Приказ есть приказ

Приказ есть приказ

Само понятие «истребитель» ассоциируется со скоростью, атакой, преследованием. Такова «профессия» самых скоростных машин. Таковы цели, которые ставили перед собой конструкторы, создавая их.

Но война на каждом шагу опрокидывала самые авторитетные предвоенные представления и ставила нас в обстоятельства, когда мы должны были действовать вопреки, казалось бы, элементарным нашим правилам и задачам, отлично усвоенным и в летных училищах, и в практике первых боев.

Собственно, командующий ВВС Черноморского флота генерал Ермаченков с этого и начал:

— Михаил Васильевич! Я хорошо знаю и вас и ваших ребят. Их хлебом не корми — дай ввязаться в драку.

А вот на этот раз атаковать вам первыми и ввязываться в воздушный бой категорически воспрещаю.

Видно, у меня при этом было такое выражение лица, что генерал предупредительно поднял ладонь и продолжил:

— Вы будете сопровождать крейсеры и эсминцы, идущие на обстрел вражеского побережья. Не вам объяснять, какую ценность имеет для нас каждый боевой корабль. Тем более такой, как крейсер. Словом — вы прикрываете их с воздуха и целиком отвечаете за сохранность кораблей. — Командующий прошелся по комнате:

— Абсолютно убежден, фашисты сделают все, чтобы потопить корабли или хотя бы серьезно повредить их. Вы не имеете права отвлекаться ни на что. Ни одной атаки ради только того, чтобы сбить вражеский самолет или, тем более, преследовать его, сколь бы выгодной для вас не оказалась ситуация боя.

Не исключено, что сами гитлеровцы будут стараться отвлечь вас от кораблей, навязать вам бой и тем самым дать возможность своим бомбардировщикам и торпедоносцам прорваться к судам. Вот этого-то вы как раз ни в коем случае и не должны им позволить. Маневрируйте как хотите, делайте что угодно, но от кораблей — ни на шаг… Словом, вы — воздушный щит эскадры.

— Бой «со связанными руками»?!

— Если хотите — да. И никаких отступлений от приказа…

* * *

Веду над морем первое звено. За ним — на разных высотах еще три. «Лесенка» такая продиктована опытом: фашисты нередко вступают в бой на одной горизонтали, чтобы дать своим группам, находящимся выше, атаковать с наиболее выгодных позиций.

Море сегодня на редкость спокойное. В белой пене, разбивая волну мощными форштевнями, далеко внизу под нами идут два крейсера и три миноносца. На небе тоже спокойно: ни одного самолета противника.

Только успел я это отметить для себя, как в шлемофоне раздался тревожный голос ведомого:

— Миша! «Мессеры» со стороны солнца!..

Я уже заметил их: пятерка Ме-109 шла прямо на наше звено.

— «Мессеры» прямо по курсу, — узнал я голос Гриба. — Набирают высоту.

И почти одновременно крик Локинского:

— «Мессеры» сзади. Пикируют на эсминец, замыкающий эскадру.

Вот оно, началось!

Как распределить силы? Секунды здесь решали все.

— Локинскому прикрыть эсминец. Гриб! Отрежьте от нас и эскадры «мессеров» слева. Я атакую группу, идущую впереди.

Описать бой, в котором столь много «составных», практически невозможно. Все происходило в считанные секунды.

Я атакую ведущего «мессера». Даю очередь. Он отворачивает, огнем не отвечает…

«Ясно, — проносится в мозгу. — Хочет оттянуть нас от эскадры. — Не зря же три других фашистских машины даже не приближаются: перестроились метрах в восьмистах, разошлись веером, ждут, пока мы подойдем».

Ведущий «мессер» находился в положении столь выгодном для атаки, что мне стоило огромного напряжения удержаться от нее.

«От кораблей ни на шаг», — вспомнил эти слова, взял себя в руки:

— Противника не преследовать! От эскадры не отходить, — кричал я по радио, отлично понимая, что сейчас происходит в душах моих ребят.

Они всегда привыкли атаковать. Атаковать первыми. А тут нужно было держать себя «на вожжах».

Осматриваю воздух.

Гриб со своими ведомыми — уже над кораблями. «Мессеры», зашедшие со стороны, исчезли, меняя направление атаки.

«Молодцы, — похвалил я мысленно наших летчиков. — Не поддались провокации».

Мы уже подходили к вражескому берегу, когда небо буквально потемнело от вражеских самолетов.

Волна за волной шли бомбардировщики и торпедоносцы. Вперед вырвались «мессеры». На этот раз они явно стремились навязать нам бой, сковать наши истребители, чтобы дать возможность своим тяжелым машинам прорваться к кораблям.

На крейсерах тоже заметили опасность. Корабли ощетинились огнем.

На пути атакующих торпедоносцев встала стена огня. Вот уже один из них задымил и рухнул в воду.

— Локинский, — крикнул я в микрофон, — сковывайте «мессеров». Гриб — ни шагу от эскадры. Если кто-нибудь прорвется — уничтожайте. Я иду на торпедоносцы и бомбардировщики.

Эскадрилья Локинского как-то мгновенно оказалась в гуще «мессеров». И — закрутилась знакомая по сотням боев карусель. Ребята Локинского, не принимая конкретного боя ни с одной из вражеских машин, устроили такой «кордебалет», что гитлеровцы опешили. «Яки», вроде бы, шли в атаку, в лоб. Но тут же, отвернув, бросались на машины слева и справа. Опять заходили в атаку и, завершив ее, сковывали еще секунду тому назад «не занятых» в сражении асов.

Такой же тактики придерживались и мы. Разбив строй бомбардировщиков, я резко спикировал и дал очередь по торпедоносцу. Он задымил, резко повернул в сторону Феодосии, чуть не нарвавшись на другой бомбардировщик. Тот буквально шарахнулся в сторону и тут же попал под огонь моего ведомого, который решил, видимо, добить врага: слишком заманчивой была добыча.

— Назад! — крикнул я по радио. — Немедленно назад! К эскадре!

Осмотрелся: карусель, которую «крутил» Локинский, уходила в сторону от кораблей. Гриб и его ребята барражировали над ними, отгоняя бомбардировщиков. Те беспорядочно сбрасывали бомбы в море и уходили к берегу.

Пока мы пришли в заданный квадрат, весь этот «цирк», как назвали потом бои того дня летчики, повторился еще четырежды.

Ровно в семнадцать часов заговорил главный калибр кораблей. На воздух взлетели доты, портовые сооружения, огневые точки противника.

Береговая артиллерия врага пыталась было ответить, но ее тут же подавили.

В тот день, доставив в целости и сохранности корабли обратно в базу и вернувшись на аэродром, мы были измотаны до предела.

Тогда я, пожалуй, впервые понял, что иногда легче атаковать, чем удержать себя от атаки. Легче выдержать самый сложный поединок, чем видеть все возможности личной победы, но сознательно не использовать их. Во имя более важных, высших целей, которые в конце концов определяют решающий тактический успех на войне.