Глава третья Эпоха Каприви

Глава третья

Эпоха Каприви

1

Несмотря на утомительную муштру, введенную Штошем, он мало считался с возможностью войны, вытекавшей из международной обстановки 70-х годов.

В то время молодой имперский орел совершал свой первый мирный полет над морем. Если в начале двадцатого века мы должны были одновременно думать о двух вещах: о гигантски выросшем и в то же время легко уязвимом престиже германского мирного труда на всем свете и о военных опасностях, угрожавших со всех сторон метрополии, то Штошу еще не приходилось считаться с каким-либо непосредственным противником. Штош провел маневры всего один раз, да и то только в самом небольшом масштабе (это было в 1882 году, незадолго до его ухода в отставку).

В тактическом смысле слова маневры были тогда вообще невозможны, ибо мы еще не были достаточно подготовлены; поэтому учения носили, так сказать, азбучный характер. Мы тратили много времени на артиллерийские упражнения и стрельбы, но во главу угла ставилась пальба залпами по мишеням, расположенным на дистанции всего 200-500 метров, а это говорит само за себя.

В 1883 году в лице Каприви к руководству флотом пришел человек, который под влиянием изменившейся международной обстановки и собственных наклонностей подчинил всю работу подготовке к войне. Каприви был типичным генштабистом. Этот мало кем понятый человек жил и действовал, исходя из мысли, которую он в разговорах со мной часто выражал следующим образом: Будущей весной у нас будет война на два фронта.

Каждый год он ждал войны следующей весной. Он был в гораздо меньшей степени политиком, чем Штош. Когда несколько позднее, незадолго до отставки Бисмарка, он был вызван к императору Вильгельму II для переговоров о занятии своего поста, то по дороге в замок сказал фельдмаршалу Лоэ: Сегодня я хороню свою воинскую славу. Для флота он был, по выражению принца Фридриха Карла, «слишком бедовым», ему бы следовало быть начальником генерального штаба. Итак, он поставил перед флотом военно-политическую цель. Была ли эта цель вполне правильной, остается сомнительным, но все же это была идея. При Штоше флот не знал, для достижения какой стратегической цели он трудится. Вследствие краткости летних учений флот заедала формалистика, которую можно назвать «страстью к эволюциям». Упражнения соответствовали принятым в армии поворотам налево и направо. Мобилизационная способность оставалась на бумаге. Весной 1883 года Каприви произвел инспекторский смотр и был поражен чудовищным объемом деятельности, лишенной правильной руководящей мысли.

Поскольку, однако, большие результаты быстро не достигаются, а флот еще при Штоше страдал от того, что должен был выполнять невыполнимое, Каприви ограничился тем, что стал готовить оборону применительно к войне с Россией и Францией. Если отвлечься от мысли о войне на два фронта, то легко впасть в ошибку, обвинив его в недооценке задач, стоявших перед флотом. Он говорил: сначала нужно покончить с войной, которая начнется послезавтра, а потом займемся дальнейшим развитием флота. Он и сам работал над этим развитием и каждую весну руководил маневрами, в основу которых клались различные общие и специальные соображения, как это делается в армии. Обычно целью их было нападение на побережье: одна сторона атаковала его, а другая защищала.

В качестве создателя торпедного дела я достиг тогда определенного положения во флоте и мог позволить себе выразить мое мнение об отсталости нашей тактики. Кроме того, я был родственником Каприви, что при его характере было даже опасным, так что я никогда не касался нашего родства. Но я мог говорить откровенно и сказал ему: Чего нам особенно не хватает, так это тактической мысли. Мы не знаем, как нам драться. Каприви сделал все, чтобы использовать это замечание. Он задал так называемые «двенадцать тактических вопросов» ряду офицеров, мнение которых ценил. Все вопросы исходили из того, что французы воюют против нас, и гласили: Как действовать в походе, как нам следует построиться, как держать себя в Melee{26}, которая (по мнению Каприви) должна иметь место при любых обстоятельствах{}n».

Каприви организовал поездки офицеров генерального штаба, которым ставились такого рода задания: Франция и Россия объявляют нам войну: русский флот хочет соединиться с французским, а мы должны помешать этому. Подобные задания, клавшиеся в основу дискуссии, привели к тому, что от береговой обороны мы перешли к мысли о необходимости создания флота Открытого моря. Венцом деятельности Каприви была произведенная лично им переработка нашего первого оперативного плана; затем он вызвал меня для консультации. План состоял примерно в следующем: в момент объявления войны я должен ввести в Шербур соединение миноносцев; вслед за этим наш линейный флот должен был направиться к Шербуру и приступить к его обстрелу. Каприви является также отцом нашего мобилизационного плана.

Несмотря на его понимание тактико-стратегических проблем, он не имел определенной судостроительной программы. Правда, он сознавал, что флот не может жить чем бог пошлет. Однако всю свою жизнь он стоял слишком далеко от моря; к тому же мнение морского офицерства было еще слишком неопределенным, чтобы можно было наметить четкую линию в области судостроения. Каприви с удивлением взирал на множество противоречивых проектов. Он часто обращался ко мне; я отвечал, что вопрос о том, какой характер следует придать флоту, решится только после того, как будет достигнута ясность в тактических требованиях. К тому же развитию судостроения препятствовало и политическое мировоззрение шефа. Еще в связи с введением двухлетнего срока службы в армии (1893) рейхсканцлер Каприви сказал мне: Мы сможем думать о создании мощного германского флота лишь по удовлетворении психологической потребности народа в войне с Россией, к которой присоединится Франция. Односторонняя сухопутная ориентация, которой мы придерживались веками, мешала нам понять до 1895 года (а Бетман не понял этого и в июле 1914 года), что английская политика «Balance of Power»{28} на материке обернулась бы против нас, если бы мы одержали победу над Двойственным союзом.

В своей деятельности на посту рейхсканцлера он также исходил в основном из мысли о войне на два фронта, а собственно политикой занимался мало. Его дружественное отношение к полякам было обусловлено тем, что он не хотел иметь в их лице ожесточенных врагов, когда начнется война. В 1893 году я провел несколько недель с итальянским королем Гумбертом и сказал ему по просьбе Каприви: Решение лежит на Рейне. При расторжении договора о перестраховке Каприви (как он сам говорил мне) руководствовался тем чувством, что этот договор является не совсем честным, поскольку война была неизбежна, к тому же он лишал нас доверия Австрии. В 1870 году Каприви и принц Фридрих Карл ездили с официальным визитом в Россию. Он почувствовал там ненависть петербургских офицеров, всеобщую зависть к покрывшей себя славой прусской армии. Я убедился на собственном опыте, что он был прав. Мы, так сказать, слишком много побеждали. Каприви рассказывал, что император Александр II умышленно избегал германских офицеров, но как-то подошел к ним в одной из зал и сказал Каприви: Вы и не знаете, как я вас люблю, но здесь я не смею этого показать. Учитывая характер Каприви, я считаю совершенно исключенным, что при расторжении договора о перестраховке он подчинился английскому или придворному влиянию. Чтобы теснее связать с нами Австрию на случай войны, он заключил торговый договор 1891 года, невыгодный для нашего сельского хозяйства.

Каприви не находил времени для развития наших морских интересов в духе Штоша, да у него и не лежало к этому сердце. Он принадлежал к отпрыскам чиновничьих и офицерских семей, которым вопросы экономики кажутся чуждыми и непривлекательными.

Развитие промышленности и торговли не находило отклика в этом одиноком, лишенном личных потребностей человеке. Поэтому он сначала противился приобретению колоний, хотя впоследствии удачно и энергично руководил военными операциями, связанными с расширением наших колоний.