Глава 20. Самый злой человек во Вселенной

Глава 20. Самый злой человек во Вселенной

Я всего лишь пытался перехитрить смерть. Я просто пытался протянуть еще чуть-чуть, до тех пор пока тьма, к которой, как я знал наверняка, идет моя жизнь, не накатится на меня и не уничтожит меня. Я просто пытался остаться живым еще какое-то время, до тех пор пока окончательно не исчезну. Хотел остаться в мире света, побыть с живыми еще немного, пока мое время не пришло.

Корнелл Вульрих. Ночные сети (фронтиспис книги)

«Когда я смотрю в зеркало, я вижу затравленный взгляд, такой же, какой можно было увидеть в глазах Тревена, Вульриха или Гришэма. Это взгляд одновременно и хищника и жертвы. Подобные черты проще анализировать в других, чем в себе».

Если ЛаВей читает по чужим лицам лучше, чем по собственному отражению, обратное заключение столь же верно, Антон Шандор ЛаВей — не тот человек, которого стоит спрашивать о его талантах. О преимуществах сатанизма — сколько угодно. О достоинствах его предшественников в сфере дьяволизма — пожалуйста, но какие конкретно качества отличают Антона ЛаВея… «Я стараюсь об этом не думать. Я не могу думать о себе как о человеке, который действует как-то уникально (а так, похоже, думают обо мне другие): если я буду так думать, я могу внезапно засмущаться. Мне надо думать о себе из какой-то весьма отдаленной перспективы, иначе я становлюсь опасно подавленным. Могу стать невыносимым мегаломаньяком и стану невменяем, или у меня случится коллапс, я впаду в паралич, не смогу действовать вовсе. Для меня гораздо безопаснее и более продуктивно видеть себя как во сне, действуя и наблюдая это действие со стороны одновременно. Мне кажется нереальным, что когда я был молод, я сидел в большой клетке. Я знаю, что так поступал, но кажется, что это был другой человек. Мне нужна дистанция. Это все равно что играть на клавишных инструментах — я могу заниматься этим, только не думая об этом».

В этом смысле ЛаВей зависит от других людей, чтобы получить картину или оценку своей деятельности, которую он не может — не хочет — не в состоянии дать сам. Два самых искренних сторонника ЛаВея — это его собственные дочери, Карла и Зина. Карла, стройная красавица с иссиня-черными волосами, выступает с лекциями о сатанизме с начала 1970-х годов, во всем мире она уже давно стала героиней фотосессий, фантазий и эротических фиксаций. Зина, блондинка с мучительно волнующей фигурой, взяла на себя большую часть ответственности за внешние связи Церкви: в последнее время она представляла организацию в национальных теле- и радиошоу. Как совершенно законченная обольстительница, Зина написала предисловие к книге ЛаВея «Сатанинская ведьма». И Карла и Зина используют свои уникальные чары, чтобы расширить сферу влияния ЛаВея не только среди динамичных молодых новаторов, но и среди людей, уже близких к власти. Сын Зины, Стэнтон Захарофф, который родился в 1978 году во время одного из самых жутких ураганов в истории Сан-Франциско, уже демонстрирует решительный и независимый дух — он сам взялся читать «Сатанинскую Библию» и при каждом удобном случае стремится получить личный урок у деда. У всех троих характерные глаза и циничный ум ЛаВея. Хотя Верховный Священник ценит признание и поддержку, на табличке, стоящей на его рабочем столе, отражено характерное для него опасение, касающееся слишком увлекающихся типов: «Остерегайтесь тех, кто падает к вашим ногам: они могут тянуться к углу ковра».[63] Но больше всего он не любит тех, кто норовит погреться в лучах его славы или ворует его идеи, претендуя на оригинальность или откровение, — в лучшем случае он с ворчливым недовольством признает сам факт их существования.

Последние несколько лет ЛаВея обвиняли в том, что с ним невозможно встретиться, он почти не дает интервью, даже когда предлагаемые гонорары за съемки достигают шестизначных сумм. Телекомпании предлагали по 10 тысяч долларов тем, кто мог помочь снять на пленку интервью с ЛаВеем. В свете этих отказов, слухи о плохом здоровье, смерти или передаче бразд правления в Церкви Сатаны дочерям его не удивляют. «Когда я думаю о том, как много раз я играл со смертью, я понимаю, что, наверное, был сумасшедшим. Я ведь мог и пораниться. Когда мне было 16 лет, я не ожидал, что доживу до 21. Потом я подумал, что вряд ли дотяну до 30. У меня всегда было такое чувство, что прямо за углом рядом со мной всегда была моя смерть.

Болтовня о моей преждевременной кончине меня неудивляет. С того момента, как мне исполнилось 45 лет, об этом начали ходить слухи. Однако, как некогда сказал Марк Твен, «слухи о моей смерти сильно преувеличены». Даже внутри нашей организации есть люди, которые праздно интересуются, что случится с Церковью Сатаны, когда я умру, кто будет ею заправлять, — хороша поддержка! Они почти уже потирают руки, ожидая, что будет потом. Об этом я не беспокоюсь — сатанизм существует, он никуда не денется, и Церковь Сатаны об этом позаботится. Меня забавляют расползающиеся обо мне мрачные сказки. Сначала они говорили: «Он умер молодым» или «Он пошел на компромисс и отказался от своих идей». Потом, когда они обнаружили, что я все еще жив: «Ну, вы знаете, он не так хорошо себя чувствует». Я думаю, по мере того как я буду становиться старше, они начнут говорить что-то типа: «Ну, вы знаете, он сошел с ума. У него уже плохо с памятью, и вообще он уже долгие годы не в себе». Это уже смешно. Некоторые люди, действительно, предпочли бы купаться в славе после моего ухода».

ЛаВей говорит, что построил свою жизнь так, чтобы общаться только с небольшим кругом людей, которые готовы быть полностью преданными демоническому руководству ЛаВея. ЛаВей шутит, что те, у кого с ним самые близкие отношения, в знак уважения называют его «доктор ЛаВей», «док» или «герр доктор», тогда как люди, с которыми он едва знаком и, вероятно, даже и не собирается узнать ближе, с самого начала обращаются просто — Антон. Для тех, кто входит в ближайший круг его помощников, ЛаВей становится требовательным хозяином. Хотя, похоже, что его личные демоны еще более безжалостны. Для такого человека, как ЛаВей, времени никогда не хватает, он считает, что можно позволить себе спать не больше четырех часов. Ведь так много книг, которые надо прочитать, так много следует написать, столько музыки сыграть и послушать. ЛаВей признает, что его аудитория всегда будет ограниченна, и говорит, это ничего, иного он бы и не хотел. Смеясь, он вспоминает, что некоторые из его наиболее доброжелательных друзей и родственников никогда не могли вполне смириться с его сатанинскими занятиями, говоря, что, мол, «позор, что Антон свернул на эту дорогу. Он мог бы быть таким блестящим (художником, музыкантом, органным мастером — это лишь несколько альтернатив, которые они предлагают), если бы только постарался!»

«Я больше не пытаюсь удовлетворять кого-либо помимо себя самого. Возможно, когда я был моложе, все было по-другому, но теперь я сыт по горло тем, что думают обо мне люди. Меня обвиняли в том, что для пущего драматического эффекта я изменил свою внешность — отрастил бородку и выбрил голову. Однажды я сбрил бороду, просто чтобы посмотреть, как буду выглядеть. Без бороды я расстраиваю людей еще больше — я становлюсь более недоступным. Стало ясно, что с бородкой я выгляжу дьявольски, но без нее — злобно по существу. Тут уж ничего не поделаешь. Я ношу бороду и брею голову, потому что считаю, что именно так выгляжу лучше всего. Люди ожидают от вас определенных вещей и порвут вас на части, если вы не дадите им того, чего они от вас ожидают».

То, чего мы ожидаем от ЛаВея, что мы проецируем на него, — смесь его природных качеств и его собственного раннего представления о себе как о самом главном бунтовщике, Сатане. Не таким уж и преувеличением будет сказать, что ЛаВей совпадает с нашим представлением об этом персонаже. Если использовать сократовскую идею, то, чем сильнее мыслительная волна или чем больше волн направлено на образ, тем сильнее становится архетип. Архетип Сатаны возник и развивался под разными именами еще в древности. Антон ЛаВей столь многими чертами соответствует этому архетипу, что врос в эту роль — в идеал, в метафору Сатаны. Может быть, ЛаВей стал настолько созвучен образу Сатаны, что приобрел и метафизические силы, присущие самому архетипу? Тогда ЛаВей может распоряжаться определенными силами, но для соблюдения естественного баланса необходимо и отдавать что-то взамен — испытывать беды и горести Сатаны.

Как и предсказывал ЛаВей в «Сатанинских ритуалах», 1984 год стал важным как для его психологии, так и для его жизни. Несмотря на увеличившиеся возможности для выражения своих взглядов и получения обратной реакции, ЛаВей пережил ужасную эмоциональную драму: «Если чувство удовлетворения ведет к размягчению ума, а боль и возрастающий цинизм — это именно то, что требуется для заострения вербальных и ментальных умений, то мои умения весьма обострились за последние несколько лет». Кажется, что ЛаВей, постоянно верный своему сатанистскому архетипу, обречен оставаться в одиночестве, без возможности разделить свои воспоминания или прошлое с какой-либо женщиной. Мэрилин и Джейн уже нет. Первая жена ЛаВея, Кэрол, умерла в 1975 году. В 1984 году, после 24 лет, наполненных событиями и проведенных вместе с ЛаВеем, Диана решила, что она больше не хочет быть частью мира ЛаВея. Диана не только обвинила ЛаВея в физическом насилии и попыталась добиться продажи и раздела имущества ЛаВея, но и нашла себе работу офисного служащего, поменяла имя и попыталась полностью порвать со своим прошлым.

ЛаВея преследует повторяющийся кошмар о том, что он ищет в огромном, полном народа кинотеатре или на карнавале «Марди Гра» женщину, с которой он туда пришел, и не может найти ее. Его сон отражает почти детский страх остаться одному. И все же ЛаВей проводит очень четкое различие между желанием быть с людьми вообще и желанием быть с тщательно отобранными людьми. В действительности ему обычно нужнее всего оставаться одному, чувствовать свое уединение, отойти от мейнстрима. «Я никогда не был против того, чтобы увидеть себя стариком, бродящим в одиночестве по большому старому дому или замку, идущему по длинным темным коридорам, в компании одного только эха своих шагов. Похоже, это было моей тайной мечтой с того самого времени, когда я был ребенком».

Мир ЛаВея — это мир, несущий ему наслаждение, гедонистичный, элитистский… и втоже время брутальный, враждебный, экстремальный. Ему не нужны близкие люди, поэтому любой, кто входит в его непосредственное окружение, должен принимать эмоциональную и психологическую недоступность ЛаВея и соблюдать дистанцию. ЛаВей не терпит никаких праздных фантазий в рядах своих последователей. Выше уже говорилось о том, что ЛаВей склонен считать свой собственный опыт, свои верования и свои фетиши универсальными и проецировать их на окружающий мир, но сам он полагает, что эти взгляды должны разделять только близкие ему люди. Притом что обычно он всегда готов оказать поддержку окружающим его людям, он может стать патологически критичным по отношению к ним, что некоторые могут счесть непоследовательностью. Прежде чем кто-либо это осознает, ЛаВей становится почти грубым пуританином в своем собственном пуризме. Он дает строгие, детальные указания и ожидает, что его приказы будут выполнены буквально, даже ценой личного физического, психологического или финансового благополучия человека. Хотя ЛаВей требует от своих учеников и добровольцев непосильных (и ломающих свое «я») вещей, ожидая все больше и больше полезных результатов при выполнении каждого задания, он признает: «если этого не сделаю я, то это сделает кто-то другой, возможно, хуже». Но, как тут же добавляет ЛаВей, никто никому не угрожает пистолетом. Если с ЛаВеем остаются и он поддерживает отношения по несколько десятков лет, то это происходит вследствие верности и лояльности, которые он внушает. ЛаВей признает, что, возможно, его истинная сила, которую люди ожидают от него и питает их собственные жизни, и есть в точности вот эта сила — его власть, руководство и дисциплина. «Я никогда не сожалел о том, что был слишком крут с кем-то. Только о том, что был слишком мил».

По мере того как ЛаВей становится старше, он позволяет себе роскошь становиться более жестким и более требовательным к людям, более избирательным. «Каждый день я все меньше и меньше думаю о том, что могут подумать остальные. Мне наплевать на то, что обо мне говорят люди. Что они могутобо мне сказать? Что я безумец? Что я ошибаюсь в отношении того, чем в действительности является мир? Что я — злобный убийца, лидер огромного заговора? Что я слишком экстремален? Что я грязный и липкий еврейско-цыганский циркач, который смотрит на мир глазами балаганного служки? Они могут думать все, что угодно. По крайней мере я не претенциозен и не глуп. А если на моем горизонте появляется человек, который исполняет музыку в стиле, схожем с моим, он может прийти навестить меня после ужина, и мы об этом поговорим. Что же касается всего остального, я взял себе за правило никогда ничего не отрицать. Я являюсь худшим людским кошмаром… и даже больше. Я никому не даю удовлетворения понять меня, решить, что они все обо мне знают и у них есть ответы на все вопросы. Если бы люди только знали… Я всегда любил это рекламное объявление компании Джонсона-Смита: «Представьте ихлица!..» Именно этот мотив побуждал меня совершать большую часть тех гнусных, злобных или дурных для репутации вещей, которые я творил. Представьте себе реакцию людей, если они когда-нибудь узнают об этом. Но они никогда не узнают. Все это началось как тайна, и я хочу, чтобы это так и закончилось».

Никто никогда не «узнает» Антона ЛаВея. Если вам повезет, то вы сможете увидеть достаточно, чтобы понять, что вы знаете о нем немного. Если вам не повезет и он сочтет вас недостойным доверия, вам придется уйти, самодовольно полагая, что вы что-то нащупали в глубине. В обоих случаях вы уходите после встречи с Антоном Шандором ЛаВеем, зная, что у вас был уникальный опыт — нечто, исходящее из самого факта его присутствия. Обычно так бывает, когда восходит солнце, и вы готовы с горячностью признать, что он заставил вас задуматься о жизни, пустив вас в свою жизнь. Ваш разум снова и снова возвращается к тем особым секретам, которыми он поделился только с вами, потому что он знал, что вы можете понять. Но когда все уже сказано и сделано, человек все равно будет знать о ЛаВее только то, что он решил открыть. Он последний таинственный человек в стиле Говарда Хьюза, Тревена, Бэзила Захарофф. Он одновременно парадокс и согласие, загадка и ответ на нее. Вы знаете, что должны ненавидеть этого человека, но каким-то образом, встречая его, слушая, как он играет, отпускает шутки и излагает свои идеи, которые так давно были вам близки, вы понимаете, что называть ЛаВея злобным чудовищем как-то странно. И каждый шаг, который вы делаете, уходя от него в холодный рассвет, несет вам все большее успокоение, но оставляет вас все более опустошенным.

Антон ЛаВей хочет больше не править миром, получать признание за то, что он сделал, или привлекать новых последователей, но чтобы его оставили в покое. Это вообще все, чего он когда-либо хотел. Когда вы узнаете его лучше, вы понимаете, что он не подстрекатель, задира или оратор. Он хочет писать, играть и творить так, как ему этого хочется. Он хочет наслаждаться обществом некоторых людей и уникальными вещами, доставляющими ему удовольствие, которые он собрал вокруг себя за всю жизнь. Это простые желания, которые вызвали бы симпатию в любом человеческом сердце. И тогда вы останавливаетесь, очень точно припоминая древнюю восточную пословицу, тайно переданную Девяти Неизвестным людям:

Солги лжецу, ибо ложь — его монета;

Укради у вора, ты увидишь, что это просто;

Перехитри хитреца, и выиграй в первый раз,

Но берегись человека, у которого нет топора для заточки.