5
5
Англо-саксы хорошо усвоили, что в такой гигантской борьбе победу приносит могущество идей. Они кричали на всех языках:
Слушайте, народы земного шара, среди нас есть один народ, который постоянно нарушает общее согласие, объявляет войну и хочет завоевать весь мир, в то время как мы неизменно приносили вам только свободу. Он начал с Эльзаса, теперь пытается проделать то же с Бельгией, и если он достигнет успеха – настанет ваша очередь. Кровожадная каста военных и юнкеров держит народ в цепях рабства, а кайзер – этот самодержец – произвольно вызывает мировой пожар. Помогите нам разбить этот народ, чтобы мы смогли воздать ему по заслугам. Только когда это будет достигнуто, можно будет заключить желанный для всех благородных людей союз народов, и на земле наступит мир. Человечество превратится в стадо овечек, а мы тогда добровольно откажемся от роли пастуха.
Англо-саксонские руководители распевали эту песню на тысячу ладов и неутомимо повторяли ее. Такого рода речами они опьяняли самих себя и свои народы. А чтобы последние сохранили ненависть, необходимую для борьбы врукопашную, они кричали на весь свет: Посмотрите на этих немцев, уничтожающих произведения искусства Франции, позорящих ее женщин и с сатанинским наслаждением отрубающих руки ее детям. В то же время золото врага катилось во все страны и даже в Германию, если для этого находилась подходящая почва. Еще хуже было то, что враги воспользовались незнакомством немецкого Михеля с внешним миром и его склонностью к самоуничижению, которая красной нитью проходит через всю нашу тысячелетнюю историю. Им пришел на помощь и проникший в некоторые области Германии международный капитал и тот фермент разложения, который был столь хорошо представлен органами печати вроде «Франкфуртер Цейтунг».
Что же противопоставило политическое руководство Германии этому духовному и экономическому оружию наших врагов? Оно могло сказать:
Вы, англо-саксы, вот уже много веков натравливаете друг на друга народы европейского материка. Пруссия воссоединила Германию, раздробленную на остатки племен и клочки земель; чем сильнее мы становились, тем больше проникались мы уверенностью в том, что нашей миссией является защита свободы Европы от возникающих по ту сторону морей гигантских держав. Ибо омываемая морями и сильно раздробленная Европа будет по-прежнему производить величайшие духовные ценности, если ее многочисленным и сталкивающимся на ограниченном пространстве культурам будет обеспечено свободное развитие и возможность взаимно оплодотворять друг друга. Германия возвышается и падает вместе с Европой, а Европа – вместе с нею. Поэтому Германия крайне заинтересована в том, чтобы народы европейского материка сохранили полную свободу, а с нею вместе и способность к творчеству. Вы же англо-саксы, надеваете на народ материальное и духовное ярмо. Посмотрите, народы мира, скольких из вас они уже заставили прозябать, низведя в той или иной степени на положение вассалов, и поймите, как велика станет эта опасность в будущем. Поэтому мы боремся за свободу всех народов земли против всеобъемлющей тирании англо-саксов.
Вы обвиняете нас в милитаризме и господстве произвола в то время, как у вас для поддержания воли к войне установлена самая неограниченная диктатура, какую знала история, и отдельные лица с драконовской строгостью применяют военную силу, не считаясь ни со свободой личности, ни с демократическими принципами. Крича о нашем милитаризме, вы в действительности имеете в виду единственную еще сохранившуюся в мире независимую силу, которая идет своим путем и могла бы обеспечить сохранение европейского равновесия. Ваши правители из Лондонского Сити и с нью-йоркской Уолл-Стрит хорошо знают, что только эта Германия стоит еще у них на пути, мешая им подчинить весь мир их капиталистической «идее соглашения». Если же им удастся устранить это последнее препятствие и завоевать неограниченную мировую монополию, то на всем свете надолго воцарится кладбищенское спокойствие, охраняемое Pax Britannica{189}.
Мысли этого рода следовало всячески распространять еще до войны, ибо наш народ остро нуждался в великих целях, национальное чувство развито у нас неравномерно, могущество англо-саксов оценивалось неправильно, а сознание того, что сами мы не можем обойтись без внешнего могущества оттеснялось на задний план космополитическими утопиями.
Во время войны, когда на карту было поставлено наше существование, волю к жизни надо было разжечь и поддерживать.
Чего же желало наше политическое руководство? Оно, правда, опровергало несколько раз возводившуюся на нас клевету. В остальном же его речи звучали примерно так:
Мы, правда, объявили вам войну, но хотим лишь защищаться, а не разбить вас. Мы, правда, поступили с Бельгией несправедливо, но в будущем постараемся загладить эту несправедливость; мы не хотим полностью завоевывать ее, но все же удержим кусок ее территории. Определенных целей и идей мы в этой войне вообще не имеем. Мы, правда, боремся за равновесие на море, но делаем это больше на словах, ибо хотим в то же время помешать тому, чтобы продажное и реакционное русское чиновничество вновь стало править рыцарственной Польшей. Я понимаю, что англо-саксы считают наш несчастный флот угрозой для себя. Я признаю за ними это право, хотя наш флот в два раза слабее одного английского. Не сердитесь на то, что я, ваш друг, не сумел помешать строительству этого несчастного флота, хотя в качестве рейхсканцлера обладал необходимой для этого властью и несу за это ответственность. Вы также не совсем неправы, когда говорите, что наше государственное устройство менее демократично, чем ваше. Правда, необходимость в сильной власти вытекает из наших национальных особенностей, нашего исторического опыта и нашего географического положения, а конституция не предоставляет кайзеру таких полномочий, как президенту Вильсону, но мы все это изменим. Если бы все мы действовали в моем духе, то Эльзас с линией Вогезов давно бы отдали французским пропагандистам, чтобы сделать его совсем свободным. Я энергично защищаю интересы фракций рейхстага, чтобы расчистить путь нашей демократической мысли. Правда, для нас было бы лучше произвести внутренние преобразования после войны, ибо они слишком отвлекают внимание нашего народа от необычайной серьезности момента, в который решается его судьба; но вместе с моими демократическими друзьями я чувствую, что демократизацией нашего строя мы завоюем ваши симпатии и благосклонность всего мира. Поэтому я уже и теперь действую в этом направлении, и поскольку я признаю ваше благородство, даже как враг, мы скоро придем к миру, который будет справедливым для всех.
Чтобы подобные мысли получили распространение в Германии, естественные чувства нашего народа, проявившие себя с огромной силой в начале войны, планомерно искажались и подавлялись цензурой печати, системой обработки общественного мнения, созданной Вильгельмштрассе, и в особенности затеянной демократией дискуссией о внутренних целях войны, так что в конце концов моральное состояние и сопротивляемость нашего народа действительно понизились, и он потерял веру в себя. Всякий государственный деятель поймет, что при создавшемся для нас крайне опасном положении нам было необходимо с первого же дня поддерживать на высоком уровне идейное и моральное состояние народа, если мы хотели выдержать борьбу и привести ее к такому окончанию, которое позволило бы нам залечить в известной мере раны, нанесенные войной, и продолжать выполнение миссии Пруссии-Германии.
Истекая кровью из тысячи ран, плохо питаясь, лучшая часть германского народа вела борьбу за свое существование, опираясь о стены родины, но когда эти стены были разрушены изнутри, защитники их потеряли решимость и впали в лихорадочный бред.
Проклятие истории и наших потомков (если германизм вообще сохранится) падет на тех, кто этому способствовал.