Варвары XX века

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Варвары XX века

Сердце колотилось от радости, когда из всех армейских репродукторов разносилось такое долгожданное сообщение:

«Войска 4-го Украинского фронта при поддержке массированных ударов авиации и артиллерии, в результате трехдневных наступательных боев прорвали сильно укрепленную оборону немцев, состоящую из трех полос железобетонных оборонительных сооружений, и несколько часов тому назад штурмом овладели крепостью и важнейшей военно-морской базой на Черном море — городом Севастополь».

Свершилось!

В Севастополь мне удалось попасть только через день: заботы в полку отнимали почти все время.

И сразу — как удар ножа — воспоминания о тех минутах, когда мы покидали город.

Помню строки из своих записок:

«Да, теперь можно об этом сказать: нас душила ярость. Слова утешения о том, что мы выполнили свой долг, что Севастополь перемалывал лучшие фашистские дивизии, что он выполнил свою задачу, признаюсь, плохо доходили до нас.

Мы видели корчащуюся в огне Графскую пристань, развалины его когда-то словно сотканных из легенд и героики проспектов, иссеченную осколками бронзу памятников, развороченные, вздыбленные, несдавшиеся бастионы.

Я не мог спокойно слушать переворачивающую душу песню, где рассказывается о том, как „последний матрос Севастополь покинул…“. Мне виделись могилы друзей на Херсонесе и люди в окровавленных тельняшках, поднимающиеся в последнюю атаку.

Не верится, что я снова в Севастополе. Собственно говоря, Севастополя нет. Есть место, на котором стоял город. От горизонта до горизонта горы и холмы дымящихся руин.

В только что начавшем свою работу горсовете мне рассказали:

— Все нужно начинать от нуля. Из шести тысяч главных строений сохранилось менее двухсот. И те наполовину разрушены.

Торят баржи в Южной бухте. Инкерман — сплошное пепелище. Как скелет доисторического чудовища, поднимается из воды башня взорванного крана. На месте Дома офицеров — руины. Морской библиотеки больше не существует.

Над фронтоном Графской пристани прибита матросская бескозырка.

— Чья? — спрашиваю моряков из отряда Цезаря Куникова.

— Понимаете, позавчера со штурмовой группой ворвались сюда, флага с нами не было. Вот Петя Гублев и решил: а разве бескозырка — не флаг?! И прибили…

Вроде бы мелочь? Нет — память о подвиге!

К колоннам приставлена лесенка. По ней взбирается матрос.

Минута — и над Графской пристанью реет на свежем ветру флаг с синей полоской, серпом и молотом».

Тогда в Севастополе я встретился с военным корреспондентом, ныне известным писателем Петром Сажиным.

Петр очень точно записал в дневнике то, что мы тогда вместе наблюдали:

«…Около дома, в котором обосновался председатель Севастопольского горисполкома, бывший матрос Василий Ефремов, толпились женщины с Корабелки, с Петровой горки, с Чапаевки.

Председатель и его сотрудники сидели на вещевых мешках — никакого имущества не сохранилось и ничего нельзя было добыть поблизости. Севастопольские женщины — мичманские и матросские жены, приученные, как и их мужья, к флотскому порядку, после краткого разговора с председателем погоревали, поохали, а некоторые даже „слезой умылись“, вспомнив погибших, заявили:

— Ничего, Василий Петрович! Не горюй! Во время обороны, под бомбежками слабину не выбирали, а теперь и подавно. Вон немец пускай на Херсонесе икру мечет…

Примерно через два-три часа женщины вернулись к горисполкому. Вышедший навстречу Ефремов прослезился: у дверей дома — столы, стулья, бак для воды, кое-какая посудка, подушки, одеяла, а в руках у некоторых женщин даже судки с горячей пищей!

Объезжая город, я побывал на Корабельной стороне, на Зеленой и Петровой горках, на Лабораторном шоссе, и всюду на жарком южном солнце разыгравшегося дня сушилось солдатское белье, а возле чанов с горячей водой солдаты, голые до пояса, с коричневыми от загара шеями, с наслаждением терли мочалками друг другу беломраморные торсы. А их белье тут же стиралось „мамашами“. И мне невольно вспомнилось, как во время обороны Севастополя тысячи добрых и неустающих женских рук обстирывали гарнизон, ремонтировали обмундирование, шили белье, штопали носки, делали минометы, мины, гранаты и еще бог знает сколько разных вещей!..»

10 мая. Утро. На руинах — обращение Севастопольского городского Совета депутатов трудящихся:

«Жители Севастополя!

Доблестная Красная Армия и Военно-Морской Флот освободили столицу черноморских моряков — овеянный славой Севастополь. Над городом снова реет Красное знамя Советов. Трудящиеся города сердечно благодарят войска, освободившие Севастополь.

Товарищи! Соблюдайте строгий военный порядок и дисциплину. Вылавливайте шпионов и провокаторов и отдавайте их органам власти!

Дружно за работу! Самоотверженным трудом поможем быстрее восстановить промышленные и коммунальные предприятия города, жилые дома и культурно-просветительные учреждения.

Да здравствует советский Севастополь!

Слава Красной Армии!

Слава Военно-Морскому Флоту!

Да здравствует Всесоюзная Коммунистическая партия (большевиков)!».

Неведомо какими путями в разрушенном до основания городе находят горком партии и горсовет письма, лавиной хлынувшие в город со всех концов страны.

И во всех один вопрос: «Как побыстрее приехать в Севастополь?»

Из Сибири: «Дорогие севастопольцы! Я пишу вам в тот момент, когда радио принесло известие о взятии нашими войсками Бельбека, Качи, Любимовки, а вечером мы услышали об освобождении Ялты. Пока мое письмо дойдет до Крыма, город-герой будет уже советским. Мое сердце с вами, товарищи, оно рвется в родной город».

Из Казахстана: «Прошу дать мне возможность быстрее вернуться в любимый Севастополь. Я знаю, что фашистские варвары сделали с ним. Я знаю, много трудностей будет впереди, но я хочу быть в числе людей, на долю которых выпало большое счастье восстанавливать город-герой…»

Тысячи писем, со всех концов страны…

Иду по мертвому городу. Поднимаюсь к Историческому бульвару. Пожалуй, зря я сюда шел — только сердце растравилось. Как я любил Севастопольскую панораму. Сколько раз бывал здесь.

А сейчас… Сейчас — черный, обугленный скелет здания.

Захожу внутрь. Все стены — в надписях: «Здесь были два друга — верные сыны России. Лев и Валерий».

«Здесь наверху я в последний раз махнула платочком Жоржу, когда уходил поезд. Прощай, Жорик, что ждет тебя в Германии? 1943 г. Нина П.».

«За что они убили мою Лидочку, за что? Клавдия С.».

«Смерть фрицам за то, что надругались над военнопленными и сожгли их в барже 4.4.44».

«Здесь были защитники Родины. Нюра, Лида, Фрося».

Впрочем, надписи везде — на стенах руин, в казематах, на набережной:

«Мы жили здесь с 30.VII.43 года, а раньше на Ленина, 100. Нам было очень тяжело и грустно. 4.V.44 отправлены в рабство: Гостищева Люба, Гостищева Феодосия, Юнусов Алик, Федосеева. Прощайте, друзья, наше сердце в слезах. Помните нас!»

«Дорогая Родина, не забывай нас, мы не забудем тебя. Крогулецкая»…

Надписи — первый рассказ о том, как жил, сражался, в оккупации непобежденный Севастополь.

И враг с лихвой заплатил за все страдания, муки и жертвы наши:

«За всю крымскую кампанию с 8 апреля по 12 мая, — говорилось в сообщении Советского информбюро, — противник потерял по главным видам боевой техники и людского состава: пленными и убитыми 111 587 человек, танков и самоходных орудий — 299, самолетов — 578, орудий разных калибров — 3079, автомашин — 8086…».

Такова была севастопольская «арифметика».

Позднее я видел, как в бухту входили боевые корабли флота.

Кто в эти минуты не вспоминал слов щемящей душу песни «Заветный камень»?

Взойдет на утес

Черноморский матрос,

Кто Родине новую славу принес.

И в мирной дали пойдут корабли

Под солнцем

Родимой земли.

«Мирная даль» тогда еще только брезжила. Но флот входил в Севастополь, В наш свободный, родной Севастополь.