39. Сталин и его генералы

39. Сталин и его генералы

Всегда затруднительно в книге нахождение места для отступления от темы. Забавный эпизод жуковских мемуаров толкнул эту главу на место, предназначенное Ленинграду.

Об участии Жукова в обороне великого города нет нужды говорить. Жуков в Ленинграде проявил неумолимость. Но маневрировать у стен города было негде. И нечем. Ленинград - это героизм голодного отчаяния и ледяного исступления.

В главе о Ленинграде, говоря о принятых им мерах по взаимодействию фронтов, Жуков приводит эпизод из тех, какие и рассмешить могли бы, если бы речь не шла, в конечном счете, о человеческих жизнях.

Среди сталинских маршалов лишь один мельком помянут в этой печальной повести - Григорий Иванович Кулик. Осенью 1941 года маршал Кулик, фанфарон и невежа, командовал 54-й армией Волховского фронта. Ленинград был уже в кольце. Жуков при непрерывном нажиме вермахта пытался деблокировать город, пока немцы еще не врылись в землю.

"Условия деблокирования Ленинграда в сентябре 1941 г. требовали, чтобы 54-я армия действовала более энергично и в полном взаимодействии с частями Ленинградского фронта. Я позволю себе привести телеграфный разговор с маршалом Г.И.Куликом, который состоялся в ночь на 15 сентября 1941 г. Текст его дается с небольшим сокращением.

У аппарата Кулик.

У аппарата Жуков.

Жуков. Приветствую тебя, Григорий Иванович! Тебе известно о моем прибытии на смену Ворошилову? Я бы хотел, чтобы у нас с тобой побыстрее закипела работа по очистке территории, на которой мы могли бы пожать друг другу руки. Прошу коротко доложить об обстановке. В свою очередь хочу проинформировать, что делается под Ленинградом. (Под пунктами "Первое" и "Второе" следует сводка довольно грустных, в общем, событий…)

Т р е т ь е. На всех участках фронта организуем активные действия. Возлагаем большие надежды на тебя. У меня пока все. Прошу коротко сообщить обстановку на твоем участке.

Кулик. Здравия желаю, Георгий Константинович! Очень рад с тобой вместе выполнять почетную задачу по освобождению Ленинграда. Также жду с нетерпением момента встречи. Обстановка у меня следующая…

(Также под тремя пунктами следует описание событий дня, из которых Жуков делает свои выводы): "Из рассуждений Г.И.Кулика, таким образом, следовало, что в течение ближайшего времени его армия наступать не собирается. Это нас никак не устраивало, так как положение под Ленинградом становилось критическим. Помимо прямых действий со стороны 54-й армии, я рассчитывал также на привлечение авиации этой армии для ударов по важным районам на подступах к Ленинграду. Надо было объяснить это моему собеседнику.

Жуков. Григорий Иванович, спасибо за информацию. У меня к тебе настойчивая просьба - не ожидать наступления противника, а немедленно организовать артподготовку и перейти в наступление в общем направлении на Мгу.

Кулик. Понятно. Я думаю, 16-17-го.

Жуков. 16-17-го поздно! Противник мобильный, надо его упредить. Я уверен, что, если развернешь наступление, будешь иметь большие трофеи…"

Ох, не хватало одного из репрессированных на другом конце провода. Кулика никакими трофеями на наступление было не заманить.

Но и Кулика понять можно. Он - не Жуков. Он - Кулик. Он - маршал. Правда, уже не уполномоченный Ставки, но тем более - к чему рисковать? Наступление - риск. А у него и таланта такого нет - наступать. А хозяин строг, ух строг! Чуть что - в расход, как Павлова с Климовских. Вот если сам хозяин прижмет - ну, тогда другое дело. А так - это у Жукова горит, не у Кулика. Если артиллерию подтянут, если взаимодействие на местности отработаем, если противник в наступление не перейдет, тогда…

" Кулик. Завтра перейти в наступление не могу, так как не подтянута артиллерия, не проработано на месте взаимодействие и не все части вышли на исходное положение. Мне только что сообщили, что противник в 23 часа перешел в наступление в районе Шлиссельбург-Синявино-Гонтовая Липка. Наступление отбито. Если завтра противник не перейдет в общее наступление, то просьбу твою о действиях авиации по пунктам, указанным тобой, выполню.

…Уже не скрывая раздражения, я сказал:

Противник не в наступление переходил, а вел ночную силовую разведку! Каждую разведку или мелкие силовые действия врага некоторые, к сожалению, принимают за наступление… (Может, и не Жуковым, но, по крайней мере, и не Куликом быть надо, чтобы понять, что, если в 1941-м немецкое наступление отбито, то это не наступление было, а разведка.) Ясно, что вы прежде всего заботитесь о благополучии 54-й армии и, видимо, вас недостаточно беспокоит создавшаяся обстановка под Ленинградом. (Верно, Егорий! И первое верно, и второе. Да уж, знаешь, своя рубаха ближе к телу. - Маршал Г.И.Кулик). Вы должны понять, что мне приходится прямо с заводов бросать людей навстречу атакующему противнику, не ожидая отработки взаимодействия на местности. (Ну, даешь, Егор, уел, ничего не скажешь… Люди есть на заводах? Ну и бросай. Бадаевские-то склады сгорели, кормить их все равно нечем. Бросай! - Маршал Г.И.Кулик). Понял, что расчитывать на активный маневр с вашей стороны не могу. Буду решать задачу сам. Должен заметить, меня поражает отсутствие взаимодействия между вашей группировкой и фронтом. По-моему, на вашем месте Суворов поступил бы иначе. (Суворов? Это фельдмаршал, что ли? Ну, на то он и фельдмаршал, а я только маршал. Будь здоров, Егорий! - Г.И.Кулик.) Извините за прямоту, но мне не до дипломатии. Желаю всего лучшего!"

Войну маршал Кулик окончил майором (случай, вероятно, единственный в истории), но окончил. Не попал в штрафбат, не был назначен командовать 2-й Ударной армией, дабы быть брошенным в авантюрное, безнадежное дело. После войны жалован генерал-майором и сразу затем расстрелян, не то мы и о его деятельности из уст Жукова ничего не узнали бы, как не узнали его мнения о Голикове, представлявшим разведсводки с такими комментариями, чтобы не сердили вождя. Когда Голикову, уже маршалу, в его высоком служебном кабинете главнокомандующего сухопутными силами, во времена разоблачений предъявили его же давнюю резолюцию на телеграмме Зорге, Голиков залез на стол и, как утверждают Рапопорт и Геллер, симулировал сумасшествие. Думаю, не симулировал, думаю, и впрямь потрясен был до потери рассудка. Годы прожить в страхе столкнуться со своими резолюциями - и столкнуться-таки с ними… Это ведь естественно. Естественнее, чем успеть додуматься до симуляции.

Но из угодливости слагались наши военные потери. Из самими же созданной внезапности. Из пренебрежения техникой. Из необученности солдат. Мальчишки, очкарики-профессора, да ополченцы с заводов, я сам заводской, знаю их, умельцев-слесарей и скрупулезных нормировщиков, упорных, да, ответственных, да, но что там они знали в окапывании и перебежках, они, привыкшие двигаться степенно и дискутировать по любому вопросу… Они стояли насмерть, это все, что они могли. - Они сделали это.

Вне связи с Куликом хочется привести другое место "Воспоминаний", где Жуков говорит о противнике:

"Из опроса пленных стало очевидно, что немецкое командование и войска действуют сугубо по шаблону, без творческой инициативы, лишь слепо выполняя приказ. Поэтому как только менялась обстановка, немцы терялись, проявляя себя крайне пассивно, ожидая приказа высшего начальника, который (приказ -П.М.) в создавшейся боевой обстановке не всегда мог быть своевременно получен. Лично наблюдая за ходом боя и действиями войск, убедился, что там, где наши войска не просто оборонялись, а при первой возможности днем и ночью контратаковали противника, они почти всегда имели успех, особенно ночью. В ночных условиях немцы действовали крайне неуверенно, и, я бы сказал, плохо".

Комментарии? На усмотрение читателя.

Как по мне - какие там ночные бои… Если немцы терялись ночами, то наши в 41-м терялись и днем. А в 42-м не терялись? А зимой 43-го в горах Кавказа и калмыцких степях? (См. воспоминания маршала А.А.Гречко о соответствующем периоде войны на Кавказе).

***

Название главы обещало читателю больше, чем возможно охватить.

Но есть аспект, который непременно должен быть оценен. Это аспект созидания Сталиным атмосферы недоверия и зависти. Для этого мемуары Жукова дают материал, как ничьи другие, хотя маршал не щедр, так что не грешно привлекать ради благой цели и другие источники.

Были у сталинских выдвиженцев характерные черты - мнительность, злопамятность, недоброжелательство, недоверчивость, свойственные во все времена выдвиженцам, людям, как правило, без корней и уверенности в завтрашнем дне, без твердых понятий о чести. Эти, назовем их, качества могут быть и врожденными, а обстоятельства способны существенно их усугубить. Любой выскочка, не умеющий ни повернуться, ни разговор поддержать, да еще и профессионально неподготовленный (а уж это всякий знал доподлинно - пробелы в своих знаниях и зависимость от какого-нибудь замухрышки начальника тыла, или связи, или штаба), был закомплексован. Откуда было ему взять вальяжности, которая лишь вельможе придает снисходительности к уколам? Выскочка понимает случайность взлета и страшится падения. А уж после такой чистки!.. В этом страхе следует искать корни распрь и недолговечность дружб. И крайнюю чуткость к прикосновениям. Сталин пользовался этим в полной мере с алчной радостью.

Сходная тема уже рассматривалась - при раздаче первых маршальских званий. Вот еще эпизод.

"В своей книге "Накануне" адмирал Н.Г.Кузнецов пишет в связи с моим назначением начальником Генерального штаба: " Сперва я думал, что только у меня отношения с Г.К.Жуковым не налаживаются и что с ним найдет общий язык его коллега, начальник Главного морского штаба И.С.Исаков. Однако у Исакова тоже ничего не вышло ".

Я сейчас уже не помню, то ли у названных товарищей со мной "ничего не вышло", то ли у меня с ними "ничего не получилось", - это не имеет ровным счетом никакого значения. Но в целях исторической достоверности (курсив мой. - П.М.) я должен сказать, что вообще на обсуждение флотских вопросов у И.В.Сталина ни нарком обороны С.К.Тимошенко, ни начальник Генерального штаба не приглашались".

Ну, флот и армия в России традиционно не мирились. А флоты между собой? Свояк мой - свидетель потасовок между черноморцами и североморцами, дразнившими южных коллег курортниками. И в данном случае валить на великого вождя не стоит. Но свидетельство маршала обнаруживает капитальнейший провал в организации обороны страны. Сухопутные не приглашались на совещания к флотским, флотских не звали на совещания сухопутных… Да это ж Порт-Артур какой-то! И не столько черты характеров осложняли отношения, сколько созданный Сталиным разрыв между родами войск. Впрочем, и здесь еще можно искать оправдание вождю: это могло случиться не по желанию, а по невежеству его, по неумению понять важность контактов между армией и флотом. Но это -еще одно свидетельство его аматорства в военных вопросах. На фронтах это проявило себя вполне. Взаимодействие армии (особенно авиации) и флота наладилось разве что к самому концу войны. Рассогласованность действий дала немало горьких плодов. Осенью 1943-го, в разгар побед, после Курской дуги и форсирования Днепра, грянул черный день советских ВМФ. В несколько минут на траверсе Феодосии потеряны были три боевых корабля Черноморского флота, шедших вдоль занятых противником берегов без воздушного прикрытия, - лидер "Харьков" и эсминцы "Беспощадный" и "Способный". В составе экипажей плавали моряки, в страшные дни обороны Крыма и Кавказа спешенные и воевавшие в составе батальонов морпехоты. Эти герои совершили неправдоподобные подвиги, большей частью не отмеченные и не удостоенные наград[61]. Скромные труженики войны умерли, как жили, - не уходя от опасности, стремясь помочь пораженному кораблю, там гибли их боевые друзья, не раз с риском для жизни приходившие им на выручку. Так их и потопили всех вместе. Результатом был приказ не об улучшении взаимодействия авиации и флота, не о запрете на выход кораблей в море без воздушного прикрытия, а о запрете помощи тонущему кораблю во избежание б о льших потерь.

Ошибочно думать, что война расширила возможности вождя или изощрила его искусность. Она просто дала больше поводов для ссор.

"В конце июля мне позвонил А.Н.Поскребышев:

– Где Тимошенко?

– В Генеральном штабе, мы обсуждаем обстановку на фронте.

– Товарищ Сталин приказал вам и Тимошенко немедленно прибыть к нему на дачу! - сказал А.Н.Поскребышев.

Мы считали, что Сталин хочет посоветоваться с нами о дальнейших действиях. Но оказалось, что вызов имел совсем другую цель. Когда мы вошли в комнату, за столом сидели почти все члены Политбюро. Сталин был одет в старую куртку, стоял посредине комнаты и держал погасшую трубку в руках.

(Все важно, все заметить надо, все признаки дурного расположения владыки…)

– Вот что, - сказал Сталин, - Политбюро обсудило деятельность Тимошенко на посту командующего Западным фронтом и решило освободить его от обязанностей. Есть предложение на эту должность назначить Жукова. (Это за несколько дней до смещения самого Жукова. Первым - наркома, потом его заместителя, бунтарей 3 июля…) Что думаете вы? - спросил Сталин, обращаясь ко мне и к наркому.

С.К.Тимошенко молчал.

– Товарищ Сталин, - сказал я, - частая смена командующих фронтами тяжело отражается на ходе операций. Командующие, не успев войти в курс дела, вынуждены вести тяжелейшие сражения. Маршал Тимошенко командует фронтом менее четырех недель. В ходе Смоленского сражения хорошо узнал войска, увидел, на что они способны. Он сделал все, что можно было сделать на его месте, и почти на месяц задержал противника в районе Смоленска…"

В сущности, опала и даже смерть и Тимошенко и самого Жукова были бы неизбежны, если бы у Сталина имелась хоть какая-то замена. Спасло их полное отсутствие контактов с политическим руководством. Ведь именно уничтожение военных с качествами политиков с одновременным разрушением связей между военными и политиками было главной целью чистки. Но и просто решительных людей Сталин опасался. Их - даже больше, чем аналитиков, потому и Жукова желал держать вне Москвы. Не это ли была первая попытка удаления?

Жуков повел себя безупречно. Но каково было Тимошенко? Унижение было налицо перед множеством свидетелей.

Сталинград. Роль А.И.Еременко в Сталинградской эпопее известна. И вот победоносный итог битвы, в которую страна вложила все.

"В конце декабря в Государственном Комитете Обороны состоялось обсуждение дальнейших действий. Верховный предложил:

– Руководство по разгрому окруженного противника нужно передать в руки одного человека. Сейчас действия двух командующих фронтами мешают ходу дела."

Присутствующие члены ГКО поддержали это мнение, и Сталин тут же спросил, кому поручить окончательную ликвидацию противника. Он всегда так делал, мудрый вождь, - спрашивал. Авось умный найдется, угадает его желание, и это исходить будет уже якобы не от него…

Умный, конечно, нашелся. Кто-то предложил передать командование Рокоссовскому - новому любимцу, восходящей звезде. Между тем, ликвидация котла - это то, чего, затаив дыхание, до последнего мига боясь и не веря себе, ждала вся страна. Жила этим. Об этом лишь и говорили, и думали в каждой семье, в каждом воинском подразделении: неужели?.. когда же?.. Ясно, что имя, связанное с этой победой, войдет в душу народа накрепко и навсегда. Так вошло имя красавца и кавалера Константина Константиновича Рокоссовского - битого в застенках победителя Паулюса, несомненно взявшего бы и Берлин, кабы Верховный позволил.

Можно по-разному относиться к Еременко и его талантам. А все же каково было ему, отстоявшему от начала до конца Сталинградскую оборону?

" - А вы что молчите? - обратился Верховный ко мне.

– Оба командующих достойны, - ответил я. - Еременко будет, конечно, обижен, если передать войска Сталинградского фронта под командование Рокоссовского.

– Сейчас не время обижаться, - отрезал И.В.Сталин и приказал мне: -Позвоните Еременко и объявите ему решение Государственного Комитета Обороны".

Вот так. Не Сталина, а ГКО решение.

Желающие могут прочесть, как там было дальше, и представить себе всю степень еременковской незаслуженной обиды длиною в жизнь и его чувства -также в жизнь длиною - к ни в чем не повинному Рокоссовскому, а заодно и к передавшему приказание Жукову.

Этот способ так вождю понравился, что он ввел его в обиход: начинает операцию один - завершает другой. Подобный эпизод состоялся при ликвидации Корсунь-Шевченковской группировки. На сей раз вождь столкнул Конева и Ватутина. Опять был аналогичный приказ номер 22022 от 12 февраля 1944 года.

"Ватутин был очень впечатлительный человек. Получив директиву, он тотчас позвонил мне и, полагая, что я был инициатором этого перемещения, с обидой сказал:

– Товарищ маршал, кому-кому, а вам-то известно, что я, не смыкая глаз несколько суток подряд, напрягал все силы для осуществления Корсунь-Шевченковской операции. Почему же сейчас меня отстраняют и не дают довести эту операцию до конца? Я тоже патриот войск своего фронта и хочу, чтобы столица нашей Родины Москва отсалютовала бойцам 1-го Украинского фронта…

Столица нашей Родины 18 февраля отсалютовала войскам 2-го Украинского фронта. А о войсках 1-го Украинского фронта не было сказано ни одного слова. Я думаю, что это была непростительная ошибка Верховного."

Ах, Георгий Константиныч, Георгий Константиныч… Нам, глупцам, годы понадобились, чтобы увидеть смысл в поступках вашего властелина. Но вы-то в штабных кознях свору собак съели, вам-то ведом был смысл этих движений, что же вы и по смерти выгораживали своего начальника? О мертвых либо хорошее, либо ничего? Не о Сталине же.

Впрочем, в шестидесятые, в противостоянии диссидентам, власть полна была решимости поддержать авторитет государственности, даже сталинской, и цензура давила любое замечание об ошибках великого вождя. Так что и такое замечание Жукова изрядным вольтерьянством было.

Но и то надо признать, что в этих делах вождь ошибок не допускал. Все было расчислено. Генералов надо ссорить, а славу делить так, чтобы не создать ореола вокруг какого-нибудь нового Гениального Полководца и потенциального - на основе военной, славнейшей из слав, особенно после такой войны - нового Великого Вождя и Учителя. Уж и с Жуковым не знаешь, что делать, а тут Ватутин. Ватутину и взятия Киева заглаза хватит, столица Советской Украины, да в канун праздника Октября, понимаешь. Если ему и Корсунь-Шевченковскую операцию отвалить, тогда и вовсе…

Словом, НЕ НАДО!

Несправедливость потрясла эмоционального Ватутина. А вот еще такая спекуляция: полагаю, что поездка командующего 1-м Украинским фронтом в 13-ю и 60-ю армии, стоившая ему жизни, была им предпринята 28 и 29 февраля 1944 года с целью лично - не по телефону же, прямо смершевцам в уши! -переговорить с командующими армиями, с боевыми соратниками своими, как и он, не спавшими ночей и обделенными заслуженной славой за проведение тяжелейшей операции, поплакаться на судьбу и, как говорится, залить горе. Это безрассудство по-человечески понятно. События в створе фронта развивались нормально, оперативной надобности в поездке не было. Но командующие фронтами - и они всего только люди. И они под одеждой голые - менее, кстати, безобразно, чем их вождь и главнокомандующий. (Не надо также забывать, что Сталин, великий врач, как и полководец, как и корифей языкознания и всех других наук, запретил ампутировать Ватутину ногу против настояния распознавших гангрену врачей. А когда разрешил, то операция по своевременности сравнима могла быть лишь с операцией по эвакуации Киевского укрепрайона.)

Наконец, так же развел Сталин самого Жукова с Коневым и даже с Рокоссовским. 1-й Белорусский фронт Рокоссовского был нацелен на Берлин. Перед штурмом Рокоссовского перевели на 2-й Белорусский, а на 1-й поставили Жукова. Это и положило конец сердечным отношениям двух старых товарищей. Их дружба, перенесшая многое, этого перенести не могла. (Не уверен, что озлобленность возникла. Скорее, просто неловкость в отношениях.) А 1-му Украинскому фронту Конева в штурме Берлина не отвели створа для наступления. Лишь в последние дни апреля Сталин раздраженно стер разграничительную линию на шестидесятикилометровом участке, и то после многократных представлений начальника Генштаба А.И.Антонова. Антонову эта настойчивость стоила маршальского звания.

Наверное, на взятие Берлина Жуков напросился сам - себе на беду. А умный Сталин не предостерег и не отказал. Неудивительно, что сразу после победы, уже в 45-м, Жуков оказался в изоляции. Он был хорошим полководцем и худым дипломатом. Сталин вполне насладился как одним, так и другим его качеством, безжалостно, как нацист-летчик, расстреливавший на бреющем полете метавшихся на поляне красноармейцев.

Пользуясь ключом интригантства, можно наново прочесть все поступки Сталина на его посту Верховного и на многих других, опрометчиво доверенных ему товарищами по партии до того, как он сам стал назначать себя на посты. Никто из них так и не взял на себя миссии последнего дружеского объятия с динамитным поясом на собственном теле. От многих проблем был бы избавлен народ одной шестой части обитаемой суши.

Конечно, учили нас верно, персональный террор - не метод борьбы. А массовый - метод? Да и кто учил-то? Те, кто учением этим о своей безопасности радели?

Не в ту цель ударили пули Гамарника, Горячева и других. Не нашлось Штауффенберга в Кремле до войны, до террора, до всего. Вот только портфель оставлять не надо было. Надо было самому оставаться с портфелем. Просто исключить себя из дальнейшего графика - и все.

Впрочем, теперь пропагандировать сей метод нелепо. Желающие умереть с пластиковым поясом на теле ради того, чтобы унести с собой побольше невинных жизней, толпятся в очереди.

Заключая эту беспорядочную и неожиданную для себя самого главу, обращаю внимание читателя, что вождю не все удавалось. В частности, уничтоженные полководцы были друзья между собой. За эту дружбу и погибали: Гамарник, Якир, Блюхер… Блюхер был в подчинении у Якира в Киевском округе, присвоение звания маршала вывело его вперед, но и это не расстроило дружбы, на что Сталин рассчитывал. А если и не друзьями были, то приятелями: Гамарник, Тухачевский… И тоже до конца. А если и не приятелями, как Тухачевский и Егоров, то единомышленниками. Во всяком случае, верили в порядочность коллеги, и эту уверенность не поколебать было досье и подглядыванию в замочную скважину.

Приведу выдержку из воспоминаний о Яне Гамарнике, начальнике Главного Политуправления РККА в пору, когда мехлисами или щербаковыми там пахнуть не могло. Ян Гамарник, "человек с мрачным лицом и добрыми глазами", слег с диабетом сразу же после первомайского праздника 1937 года. Диабет -болезнь, подбадриваемая стрессом. А стресс был что надо: лучшие друзья, чистейшие люди, подозреваются. Иные уже арестованы и повидаться с ними нельзя даже ему, начальнику Главполитупра.

"Нередко кто-нибудь из нас, секретарей, приезжал к нему домой с бумагами, а иногда и сам он приходил и допоздна засиживался в своем кабинете. Однажды к нему зашел попрощаться маршал М.Н.Тухачевский, уезжавший на новое место службы, в Приволжский военный округ.

Помню, они стояли в проеме дверей, такие не похожие друг на друга и каждый по-своему красив.

– Счастливого пути, Михаил Николаевич…

– Поправляйтесь, Ян Борисович…

Это была их последняя встреча…"

Это из книги воспоминаний о Гамарнике.

Что стояло за словами прощания? О чем они думали - два честных служаки? О том, что зря колебались, не предвидели случившегося? Уничтожить цвет армии!.. Аресты шли, а они все еще не могли себе этого представить.

Не к их чести. Непростительно было не предвидеть им, людям с образованием, со знанием истории… Впрочем, одно дело - знание истории, и совсем другое - творение ее в стране, где вождь стал отцом народа, и ты, выступая против него, выступаешь против народа. Вот что заставило нас колебаться. Прощай, Михаил Николаевич. Лубянским спецам я живым в руки не дамся.

31 мая этот человек-легенда, человек-прототип, которому подражать было кощунственной мечтой, Яков Борисович Гамарник застрелился, когда лубянские воины поскреблись в дверь. Он уже все понял, и рука его не дрогнула. Еще одна личность, еще одна жизнь.

Систему подлых отношений между людьми заложил Сталин. Не мог быть вершиной - взорвал вершины. Ликвидация личностей стала основой государственной деятельности. Сопки стали называть горами. Он стал самой высокой сопкой. Упал уровень мышления. Мест а предоставлены были посредственностям, они-то и правили бал.

Война снова стала производить отбор. Потребовались яркие фигуры, и запросы войны приходилось удовлетворять, хотелось этого вождю или нет. Явились новые имена. Ошибочно думать, что уж на сей раз маршалами стали все те, кто проявил выдающиеся качества. Выдвижения и награждения проводились с учетом главного качества - управляемости. Если генерала можно толкнуть на неподготовленное наступление, в котором войска его понесут тяжкие потери, -это хороший, управляемый генерал. Если упрямится и настаивает на своих сроках, это неуправляемый генерал, он плохой. Конев стал маршалом и был осыпан наградами, почти как Жуков, а Толбухин, хоть и стал маршалом, но Героя Союза от Сталина так и не дождался. А стратег А.И.Антонов, начальник Генштаба, не стал маршалом.

Репрессии в армии, утихшие после катастрофы Западного фронта, ибо некого уже стало репрессировать (да и нельзя же в войну воевать еще и со своими генералами), возобновились после войны. Стреляли свидетелей кошмара сорок первого года - генералов, попавших в плен и имевших достаточно времени для раздумий о том, как же все случилось. Эти особенно были опасны, даром что остались верны присяге и не примкнули к власовскому движению. Карали и тех, кто остался недоволен Сталиным, как Кулик. Давили близких к Жукову людей. Расправе с Жуковым помешало то, что он был популярен, а армия, покорная владыке, была все же армией-победительницей и снова обрела гордость. Потому-то Высший Военный совет 1946 года, на котором решалась судьба маршала, спасшего Родину, отличался от Высшего Военного совета 1937 года, на котором решилась судьба командармов. Хотя среди созванных на совет немало было завистников и даже врагов маршала, в критический момент прозвучала фраза, которая девять лет назад могла предотвратить всю трагедию Великой Отечественной войны: " Армия больше не позволит решать свои дела!" Вразрез отважным лишь на войне, но не перед ликом вождя, так рубанул маршал танковых войск Павел Семенович Рыбалко. Пол не рухнул, потолок не провалился, и стены устояли, а лубянские стрельцы не ворвались и не стали заламывать руки. В зале было теперь двое, готовых стать спина к спине.

П.С.Рыбалко, командующий бронетанковыми войсками советской армии, умер два года спустя, в августе 1948 года. Ему было всего 54 года…

Нет доказательств, что Сталин и впрямь собирался уничтожить Жукова физически. В войну он уразумел цену военному таланту. Мировое господство еще манило, а результаты чистки еще сказывались. Даже после такой войны жуковых оказалось мало. Возможно, вождь всего лишь ломал характер маршала и редуцировал его славу до соразмерности с собственной. Овладев армией и помня, какого страха это ему стоило сперва в 37-м, а затем в 41-м (о народе он не кручинился, народ женщины народят), господством он дорожил и упускать его не собирался. Но фраза Рыбалко прозвучала, ее слышали все, и последствия ее и несомненны, и неизвестны.

Впрочем, в войну до этого было еще далеко, и генералы, разобщенные лично преданными Сталину комиссарами, в общении были осторожны.

Но иногда - иногда! - даже страх не срабатывал, и в отношениях между военными сохранялся элемент доверия. Неискоренимы людские потребности. Хоть кому-то надо же доверять! с кем-то советоваться!

К счастью для самого вождя.

Если бы не дружба по крайней мере между двумя его выдвиженцами, многое в войне могло сложиться иначе.

Об этом в свое время.