Ялтинская конференция

Ялтинская конференция

Каких только задании не выполняли во время войны летчики нашего полка. Но то, что им поручалось сейчас, по ответственности, которая ложилась на плечи каждого летчика, не было сравнимо ни с чем…

В самом начале разговора командующий ВВС, оглядев всех присутствующих, строго предупредил:

— Все, что я скажу сейчас — важнейшая государственная тайна. И вы головой отвечаете за ее сохранность. Ни один человек, не привлеченный к операции, ничего не должен знать и ни о чем не догадываться…

Вступление не сулило ничего доброго.

— На днях в Крыму, в Ялте, соберется конференция глав трех союзных держав… На ней будут присутствовать Сталин, Рузвельт, Черчилль. Не нужно вам пояснять, какое значение имеет эта конференция!

Командующий с минуту помолчал.

— Не исключено, что гитлеровской разведке что-то станет известно. А от фашистов можно ждать любых пакостей. Словом, вы должны обеспечить нормальную работу Ялтинской конференции, «прикрыть» ее с воздуха. Ни один немецкий самолет не может в дни работы конференции появиться над Крымом… Задаче ясна?

Нужно ли было о чем-то спрашивать. Каждый командир отлично понимал, какая огромная ответственность ложится с этой минуты на каждого из них.

Перед тем как две эскадрильи «яков» перелетели по приказу на мыс Херсонес, чтобы прикрывать работу конференции с моря, летчики успели познакомиться со своими американскими и английскими коллегами, прибывшими на один из крымских аэродромов.

Василия Гусакова и его товарищей пригласили к зарубежным машинам.

В конце летного поля стояла английская эскадра «Москито». Напротив — американские «Лайтинги».

Четырехмоторный пассажирский самолет, на котором прилетел Рузвельт, находился в середине своей эскадры. Точно такое же положение занимала машина Черчилля.

— Стоят, — подмигнул Кологривов Гусакову.

— Стоят…

Рассмеялись.

Только они знали, что кроется за этим словом — «стоят».

Дело в том, что летчики союзников с первого дня пребывания на советском аэродроме начали ранние утренние тренировки.

Тренировались бы над аэродромом — бог с ними, кто бы им стал мешать? Вся беда в том, что тяжелые машины, все расширяя и расширяя радиус полета, почти на бреющем носились над крышами домов окрестных городов и сел.

В окнах дрожали стекла. Никто не мог буквально найти себе места: полеты начинались чуть свет и нередко затягивались до глубокой ночи.

Стали искать «дипломатический» выход. Нашел его командующий ВВС Черноморского флота генерал Ермаченков.

Днем он вызвал командира полка к себе:

— Видишь, что делается, — кивнул он в сторону окна, за которым слышался рев стартующих и садящихся тяжелых машин. — Людям — ни сна, ни покоя. Надо с этим как-то «дипломатично» кончать. И я вот что надумал. Подними-ка ты во время этих полетов пару своих ястребков и «покажи» союзникам сверхнаивысший пилотаж. Так сказать, в порядке «обмена опытом».

— Удобно ли, товарищ генерал, — еще какие-нибудь осложнения в «высших сферах» получатся…

— Причем тут «высшие сферы»?! Действуй!

— Есть!

Высокая «честь» показать союзникам «сверхнаивысший» пилотаж выпала на долю Кологривова, Гусакова и Степана Петрова.

Едва забрезжил рассвет и на союзных самолетах начали прогревать моторы, над аэродромом вихрем на бреющем полете понеслась тройка «яков».

Точно над летным полем они сделали петлю, выпустили шасси и с ходу произвели посадку недалеко от английских и американских машин.

К летчикам подошел Ермаченков:

— Задание понятно?

— Да.

— Отлично! Действуйте. Самолетов не жалеть. Покажите, на что вы способны.

— Есть, «не жалеть самолетов»!..

Пока Кологривов, Гусаков и Петров находились на земле, к ним началось паломничество союзных летчиков. Они с любопытством рассматривали «яки». Градом сыпались вопросы.

— Какая маневренность?

— Вооружение?

— Какой самолет лучше: Як-3 или Ме-109?

— Смогли бы вы летать на наших машинах?

Ответы явно нравились:

— Лучше Як-3 сейчас истребителей нет.

— На ваших машинах можем лететь хоть сейчас.

— А смогли бы вы провести с нами условный воздушный бой?

— Хоть сию минуту.

— Но у нас тяжелые машины. Мы будем поставлены в невыгодное положение.

— Изменим соотношение сил. Против одного «яка» выставляйте четыре самых лучших ваших машины. Впрочем, мы принимаем любые ваши условия.

Вопросов больше не было…

Назавтра с самого утра летчики и техники с «Москито» и «Лайтингов» расположились у своих машин. Все с интересом ожидали «представления».

Кологривов и Гусаков договорились: пилотировать прямо над самолетами союзников, выходить из фигур на высоте 50-100 метров, взлетать — между рядами машин англичан и американцев.

Гусаков взлетел, набрал скорость, зашел точно вдоль стенки «Москито» и «Лайтингов» и на высоте всего 50 метров начал головокружительный высший пилотаж.

Петля, иммельман с полуторной бочкой, переворот, ранверсман, восходящий штопор, обычный штопор, боевой разворот — подчас Василию казалось, что от таких перегрузок «як» вот-вот развалится. Он воистину «не жалел» самолета.

То же самое проделывает Кологривов. Он идет в «атаку»: на высоте 400 метров — глубокий вираж. С плоскостей и стабилизатора срываются дымчатые струи разорванного воздуха. И сразу — шесть бочек подряд.

На земле творилось что-то невообразимое: вверх летели шапки, шлемы. Союзные пилоты свистели (они так выражают свой восторг), хлопали, орали…

Командующий поздравил летчиков:

— Спасибо. Теперь они утихомирятся. Ведь у них был один аргумент: мы отрабатываем технику пилотирования. После сегодняшнего… — Ермаченков улыбнулся, — вряд ли они столь рьяно будут демонстрировать эту «технику»…

Так все и случилось: на аэродроме установился порядок. Полеты союзных машин стали проходить по заранее разработанным маршрутам и в определенное время.

А над Ялтой и вокруг нее непрерывно патрулировали наши «яки».

Все было продумано до мелочей.

Созданный полком воздушный щит был абсолютно непробиваем для любой армады самолетов противника.

Ялтинская конференция была прикрыта с воздуха абсолютно надежно.

* * *

А в те мгновения, когда «яки» прикрывали Ялту с воздуха, в Ливадийском дворце Рузвельт попросил Сталина рассказать о положении на советско-германском фронте, сложившемся к тому времени.

Сталин предложил заместителю начальника Генерального штаба Красной Армии генералу армии Антонову удовлетворить любопытство союзников.

Антонов с гордостью докладывал:

— К 1 февраля, то есть за 18 дней наступления, советские войска на направлении главного удара продвинулись до 500 километров. Таким образом, средний темп продвижения был 25–30 километров в сутки.

Советские войска вышли на Одер, на участке от Кюстрин (севернее Франкфурта) и южнее, и овладели Силезским промышленным районом.

Перерезаны основные пути, связывающие восточно-прусскую группировку противника с центральными районами Германии.

Таким образом, кроме Курляндской группировки (26 дивизий), изолирована группировка противника в Восточной Пруссии (до 27 дивизий); окружены и уничтожаются ряд отдельных группировок немцев (в районе Лодзи, Торна, Познани, Шнейдюмюля и других общей численностью до 15 дивизий).

Прорваны сильные долговременного типа оборонительные позиции немцев в Восточной Пруссии — на Кенигсбергском и Летценском направлениях.

Разгромлено 45 дивизий немцев, причем противник понес потери: пленными — около 100000 человек, убитыми — около 300 000 человек. Всего — до 400 000 человек…

Черчилль слушал, хмуро насупившись. Почему-то после доклада Антонова настроение у него явно испортилось.

И вот пришло оно — долгожданное мирное, спокойное время.

Но не для меня. Я оставался в армии. Закончил Академию генерального штаба, был на различных командных должностях в Военно-Воздушных Силах.

За свою жизнь я летал на 35 типах самолетов. Начал с машин, имевших скорость до 100 километров в час, кончил на реактивных со скоростью в 2400 км в час и высотой в 22 000 метров.

Но это уже была другая жизнь.

Жизнь за тем огненным рубежом, который означала наша великая Победа над фашизмом.