шелех. По цене втрое дешевле прежней.

Люкке. Я разорен!

Уитворт. Господа, мы все разорены… (Калине). Поддержите меня, сэр… (Студенты отводят его к креслу, и он повисает на нем.)

Академики, толкая друг друга, бросаются подписывать протокол.

Миллер. Когда сопротивление бесполезно, то глупость (указывая на Люкке) волнуется, бессилие (на де — Рюшампи) — жалуется, низость (на Шумахера) — изворачивается и лишь одна мудрость (на себя) — покоряется. Я подписываю! (Подписывает.)

Нартов. Граф Кирилл Григорьевич, дай старику сказать.

Советник Нартов в старомодном темном кафтане, в бархатных сапогах, опираясь на палку, медленно идет к Ломоносову.

Разумовский (Иконникову). Советник Нартов, изобретатель, учил Петра токарному искусству.

Иконников. Знаю Андрея Константиновича, знаю.

Нартов. Учил Петра Великого? Кого учить! Он сам учил всех, и здорово учил. (Указывая на академиков.) Вот этих бы он поучил — дубиной. Зазнались, заелись… Ай-яй-яй… (Студентам.) Стоял я не раз с Петром и у токарного станка. Рука у него горячая, возьмет когда да поведет не так… а я его поправлю. Потом свои-то руки уберешь, и будто железо раскаленное держал. Вот это — рука! У Ломоносова такая ж. И дай бог вам такие руки! Прими поклон, Россия молодая.

Голоса. Слава Нартову. Слава Ломоносову!

Теплов (подавая протокол Разумовскому). Великий восторг всех обуял! И на вашем лице, ваше сиятельство, зрю то же самое. Извольте подписать. Награды и звания изобретателям я тоже обозначил. Металлурга Петера Алексеева я думал бы в профессоры: троих — Шелеха, Пиленко, Укладника — в адъюнкты, остальных же…

Крашенинников. Ваше сиятельство! Я много путешествовал и часто в путешествиях, когда я думал о дорогих сердцу местах, виделась мне Москва, и виделось мне открытое благодаря неустанным хлопотам Михаила Васильевича здание Московского университета!

Голоса. Создателю Московского университета слава!

Крашенинников. И виделось оно мне в веках лучшим и прекраснейшим зданием мира! Посему, ваше сиятельство, мы ходатайствовали, чтоб первый и любимый ученик Ломоносова, поэт и философ Николай Поповский был назначен профессором Московского университета.

Разумовский. Что, русские мы или не русские? (Пишет.) Всех в профессоры!

Ломоносов (Разумовскому, указывая на учеников). Молодые! И как их много! И какие они непобедимые! Ах, ваше сиятельство! Молодость есть величайшее чудо мира. А молодая наука, да еще наша, русская, разве это не чудо из чудес? (С чуть приметной насмешкой.) Как я рад, ваше сиятельство, что вы, самый молодой в мире президент Академии наук, находитесь теперь среди многочисленных молодых ученых!

Разумовский (сухо, понимая насмешку). Да. Я тоже рад, Ломоносов.

Академики. Виват! Виват! Виват Академии!

Входит Стефангаген.

Стефангаген. Ваше высокографское сиятельство!

Разумовский. Еще что там?

Стефангаген. Ваше сиятельство (кланяясь Нарышкиной), обращаюсь к их высокографскому сиятельству. Прибыл Нарцысушко, любимый арапчонок государыни!

Из коридора, подскакивая и размахивая письмом, бежит арапчонок, разодетый в шелка, ленты и кружева. Он подбегает к Нарышкиной и подает ей письмо. Она разрывает конверт, читает, гладя арапчонка по голове, затем целует письмо. Все заулыбались. Взоры всех академиков сосредоточились на Нарышкиной.

Миллер. Какой торжественный день!

Люкке. Какое удивительное заседание Академии наук!

Нарышкина. Спасибо, Нарцысушко! Скажи: кланяется земно, благодарит государыню и будет непременно и тотчас.

Арапчонок убегает.

Разумовский (слабым голосом). Нас пригласили на послеохотничий ужин?

Нарышкина. Нас? Меня! (Встает.) Господа! Государыня с трех выстрелов убили трех лосей.

Крики: «Виват! Виктория!», Ломоносову, окруженному учениками.

Михаил Васильевич! Сегодня я видела истинную любовь к отечеству. Я вижу истинную любовь к истинному человеку сынов отечества, и я… Я остаюсь в России, за границу не поплыву.

Иконников. За границу никто не поплывет, Катерина Ивановна. (К академикам.) И корабли ваши, господа академики, тоже не уплывут за границу. Порты приказано закрыть.

Разумовский. А что случилось?

Иконников. Подлец король Фредерик Прусский напал на Россию. Уже дана инструкция: нонче, в пять утра, русским войскам двинуться к границам Пруссии. Война!

Разумовский. Война? (Молча глядит на Иконникова, словно ожидая от него приказаний.)

Иконников. Спокойствие, господа. Угодно вам, господин презус, огласить сей указ Сената? (Передает бумагу Разумовскому.)

Разумовский (Теплову). Читай.

Теплов. «Сенат предписывает: ввиду дряхлости и старости господина советника Шумахера, все дела Академии, с сего числа, подписывать графу Разумовскому, купно с советником и профессором Ломоносовым. Сенат уповает, что он, истинный сын Отечества, оный департамент в цветущее состояние приведет».

Академики аплодируют. Разумовский тоже.

Крашенинников. Профессор Московского университета, пиит Николай Поповский стихи свои огласит.

Поповский.

Московский здесь Парнас приветствует витию,

Что чистый слог стихов и прозы ввел в Россию,

Что в Риме Цицерон и что Виргилий был,

То он один в своем понятии вместил,

Открыл натуры храм богатым словом россов

Пример их остроты в науках — Ломоносов!

Все аплодируют.

Нарышкина. Прекрасные стихи, профессор! Граф Кирилл! Вы идете меня провожать?..

Разумовский. Иду, иду, Катерина Ивановна, сейчас! (Поспешно, испуганно убежал за ней, забыв и попрощаться.)

Ломоносов. Господа академики и новые молодые профессора! Конференцию продолжаем, садитесь! Господа, садитесь, господа!

Все садятся.

Вы почему не садитесь, академик Миллер?

Миллер (ласково). Мой друг, российский Ньютон!

Ломоносов. Называйте меня просто Ломоносовым.

Миллер. Ломоносов! Я увидел сегодня, как вы были правы. И я увидел сегодня, как я был неправ. Простите меня. Я не хотел оскорбить диссертацией своей Россию.

Ломоносов. Россию не оскорбишь диссертацией, даже самой плохой. Вы оскорбили только себя и свое дарование. Забудем это. (Жмут друг другу руки.)

Откуда-то издалека слышны приглушенные звуки барабана, постепенно разрастающиеся. К ним присоединяется музыка военного марша, солдатская песня. В окнах растут отблески солнца с реки.

Иконников. Великое воинство русское выступило супротив мерзавца и грабителя Фредерика Прусского!

Ломоносов. Выступило, чтобы наступить сему Фредерику, сей его войне, на горло.

Ученики прилипли к окнам. Академики разговаривают у арки.

Шелех. Гренадеры идут, преображенцы, пушки…

Пиленко. Петер, гляди, твои пушки везут! Ура-а!

Фон-Винцгейм (тихо). В этой проклятой России все и всегда неожиданно. Откуда в ней столько войска и столько вооружения?

Уитворт (тихо). С помощью Англии ваш король Фредерик, полагаю, возьмет все это войско и все это вооружение себе!

Фон-Винцгейм. О, прошу об этом бога!

Солнце поднялось. В окнах горит игла Адмиралтейства. Все ближе барабаны, музыка и песни. Слышно раскатистое «ура»!

Иконников. Мне пора. Позволь солдату Российской армии обнять и поздравить тебя. Оставайся, создавай новую русскую Академию, коей ты всегда был и будешь главой.

Ломоносов. Я сам — простой солдат отечества. Но всем своим простым сердцем чую высоту и правду будущей российской истории. И чую еще, что высоту и правду эту увидит все человечество!..

Взор Ломоносова, пытливый, полный надежды, устремлен вдаль. Солнце яркими утренними лучами освещает его лицо.

Подбегает Стефангаген. Он — угодлив, но угодлив сдержанно.

Стефангаген. Соблаговолите, господин советник, подписать указ о вступлении своем на пост вице-президента?

Ломоносов. Стефангаген! А я ведь немцев-то уважаю.

Стефангаген. Невозможно, господин советник! Король Фредерик идет походом на Россию.

Ломоносов. То-то, что — король Фредерик!

Стефангаген. И с королем — большое войско!

Ломоносов. Слепое, слепое! Многие думают о том войске, что немец никогда и не прозреет. А я верю: откроет слепые очи народ сей — и увидит правду! Великую правду, Стефангаген! Понял?.. Ну, где тебе понять! Давай, ин, указ: подпишу.