1
1
Англичане надеялись раздавить нашу страну с помощью русского парового катка, причем франко-бельгийско-британская армия должна была сдерживать наше наступление; в случае, если бы появилась опасность слишком большой победы России, она намеревалась прекратить войну.
Эти хорошо обоснованные надежды врага на победу не осуществились благодаря нашему военному аппарату и той быстроте, с которой мы захватили Бельгию. Русские массы сделали все то, чего можно было от них ожидать. Однако они имели несчастье натолкнуться на великих полководцев, которые с помощью военного счастья и опираясь на лучшие качества нашего вооруженного народа, провели несколько великолепных операций.
Шлиффеновский план нападения на Францию через Бельгию сам по себе был вполне пригоден, чтобы отвратить от Германии первую опасность. Я не могу судить, был ли этот план, оставшийся мне неизвестным до начала войны, безусловно правильным, принимая во внимание развитие военной техники в сторону окопной войны, а также наше международное положение и соотношение сил между противниками. Во всяком случае выполнять его должны были гениальные люди, способные удержать в своих руках руководство столь гигантской операцией независимо от возможных случайностей. При осуществлении столь колоссального обходного маневра никакой коэффициент страховки не должен был казаться слишком высоким для нашего военного командования; однако оно приняло недостаточный коэффициент. Армия в мирное время была слишком мала; вследствие рокового упущения оборонные возможности Германии не были использованы в достаточной мере. В конце 1911 года канцлер внес законопроект об ассигнованиях на армию; однако эти ассигнования были недостаточно велики; суммы, дополнительно отпущенные в 1913 году, не смогли уже повлиять на ход войны. Я сам по инициативе адмирала фон Мюллера накануне рождества 1911 года предложил военному министру фон Герингену настаивать совместно со мною на немедленном внесении законопроекта об ассигнованиях на оборону и выразил готовность рассматривать требования армии как первоочередные по сравнению с моими собственными требованиями. Осенью 1914 года в главной квартире держались того мнения, что война с Францией была бы выиграна, если бы мы располагали еще двумя корпусами, которые генеральный штаб допустил отторгнуть у себя в 1911-1912 годах вопреки требованиям собственных специалистов. К этому присоединялась недооценка британской армии, которая в представлении нашей публики состояла из альдершотских «томми» в фуражечках и с тросточками. Когда после объявления войны я предостерег начальника генерального штаба от недооценки этих войск, состоявших чуть ли не из одних сержантов, он ответил: Мы их арестуем. Выражая эту надежду, он, очевидно, не предвидел, что в самые критические дни ему придется снять два корпуса для переброски на восточный фронт именно с правого фланга. Еще поздней осенью 1914 года в главной квартире сомневались в солидности новых армий Китченера. В августе 1914 года я писал из Кобленца: Трудности начнутся лишь тогда, когда армия решит, что уже перевалила через горы.
В то время мне казалось всего важнее прервать английские коммуникации и пробиться к Кале. Все остальные стало бы гораздо легче, если бы, отрезав англичан от портов Ламанша, мы заставили их сообщаться с Францией через Шербур или даже Брест, то есть через Атлантический океан, а не внутреннее море; это придало бы войне совершенно иной оборот.
Но ни я, ни фельдмаршал фон дер Гольц, который всецело разделял мою точку зрения, не могли побудить Мольтке к такой операции. На решения же Фалькенгайна я вообще не мог оказывать влияния. Чтобы осуществить мое желание и перерезать коммуникации англичан со стороны моря, понадобилось бы морское сражение с участием флота Открытого моря, а не отдельные вылазки морских сил. При моем стремлении вывести флот из бездействия, о котором речь пойдет дальше, такая точка зрения являлась лишь частной. В настоящее время (начало 1919 года) она нашла себе подтверждение в заявлении лорда Холдена; по газетным сообщениям, последний прислал в редакцию «Таймса» письмо, в котором отмечает как ошибку в германской стратегии тот факт, что она не решилась немедленно пустить в ход свои подлодки и миноносцы, чтобы помешать переброске британской армии после ее мобилизации утром 3 августа. Если бы мы планомерно подготовили эту операцию, а затем попытались провести ее, в дело, несомненно, вмешался бы английский линейный флот, и морская битва произошла бы тогда чем скорее, тем лучше.
Мольтке был тяжело болен. Он выпустил поводья из рук в самый опасный момент, и единство в операциях армий было потеряно. Несмотря на его неуспех, я имел полное доверие к личности Мольтке. Его преемник производил впечатление человека, недостаточно подготовленного к решению стоявших перед ним задач, которые после битвы на Марне и перехода к войне на истощение расширились до бесконечности. До тех пор армия была воодушевлена одной мыслью: Канны. Б войне же на истощение превосходство врага благодаря его господству на морях должно было оказывать свое действие все сильнее. Все победы на суше сводились на нет вследствие того, что общее положение Германии являлось беспримерно неблагоприятным. Стиснутые между нашими сухопутными врагами, мы не могли спастись только тем, что, ощетинившись подобно ежу, делали себя неуязвимыми со всех сторон, ибо наши жизненные нервы проходили через море. Поэтому спасти нас могли только величайшая смелость и решимость. Войну на суше следовало подчинить задаче достижения общей цели. После битвы на Марне армии пришлось переучиваться. Тогдашнее же верховное командование не подумало о необходимости установить великие конечные цели. Что же касается Гинденбурга и Людендорфа, которые в 1915 году стремились уничтожить русские армии посредством обхода их со стороны Ковно, а потому не были согласны с фронтальной атакой у Горлицы, то им не пришлось выполнить свой военный план.
Если бы он удался, они, несомненно, получили бы перевес над главной квартирой. На войне необходимо иметь определенную великую политическую цель, для достижения которой концентрируются все политические и военные силы. Решает дело главный противник. Частичные же победы над второстепенными противниками в лучшем случае являются средствами для достижения цели. У нас могла быть только одна цель: поразить самое сердце неприятельской коалиции. Судьба наша зависела от того, сумеем ли мы распознать эту цель.
Кто же был нашим главным противником? Для меня несомненно, что им был тот, кто обладал наибольшими средствами и наиболее упорной волей к войне. Политическим мозгом Антанты всегда был Лондон; он же становился все более и ее военным мозгом. До восстановления восточного фронта в 1918 году он не упустил ни одного значительного шанса. В противоположность этому все наши победы над Россией следовало рассматривать как частичные поражения ее, которые должны были послужить к тому, чтобы высвободить наши силы и направить их против главного врага, ибо они делали возможным быстрое заключение сепаратного мира с царем.
Никакое расчленение царской империи, которое имели в виду германские дипломаты и демократия, не могло нам помочь, если главный враг оставался для нас недосягаем.