12

12

Разумеется мне трудновато было — не зная ни польского, ни немецкого языков, добраться до Западной Германии. Трудно было долго держаться одной наглостью, да слепой удачей — особенно при социалистической системе, которая, как бы там ни было, господствовала и в Польше. Поэтому в конце концов, я был задержан. Произошло это достаточно прозаически, без погонь и перестрелок. Задержал меня армейский патруль, скрытно дежуривший у входа на один из мостов — диктатура Ярузельского давала себя знать. В то время даже телефоны обычных граждан в Польше тотально прослушивались; людей останавливали где угодно (в подъездах жилых домов, у входов в кинотеатры, на автобусных остановках…) и обыскивали — даже женщин. И хотя делалось всё это как-то спокойно, без истерики и придурковатого злобства, что называется спустя рукава, всё же — диктатура, есть диктатура.

После утрясения всех юридическо-дипломатических формальностей (хоть и "16-я республика", а всё-таки…) я был выдан советским властям.

Интересно что поляки (за редким исключением) как-то стыдились такого исхода. Особенно — рядовые солдаты. Когда машина, в которой я находился, стояла на границе, солдаты накупили на свои деньги мне еды, лимонада, сластей. Офицеры делали вид, будто в упор ничего не замечают. На меня смотрели как на человека, которого своими руками выдают на расправу людоедам.

Хотя, впрочем — не так уж сильно и ошибались. Если бы я был пойман советскими пограничниками, они забили бы меня до полусмерти. Это — негласная "привилегия" солдат, которым несколько суток не дают нормально спать и есть, заставляя ловить "нарушителя". А когда (и если) он пойман — им позволяется на нём отыграться. Так специально натаскивают людей, подобно собакам, на охоту за другими людьми; выковыривают, выжигают у них человечность, а заодно "повязывают" совершённым преступлением с правящей системой, заставляя бояться за себя лично, если эта система рухнет. И 18-19-летние, психически не окрепшие, не умудрённые жизнью пацаны, ломаются морально, участвуя в издевательствах над задержанными, в избиениях, а то и убийствах людей.

Иной раз пограничников натаскивают и в качестве подсадных уток — заставляя какого-нибудь солдатика демонстративно не принимать участия в избиении, проявлять якобы сочувствие к задержанному, влезть к нему в душу, что-нибудь выпытать во время откровенного разговора (если задержанный представляет какой-то интерес, или просто начальству хочется покуражиться) чтобы, разумеется, потом обо всём доложить "кому следует".

Люди служащие в погранвойсках, морально уродуются не меньше, чем солдаты из внутренних войск, охраняющие и убивающие заключённых. Но если о стоящих на вышках вэвэшниках как-то не принято было много писать, даже в советское время (лагеря и вышки — тема щекотливая и достаточно табуированная в СССР), то погранцов захваливали во всевозможных книжках и кинофильмах. Поэтому искусственно создалось в обществе абсолютно ложное мнение, что пограничники лучше вэвэшников, что служба в погранвойсках — не столь позорна и мерзопакостна, как в войсках внутренних. Сами же погранцы, после демобилизации, предпочитают о своих "подвигах" помалкивать в тряпочку — точно так же как и вэвэшники (другое дело что тем меньше верят). А на любые подковырки обычно отвечают, что, мол, "службу не выбирают", "куда послали — туда пошёл", и так далее, в том же духе. Однако по большей части — это лишь словоблудие. Даже во внутренние войска не посылают с бухты-барахты. Да и вообще, как правило, это неправда, что люди попадают служить в какие-то рода войск совершенно случайно. Те кто рулит распределением солдат по местам службы, опираются на чёткие инструкции — даже в наши дни. Солдата из Курска, никогда не оставят служить в Курске, а солдат из Новосибирска, обязательно будет служить за пределами Новосибирской области. Эта практика сложилась ещё в годы Гражданской войны, когда (например) уроженцев Кубани, обязательно посылали за пределы своего региона, чтобы они не примкнули к мятежным казакам; а уроженцы Тамбовщины, обязательно посылались за пределы Тамбовской губернии, чтобы у них не возникло желания присоединиться к повстанцам Антонова. По этому принципу действовали и действуют все призывные комиссии. И по родам войск, кого попало и куда попало не распределяют. В "личные дела" призывников, очень даже смотрят. В том числе — и в наше время, что бы там ни говорилось с высоких трибун о свободе, равенстве и демократии. А погранвойска, если кто не в курсе — подчиняются не министерству обороны, а КГБ (в настоящее время — ФСБ). То есть, это даже, строго говоря, не армейцы и не солдаты как таковые. Это — кагэбэшники (эфэсбэшники). Туда берут, в основном, соответственно "зарекомендовавших" себя (например — стукачей), либо детей подобных родителей (если дети не ведут себя совсем уж "неправильно"). Допускаю, что бывают исключения. Но это именно исключения, которые лишь подтверждают общее правило.

Так что подозрения поляков в отношении советских пограничников, были вполне оправданными.

Но — меня выдают из-за границы. Целого и невредимого, в присутствии каких-то дипломатов и под пристальными взглядами целой толпы польских солдат и офицеров, которые как раз и ожидают какой-нибудь зверской выходки со стороны советских "братьев" — прямо на границе.

А с иностранцами (даже с задрипанными союзниками по соцлагерю, вроде монголов, ангольцев, или эфиопов) в СССР (равно как и в Российской империи, и в сегодняшней России) всегда считались куда больше, чем с родными русаками. Плюс к этому — уже началась "перестройка". Пятнистый Миша уже начал толкать многочасовые речи о гуманизме и "социализме с человеческим лицом". Видимо и эти "веяния" как-то сказались.

В общем, советские погранцы тоже начали свои понты садить — привезя к себе, первым делом повели в столовую, поставили на стол борщ, кашу, кисель. Ешь мол, дорогой товарищ, да любуйся нашей добротой…

Правда некоторые солдаты, втихаря передавая мне сигареты (не знали что я не курю), шёпотом рассказывали, как их заставляли под каждый куст заглядывать и поля чуть ли не с граблями прочёсывать; оказывали и другие знаки внимания. Но это были единичные, редкие исключения. При этом они всё время оглядывались, опасаясь не только офицеров, но и своих сослуживцев-солдат. Они-то (и не только, впрочем, они) и рассказали мне, что бывает с теми, кого удаётся задержать при попытке перехода границы.

Я в свою очередь, закормленный поляками, позволил себе слегка покапризничать — дескать, пошли вы нахрен со своим угощением; ещё отравите, волки позорные!..

Во Львове держали меня в тюрьме КГБ (в изоляторе, то есть — у нас ведь нет тюрем, мы такие стыдливые…). Это огромное старинное здание в несколько этажей — не считая подвалов. Здесь ещё австрийская тюрьма располагалась — когда Львов был Лембергом. Потом там разместилась польская каталажка, затем — советская; после — германское Гестапо. Потом — опять советская тюряга, созданная специально для "государственных" преступников. Спецслужбы Австрии, Польши, СССР, гитлеровского Рейха, и вновь СССР (наверняка и сегодняшней незалежной Украины), заботливо передавали друг другу, из рук в руки, в целости и сохранности, сей ценный объект. Рушились империи и диктаторские режимы, вдребезги разносились заводы и фабрики, школы и больницы, клубы и жилые дома. Беззастенчиво попирались границы и отправлялись в мусорные корзины международные договора, исчезали одни и рождались другие государства; войны огненным валом проносились — то с запада на восток, то с востока на запад, перехлёстывая, кажись, через каждый камень. А тюрьма — стояла и стоит. Она всем нужна.

И во всём этом громадном здании, нас — таких жутких государственных преступников — было два-три человека единовременно. А охраны, естественно — полный штат. То есть — гораздо больше чем нас.

Несколько месяцев я провёл в одиночке. Впрочем — книги были. Поэтому одиночество не было слишком тяжким. От нечего делать я даже проштудировал Большую Украинскую Энциклопедию — на украинском языке. Естественно, понимал — с пятого на десятое. И всё же, какая-никакая, пища для ума. Потом появился сокамерник — солдатик, сбежавший из воинской части, дислоцировавшейся в ГДР. Сам — родом из Павлодара, что в Казахстане. Облик: полуевропейский-полуазиатский. Фамилия чешская — Рачек. В общем — типичный представитель "многонационального казахстанского народа", той этнической каши, которая была намешана ссылками в Казахстан самых разных народов, а затем массовым загоном в казахские степи громадных толп "целинников" со всей страны. Этот "условно русский" парень из Казахстана, служил в десантуре. Только бежал он не от нас, а к нам (бывают оказывается и такие чудаки). Прошёл и Восточную Германию (правда, при помощи какого-то старика-немца), и Польшу. Преодолел советскую границу. Сам явился сдаваться на погранзаставу в Раве-Русской (Львовская область). Почему-то вообразил, что, раз он бежал не на Запад, а на Восток — его похлопают по плечу, восхитятся проворством и преданностью, погрозят для приличия пальцем и домой отпустят (ну, или пошлют служить в другую часть). Да ещё имел глупость честно рассказать о том — где, когда и как, воровал еду и сохнущую на солнце одежду. А слова-то в протокол заносятся. А из ГДР (там вообще ничто плохо не лежит и люди по любому поводу в полицию стукнуть рады), да из Польши, подтверждения приходят — верно, мол, пропадало там-то то-то и тогда-то… В общем навис над ним срок — не только за дезертирство и нелегальный переход границы, но и за кражи. И ведь всего в 60 километрах от границы с Западной Германией служил — возможность уйти на Запад была, если бы он этого только захотел.

Однажды проснулся он, весь какой-то взъерошенный, глазами растерянно хлопает. "Слушай — говорит — сон мне такой странный приснился. Будто ты на какой-то лестничной площадке находишься. Нагнулся — пистолет с полу подымаешь. Вокруг тебя суета какая-то, стук, треск, солдаты снизу на тебя смотрят — а ты наверху, с пистолетом в руках стоишь"…

Я только посмеялся. Пистолета-то в руках отродясь не держал — какие нафиг пистолеты в стройбате?!..

И вдруг, на следующий день — вызывают меня на суд. Заранее, естественно, не предупреждали — у нас ведь кругом секреты, да военные тайны. Всё делается тайком, рывком, да ненароком. Поставить человека заранее о чём-либо в известность — это ж земля перевернётся!

Думалось что дадут мне от трёх до пяти лет — и в лагерь отправят.

Но, к моему удивлению, впарили мне 3 года — не зоны, а дисциплинарного батальона. Дисбата, то есть. Это называется — оказали снисхождение. Ведь считается что в дисбате человек не "сидит", а служит. Судимости у него, вроде как нет (хотя — не может того быть, чтобы где-то что-то в архивах по этому поводу не хранилось).

Да только видал я в гробу ту милость! Думаю, не требуется особо объяснять, что такое дисциплинарный батальон. Кто знает не понаслышке, тот уверен, что это гораздо хуже зоны. Если "обычный" зэк хоть что-то знает о своих правах и имеет некоторое представление о зэковской солидарности, то солдат в дисбате — не человек. Прав у него — не больше чем у животного в зоопарке. Животных, впрочем, берегут — за них деньги плачены…

Перед отправкой "по месту службы", держали нас — осужденных солдат — на центральной гауптвахте львовского гарнизона. Это та же тюрьма, только с армейским "колоритом". Кнопки сигнализации вдоль стен, часовые на этажах, решётки кругом, глазки в дверях — в общем, весь набор тюремных прелестей.

Все мы сидели в одиночках. Тем не менее, столковались — я и ещё двое — о побеге. Один из тех двоих был грузином. Его труднопроизносимой фамилии я уж и не припомню. Осудили его за то, что он бежал из армии с пистолетом, "мстить за брата", которого в Ростове-на-Дону кто-то шибко обидел. Задержали беглеца в соседнем (от Львова) облцентре, Тернополе. Вот за побег из армии (дезертирство) и за хищение оружия (и хранение, ношение — эти статьи в таких случаях уже "автоматически" шьются), его и судили. Другой — чеченец. Просил называть его Эдиком — хотя был таким же Эдиком, как я — испанским лётчиком. Этот сидел на наркоте. В мусульманских республиках вообще наркомания распространена весьма широко, из-за того что Коран запрещает употребление алкоголя. Кое-где в Средней Азии, героин добавляют даже в плов — "для сытости" — и в малых дозах дают младенцам ("чтобы спали хорошо"). А когда хотят кого-то назвать дураком, говорят: "тебе полни галава терьяк" (терьяк — разновидность наркотика). Не обошла наркотизация стороной и мусульманские регионы Северного Кавказа — в том числе Чечню.

"Эдик" несколько раз убегал из части к себе домой, в Урус-Мартан. Не потому что служить принципиально не хотел — а потому что жить не мог без наркоты. Каждый раз за ним приезжали и водворяли беглеца в часть. Потом надоело возиться — осудили.

Вот с этими людьми, грузином и чеченцем, 2 декабря 1988 года, мы и совершили побег.

На каждом этаже гауптвахты, ночью должно было дежурить по двое часовых. Но разумеется, часовые-"деды" на ночь куда-то сваливали. На этажах оставалось дежурить по одному человеку — из числа недавно призванных ("духов").

Сначала наш побег пытался устроить чеченец. К нему в камеру, по глупости, зашёл часовой-узбек. Уж не знаю что там псевдо-Эдик ему наплёл, чем заманил. Надеюсь не Коран пригласил обсуждать…

Но видимо недаром про наркоманов анекдоты рассказывают. Наш чеченский приятель схватил узбека за горло, повалил на нары и стал душить, устрашающе вопя на всю гауптвахту: "задушу падла!.. Задавлю гада!.."

Несчастному узбеку, перспектива быть задушенным, как-то не пришлась по вкусу. Кое-как вырвавшись, он удрал — и был столь напуган, что молчал наутро о случившемся, как рыба. Впрочем — понять можно. Ему ведь никто не давал разрешения отпирать камеру и входить в неё — тем более, одному. Его тоже взгрели бы нехило. А после девяти утра дежурила уже другая смена.

Мы с грузином пришли к выводу, что на чеченца надеяться нечего. Надо самим что-то придумывать. Хотя и "Эдика" тоже использовать — отчасти.

Ночью чеченец попросил часового открыть ему камеру — для того чтобы передать мне пачку сигарет. Часовой не знал что я вообще не курю. И разумеется, не имел права открывать двери. Более того, "официально" он и не мог их открыть, при всём желании — ни у кого из часовых не было ключей от замков, на которые запирались камеры. Но конечно же, любой из замков легко отворялся обычным шомполом. Все — солдаты, офицеры, осужденные — прекрасно об этом знали. И все делали вид, что ни о чём подобном даже не подозревают. Когда какой-то солдат-суточник (то есть — из тех, которые были не на дисбат осуждены, а получили лишь несколько суток гауптвахты) осмелился пожаловаться на то, что среди ночи пьяные часовые-"деды" зашли к нему в камеру и избили его — полковник (местный начальник) с гигантским "трудовым мозолем", составлявшим большую часть его тела, побагровев от злости, орал на всю гауптвахту: "Как ты смеешь врать, щенок!.." Стоявшие рядом с полковником офицеры из его свиты, сурово качали головами — врать, мол, нехорошо… Солдатик ошалело таращил на них глаза, изумляясь столь откровенной демонстрации подлости. Ему наверное вовремя не объяснили, что в советской армии (да и в сегодняшней, российской), идеальный офицер — это моральный урод, а образцом для подражания служит абсолютная наглость и круговая порука… Впрочем — таких наивных солдат было не столь уж много.

В общем, часовой-новобранец был до такой степени затуркан "дедами", что не посмел отказать в просьбе чеченцу, который наплёл ему что уже второй год дослуживает.

Итак — чеченский товарищ подошёл к моей камере и по его указке часовой отпер дверь в мою скромную обитель. Я вышел. Теперь нас было двое против одного. "Эдик" выхватил у часового штык-нож и приставил ему к горлу. Я тут же снял с плеча перепуганного стража автомат. Мы заперли горе-охранника в мою камеру и выпустили в коридор грузина.

Втроём, пошли сначала вниз. Но под нами было два этажа, с часовым на каждом. Кроме того — охрана во дворе. Часовой-узбек (или таджик — их не разберёшь) со второго этажа, увидев нашу вооружённую делегацию, спрятался за стенкой и начал визжать от страха, не хуже кастрируемого поросёнка.

Мы решили что будет быстрей и беспроблемней покинуть здание через чердак. Туда и направились.

Дверь на чердак была обита жестью. Грузин принялся долбить её штык-ножом, пока не пробил достаточную дыру. Тем временем, внизу царила неразбериха. В дежурном помещении ночью должны были находиться прапорщик и старший лейтенант — в полной боевой готовности. Но прапорщик на ночь куда-то испарился. Остался один старлей. В дежурке была установлена световая сигнализация. Это значит, что если где-то на этажах, открывалась дверь хоть одной камеры, то тут же в полутёмном крошечном дежурном помещении, начинала ярко мигать большая красная лампа.

Однако старлей накрылся шинелью и завалился спать, так что лампа могла хоть обмигаться. Он, правда, утверждал потом, что, мол, читал интересную книгу, поэтому не заметил сигнального мигания. Но попробуйте-ка что-нибудь почитать, когда в полутёмной комнатушке мигает яркий свет!..

В общем, вскочил он очумелый спросонья, слыша гомон солдат внизу и какие-то удары наверху (это грузин со всей дури дверь ломал), бросился наверх, добежал до второго этажа, где трясущийся часовой-узбек, едва говорящий по-русски (а от страха вообще русский язык позабывший), начал лепетать что-то вроде: "Там наверху часовой!.. Уй-бай часовой!.."

Ничего не понимающий старший лейтенант, кинулся вверх по лестнице. А лестницы в старинных зданиях — крутые, "винтовые". Когда дежурный оказался в поле видимости с нашей лестничной площадки, чеченец навёл на него автомат и приказал снять с себя пистолет. Тот потянулся к кобуре, но послышался окрик чеченца: "Не кобуру — ремень отстёгивай!" Лейтенант послушно отстегнул ремень, вместе с кобурой и портупеей и, по указанию того же чеченца, бросил всё это хозяйство к нам на площадку. Мог бы и промахнуться. Но нет — кинул точно. Я подобрал тот пистолет — а сам с интересом смотрел на бравого вояку. Все эти дежурные лейтенанты, капитаны и майоры, каждый вечер, во время обходов, заходили к нам в камеры и откровенно хамили, злорадно обещая, что вот, мол, в дисбате-то нам зубы повышибают. Самодовольно предупреждали (думая что перед ними трясутся в ужасе): "Не вздумайте вешаться — из петли вынем, мало не покажется!.."

В какой-то мере, эти вшивые понты как раз и спровоцировали побег — во всяком случае добавили нам решительности. И вот один из этих героев стоит с поднятыми руками. Осмелится ли он отпрыгнуть вниз? Ведь за толстой стеной старинной кладки, пули его не достанут. Я недаром упомянул про крутую винтовую лестницу. Один смелый прыжок вниз — и он вне зоны обстрела. Но — какие там нахрен прыжки! Стоял как статуя…

Потом я заметил, что у чеченца руки ходуном ходят. Думаю — ещё пристрелит эту овцу, без всякого толку. Забрал у него автомат. Предупредил лейтенанта — дескать, вполне возможно, что мы вниз пойдём. В таком случае, ему придётся пойти впереди нас, в качестве живого щита. "Понял?" — говорю. Отвечает: "Понял". Ну вот и ладненько. Сговорчивый малый.

Впрочем — таких страстей не потребовалось. Пролезли мы через дыру, пробитую в дверях грузином. Смотрим — оконце слуховое. На нём, разумеется, решётка — да только она распилена и отогнута. Видимо "деды" из часовых, не один раз именно этим путём в самоволку улетучивались.

На том же чердаке, в числе прочего хлама, валялась бухта пенькового троса, наверное брошеная строителями, когда-то осуществлявшими ремонт. Это было весьма кстати. По тросу спустились во двор — почти как в кино. Конечно, двор окружён забором — и во дворе этом должны быть часовые. Но все они собрались, как стадо баранов, на первом этаже, глядя снизу на своего лейтенанта (им он тоже был виден) и не зная, что же делать. Благодаря этому обстоятельству, мы без помех перелезли через забор и, пользуясь предрассветной темнотой (в 5 утра, в декабре, ещё сущая ночь), смылись в город.

Как я позже узнал, лейтенант ещё долго там стоял, с задранными вверх конечностями. Потом откуда-то нарисовался отсутствовавший прапорщик. Он первым врубился, что наверху уже давно никого нет. Когда он крикнул об этом старлею, тот сразу же опустил руки, кинулся вниз и попросил у прапора пистолет. Но тот пистолета не дал. Тогда лейтенант выхватил у одного из часовых автомат — и соколом взвился на чердак. Солдаты, хлопая глазами, слушали громовые раскаты лейтенантского баса: "Всем стоять!.. Лицом к стене!.. Не двигаться!.. Бросить оружие!.."

Когда служивые, ведомые прапором, поднялись наверх, они увидели решительную физиономию летёхи, который, вытирая пот со лба и потрясая автоматом, с досадой заявил что никого не обнаружил.

— "Ушли гады! Их счастье — успели драпануть! А то б я им!.."

Потом припёрлось, тряся требухой, многозвёздное начальство — под чутким руководством которого, на гауптвахте много лет процветал откровенный бардак.

Несколько раз гаркнули во всю глотку фамилию часового. В ответ — тишина. Тут же начались предположения, что часовой сбежал вместе с нами. Кто-то высказал мысль, что мы его взяли в заложники — и потащили с собой в город. Совершенно всерьёз выдвигалась версия о том, что побегу способствовали иностранные спецслужбы…

Лишь после тщательного осмотра всех камер, в одной из них был обнаружен близкий к обмороку часовой.

— "Ты чего ж гад, мать твою так и разэдак, и перетак!!?? Чего молчишь, сучье вымя??!! Мы же тебя звали-звали!!!.."

"Я… это… думал они… добивать пришли…"

— "Да мы тебя сами сейчас добьём, уроем, застрелим, закопаем — в рот тебя и в жопу перетак, урод ё*аный!!!.. Как ты падла мог их упустить??!!!.."

В городе поднялся переполох. В местных газетёнках — "Львовской правде" (на русском языке) и "Вильной Украине" (на украинском) срочно тиснули панические статейки о злобных, коварных дезертирах, которые сбежали с оружием в руках — и теперь собираются всех на свете уконтропупить. Примерно о том же верещало местное радио. Возле здания прокуратуры дежурили бронетранспортёры — кому-то взбрело в голову, что мы дружно ринемся мочить прокуроров…

Нужно учитывать что в те годы, такое понятие как терроризм, практически не было знакомо жителям Советского Союза. Беглец с оружием, воспринимался как живой инопланетянин. Под шумок, некоторые наиболее ушлые граждане (или совсем уж трусливые), устроили себе выходной.

А мы?

Мы в общем-то были благодарны тем, кто устроил всю эту шумиху. Она сильно вводила в заблуждение преследователей. Ведь повсюду орали о трёх солдатах. А мы сразу же разделились. Грузин взял себе пистолет, чеченец — автомат, я — штык-нож. В принципе, я предлагал им уходить вместе со мной за границу, добираться до ФРГ или Австрии. Но они решили бежать порознь — каждый на свою родину. Однако, как выяснилось впоследствии, местонахождение этой самой родины и путь до неё, мои кавказские друзья по несчастью (особенно чеченец) представляли себе плоховато.

Нам на гауптвахте не давали — ни мыться, ни бриться, ни стираться. Поэтому мы меньше всего походили на солдат — тем более, что я и грузин, были одеты в гражданское.

Когда чеченец в прошлые разы бегал из армии, это выглядело примерно так — он просто-напросто покупал на вокзале билет, садился в поезд и ехал. Теперь денег у него не было. Поэтому, хлопая глазами, косматое и небритое дитя гор, бродило по городу с автоматом наперевес (без штык-ножа), в грязной гимнастёрке, без шинели и шапки, с запасным рожком торчащим из кармана — устроив себе нечто вроде экскурсии.

Ближе к полудню он проголодался. Не мудрствуя лукаво, зашёл в первую попавшуюся квартиру (дверь забыли запереть) и попросил поесть. Хозяина дома не оказалось — ушёл на работу. А мамаша с дочкой (конечно же, не раз прослушав объявления по радио о сбежавших солдатах), клацая зубами от страха, поспешили накормить незваного гостя — пока ему не пришло в голову потребовать чего-нибудь другого.

— "Слушай, такие добрие луды папалысь, да! Борш мнэ налылы, кармилы мина. Их папа на работа ушол, там мама и дочка били. Такие добрие! Слушай — за што западних хахлов ругают?!.."

Потом он ещё долго бродил по улицам.

На одном из перекрёстков, к нему подошли два солдата с красными повязками — военный патруль. Их старшой, весьма некстати (или наоборот — очень даже кстати?) куда-то отошёл. Они несмело поинтересовались у чеченца — кто он такой? На что получили гордый ответ: "Салдаты збижалы — слышал, да? Вот ишшу! Паймать жи нада, да!"

Солдатики, шмыгая носами, посмотрели на его автомат, грустно покосились на свои кобуры с пистолетами и… сделали вид, что поверили словам небритого абрека, разгуливающего с автоматом наперевес.

— "Слушай — я их классно абдурил, да?!.."

Ближе к вечеру, выйдя каким-то образом на окраину города, где уже начинался частный сектор, чеченец вдруг запоздало начал кумекать, что автомат, пожалуй, штука приметная — а потому от него желательно бы избавиться. Избавляться решил незамысловатым способом. Просто стал предлагать автомат прохожим: "Эй хахол — на, бири афтамат, нэси на гауптвахта, там вазмут…"

Аборигены шарахались от столь странного предновогоднего подарка. Тогда новоявленный Санта-Клаус, решил прибегнуть к другому методу. Он подошёл к светофору и когда какой-то "Москвич" остановился на красный свет, деловито открыв заднюю дверцу, забросил автомат на сиденье: "Давай — визы иво на гауптвахта!"

Кто знает, куда повёз бы этот автомат владелец "Москвича", но буквально на следующем светофоре, к нему в машину заглянул совместный армейско-милицейский патруль. Водитель тут же был за шкирку вытащен из кабины — в этот день на его долю выпало слишком много неожиданностей.

— "Где взял автомат?!"

"С-с-салдат д-да-ал…"

— "Какой солдат?! Где?!"

"Н-не д-далек-ко, к-ква-арт-тал ат-т-сюд-да…"

— "Точно?!"

"Д-да-а, н-не б-бейт-те, п-пож-жал-лста-а…"

Окрестности тут же оцепили. Заметив солдат, чеченец не нашёл ничего умнее, как спрятаться в туалет — обычный огородный "скворечник".

Сортир был взят в клещи. Примерно в ста метрах от него, полукольцом, залегли автоматчики в пятнистой форме.

И вот — брови сурово сдвинуты у прицелов. Главшпан, возглавляющий эту группу захвата, что-то взволнованно передаёт по рации. Слышны обрывки фраз: "Объект оцеплен — приём… Да — седьмой слушает… Позиции заняты — приём… Да, бойцы готовы к штурму — приём… Есть держать в курсе!.."

В конце концов, полузадохнувшийся беглец, выполз из своего убежища.

— "Слушай — я там чут нэ здох, да! Нэт — так срат нылзя!.."

Разумеется, он тут же был повязан. Так закончилась однодневная одиссея "Эдика".

Грузин, ещё утром, затемно, раздобыл где-то денег. Затем нанял такси и поехал в Тернополь — соседний областной центр, расположенный на восток от Львова. В одном месте их машину остановил гаишник. Сказал шоферу что солдаты сбежали, поэтому глядеть надо в оба. На заросшего бородой грузина, одетого во всё гражданское, ни малейшего внимания не обратил. Оно и к лучшему — грузин всё время сжимал рукой в кармане пистолет. Вряд ли гаишнику поздоровилось бы, вздумай он проверить документы пассажира.

До Тернополя доехали без происшествий. Грузин, расплатившись с таксистом, зашёл в "лавашную", в которой работали его земляки. И тут своё веское слово сказал, его величество случай. Я уже упоминал о том что грузин, впервые, был арестован именно в Тернополе. Оттуда его и привезли на суд во Львов (Тернопольская область входила в Прикарпатский военный округ). Из-за прежнего ареста, грузина в Тернополе, знал в лицо начальник местной милиции. В то самое утро, вышеупомянутый начальник, долго тыкался по магазинам, в поисках свежего хлеба. И в конце концов, забрёл в "лавашную" — именно тогда, когда туда припёрся грузин. Два человека, которым ни в коем случае не следовало встречаться друг с другом, не смогли разминуться в достаточно крупном городе, областном центре — и столкнулись нос к носу. Это как столкновение в небе двух самолётов — вроде и небо бескрайнее, пространства сколько угодно, а вот поди ж ты, иной раз сталкиваются…

Увидев грузина, начальник милиции настолько опешил, что не сразу сообразил что к чему.

— "Ты в самоволке, что ли?"

"Ага, в самоволке…"

Выйдя на улицу, страж порядка почесал в затылке — хрен их знает, этих военных, может правда грузина после того случая простили и он продолжает служить?.. Но вроде не должны были оставить без последствий…

На всякий случай позвонил во Львов: как там такой-то, — служит?

— "Да какое там, нахуй служит — его уже обыскались, весь город на ушах стоит!.."

Вообще-то у грузина был шанс. Если бы сразу после нежданной встречи, он покинул "лавашную" — мог бы скрыться. Но почему-то решил, что инцидент исчерпан и никто не станет созваниваться с соседней областью.

Когда же, значительно позже чем следовало, он вышел на улицу, то увидел цепь спецназовцев, в шлемах и с пуленепробиваемыми щитами — которые полукругом выстроились у несчастной "лавашной".

А ведь был уже за пределами Львовской области.

Тернопольские менты заключили с ним нечто вроде джентльменского соглашения: "Ты скажешь на суде, что мы молниеносно арестовали тебя буквально на въезде в Тернопольскую область — а мы скажем, что у тебя пистолет лежал в одном кармане, а патроны в другом (дескать — пистолет был разряжен и грузин стрелять ни в кого не собирался, а потому "социальной" опасности не представлял). Суд это учтёт."

Между прочим — на суде так и было (только судьям эти нюансы были пофигу). Молодой тернопольский милиционер, рассказывая трибуналу сказку о доблестной милиции своей области, сквозь заслоны которой мышь не проскочит и птица не пролетит, вроде как слегка покраснел. Надо же…

А я, на одном из ранних трамваев, подъехал к железнодорожному вокзалу. Но заходить на него не стал, обошёл стороной и вышел к тем платформам, от которых отправляются электрички (они во Львове расположены немного поодаль от вокзала). В отличие от своих товарищей по несчастью, я слишком хорошо понимал, сколь далёк Кавказ (а тем более — Сибирь) от Западной Украины — и насколько тяжелее добираться до тех краёв зимой, чем летом. В это время года за пределами вокзала не заночуешь (хотя, при сегодняшнем моём опыте — мог бы), на товарняке не поедешь (разве что небольшое расстояние — после чего нужно будет где-то долго отогреваться), особенно без хорошей зимней одежды. А до западных границ от Львова — рукой подать. До польской границы — около восьмидесяти километров (по железной дороге). Это всего одна электричка (Львов — Мостиска, краковское направление). Плюс к этому — пригородные поезда на Раву-Русскую и Нижанковичи (это немного подальше). Но пригородный поезд отпадает — там проводники в каждом вагоне, без билета не пустят. А билет в погранзону, без пропуска (или местной прописки) не продадут. Да и денег у меня не было. До границы с Чехословакией — четыре электрички (Львов — Стрый, Стрый — Лавочное, Лавочное — Мукачево, Мукачево — Ужгород). Расстояния там небольшие, до вечера можно доехать. Тот же путь — до Венгрии (только не нужно доезжать до Ужгорода, лучше всего сойти на станции Батево) и до румынских рубежей (от станции Батево пересесть на дизель-поезд до Солотвино).

Чехословакия граничила с двумя "капиталистическими" странами (которые вроде не должны были выдать беглеца советским властям) — ФРГ и Австрией. Венгрия — только с Австрией. Румыния с подобными государствами не граничила вообще — так же как и Польша.

В последней я уже был. Под Мостиской меня могут ждать. Кроме того — после Польши придётся проходить насквозь всю Восточную Германию, напичканную советскими войсками.

В свою очередь, Венгрия и Румыния — не славянские страны. Язык венгров, во всём мире, схож лишь с языками хантов и манси, да ещё, вроде бы, чуть-чуть с финским. Румынский — похож на французский и итальянский. В общем — ничего общего со славянской языковой семьёй. Облик венгров и румын, более сходен с обликом кавказцев, нежели славян. Правда, в Румынии живёт немало украинцев и русских староверов-липован, — но это не меняет ситуации в целом. Кроме того, для того чтобы из Румынии проникнуть в "капиталистическую" Грецию, нужно, помимо собственно румынской территории, пройти через всю Болгарию (в том числе, через два горных хребта — Балканы и Родопы). А на границе Румынии с Болгарией (большей частью) — широкая и глубокая река Дунай.

Итак — Румыния отпадает. Венгрия — почти отпадает. Польша — весьма нежелательна. Остаётся Чехословакия.

Что ж — значит нужно рвать когти в Чехословакию.

Однако случилось так, что у прохожего, у которого я спросил время, часы отставали. Поэтому в моих вычислениях был допущен просчёт. И как результат — электричка до Стрыя (в сторону Чехословацкой границы) ушла на моих глазах. Тоже — его величество случай. А медлить было нельзя. Вокзал и привокзальную территорию могли оцепить в любую минуту. Значит — остаётся нежелательная, но наиболее близкая Польша… Но электричка на Мостиску отправлялась нескоро. Стала быть, со станции нужно уходить. Ноги в руки — и вперёд.

Одет я был явно не по сезону — арестовали ведь летом. Без шапки, в какой-то лёгкой курточке. Ботинки — без шнурков. На гауптвахте, также как и в тюрьме, шнурки всегда отбирают. Считается, что на шнурках арестант непременно будет вешаться; а вот порвать на полосы собственную рубаху, или простыню, и на верёвке из этих полос повеситься — у него ни за что ума не хватит.

Как на грех, в эти дни ударили необычайно сильные для этих мест морозы. Ну да на ходу трудно замёрзнуть…

Придерживаясь железнодорожной линии, двинул в сторону Польши.

Львов — крупный железнодорожный узел, но там не все линии электрифицированы. Я знал, что на нужном мне направлении, таковой является только "моя" дорога. Поэтому до следующей станции, километрах в восьми от города, дошёл без особых проблем. Заодно и время прошло. Рассвело. Подошла наконец электричка.

Разумеется было соображение что на конечной станции и, может быть даже на предпоследней, меня могли ожидать — учитывая прежний переход границы (так оно, кстати, и было). Поэтому вышел на третьей от конца остановке. По заметённым снегом полям и перелескам, прошёл почти до самой границы и, до наступления темноты, закопался в какую-то скирду (а это оказалось не так просто, как на первый взгляд кажется). Там, дрожа от холода, немного подремал, отдохнул. Невольно вспомнил сон моего сокамерника — Рачека. Ведь действительно, как ни крути, а всё сбылось: винтовая лестница, шум ударов (грузин дверь ломал), пистолет в моей руке — факт. И никуда от этого факта не деться…

С наступлением темноты вышел на границу.

Как узнал впоследствии, на заставу сообщили, что ожидается переход границы тремя вооружёнными дезертирами. Поэтому были приняты серьёзные меры. В частности — была установлена сетка-путанка (помимо обычного, двойного ряда ограждений), причём, находящаяся под сигнализацией. На дежурство заступили усиленные наряды — разумеется, вместе с собаками.

При свете желтоватой луны, вышедшей из-за туч, показались ограждения. Где-то вдалеке, среди ночной тишины, вдруг послышался испуганный крик какой-то птицы. Что-то на подсознательном уровне подсказало: "это значит — тебя ждут"… Но особого выбора у меня не было. Сама зима поджимала, гнала вперёд…

Ну что ж — вздохнул поглубже, перекрестился, говорю шёпотом: "Господи — я дитя твое, пусть и грешное, неразумное. Помоги мне пожалуйста — кроме тебя помочь некому"…

И пошёл напролом.

Преодолел первое заграждение. Потом перелез через второе — а это само по себе не так-то просто, ведь над забором из колючей проволоки есть ещё и козырёк; сама проволока натянута как струна, нечего и надеяться раздвинуть её нити. Затем полез через сетку-путанку. В какой-то момент почувствовал, что запутался основательно. Где-то вдалеке послышался собачий лай. Тогда я расстегнул на себе куртку, вылез из неё, пролез через путанку, вытащил за собой куртку, опять одел её на себя. Вовсю голосила сигнализация, но я действовал как-то "на автомате", не обращая ни на что внимания. Контрольно-следовая полоса смёрзлась так, что на ней не оставалось никаких следов — хоть в этом от мороза была какая-то польза. Точно так же смёрзлась вспаханная с осени земля на польской стороне. Бежать по ней было относительно легко.

Едва завернув за какой-то развороченный бункер времён Отечественной войны, я увидел как окресности начал обшаривать луч прожектора с советской вышки. Когда перемахнул через железнодорожную насыпь, увидел польские милицейские машины, которые, сверкая мигалками, мчались по шоссе к линии границы. Стало быть и их заранее предупредили — и они только ожидали команды на выезд. Так мы и двигались — нисколько не мешая друг другу. Машины, завывая сиренами, летели по одну сторону железнодорожной насыпи к границе — а я топал по другую сторону от той же насыпи, только в обратном направлении, в глубь Польши.

Дойдя до небольшой пригородной платформы, остановился. Платформа пустая, позёмка метёт снег — вперемешку с какими-то бумажками. Под летним навесом притулились две скамейки. Мне было известно, что впереди находится мост через какую-то речку. А на мосту сейчас наверняка выставлена охрана. Летом можно было бы просто отойти в сторонку и переплыть эту преграду. Но зимой, в той местности, у рек льдом затягиваются берега, а стремнина остаётся свободной — либо покрывается предательски тонким ледком.

Следовательно, необходимо было дождаться электрички, идущей в Перемышль (в польской транскрипции — Пшемысль) и на ней переехать этот злосчастный мост. Но электричка будет только утром. А куда деваться сейчас, ночью?.. Да видимо некуда. Хочешь-не хочешь, ждать нужно…

Чтобы не уснуть и не замёрзнуть насмерть, я садился на самый краешек скамейки. Если засыпал — падал, просыпался. Уму непостижимо — как не схватил простуду, или воспаление лёгких!? Наверное на нервах выехал. Другое чудо — ни разу, при падении, головой не ударился об обледенелый бетон платформы…

Так и дождался первой электрички.

Вместе с подошедшими откуда-то пассажирами, я, полусонный-полузакоченевший, забрался в вагон и поехал в Перемышль.

Там, на вокзале, уже дежурили наряды пограничников и милиции. Мне об этом не было известно. Но опять повезло — как везёт иногда человеку, который беззаботно переходит через минное поле, не подозревая об опасности. Люди, прошедшие войну, говорят, что в таких случаях человека нельзя окликать и предупреждать — точно так же, как нельзя окликать лунатика, идущего по краю крыши. Ангел-хранитель скорее выведет человека из опасной зоны, чем его собственный предупреждённый и напряжённый разум. Примерно так произошло и со мной. Выйдя из электрички, я, по ошибке, прошёл по подземному переходу не на вокзал, а на другую сторону. Таким образом, подошёл к поездам, как бы с чёрного хода.

Увидел ещё пустой, только подающийся под посадку, поезд на Краков. Выбрав удачный момент, тайком от проводниц открыл дверь и залез в вагон.

Так и миновал город.

Помогло ещё и то обстоятельство, что в ранние утренние часы пассажиров было мало, в купе я был один. Кроме того — в Польше проводницы не бегают по вагонам, проверяя билеты. Люди, после посадки, сами подходят к ним. Во всяком случае — так было тогда.

Впрочем — зима, есть зима. А чужая страна — есть чужая страна. Вечно везти мне не могло. А идти пешком, по заснеженным полям и лесам, без нормального ночлега и обогрева — было почти невозможно.

Хотя вообще-то, с сегодняшним моим опытом бездомной жизни, я конечно сумел бы пройти эту несчастную Польшу — причём, без особых проблем. Но в том-то и дело, что тогда у меня не было сегодняшнего опыта (будь он тогда у меня, я бы и из армии не побежал — скорее побежали бы от меня "деды"). Поэтому, в конце концов, опять произошёл арест. Просто недостаточно учёл небольшие размеры Польши и наличие в стране военной диктатуры — во времена которой, патрули ходили даже по поездам. Вот на один из таких патрулей и нарвался. Опять всё было прозаически просто и совершенно лишено каких-либо эмоций и страстей. Я был слишком голоден, холоден и измучен бессонницей, чтобы впадать в какие-то истерики по этому поводу. Все чувства были как-то заторможены. Сам себе виделся как бы со стороны…

И вот опять застава, опять уже знакомые физиономии польских солдат-пограничников, которые кормят меня колбасой и тушёнкой (то и другое у поляков какое-то безвкусное — но я человек непривередливый), отпаивают горячим чаем, дружески хлопая по плечу рассказывают о том, какой у них был переполох после моего перехода. Вообще-то я, как нарушитель границы, должен сидеть в камере. Но — дверь камеры раскрыта настежь, я сижу за столом в дежурке, среди каких-то телефонов и, криво усмехаясь, порой матерясь, повествую о своих злоключениях. Иногда в помещение заглядывает на минутку какой-нибудь офицер и, хмуря брови, качает головой — ну совсем уж никакой дисциплины!..

На советской погранзаставе — иная картина. Полуживые солдатики, клюют носами и ими же беспрерывно шмыгают. Их опять заставили, за каким-то хреном, по морозу, без сна и отдыха, прочёсывать занесённую снегом приграничную местность. А то ведь вдруг это не я, а какой-нибудь шпион-диверсант коварный, границу перешёл — и теперь, быть может, подсыпает, гад этакий, отраву в котёл колхозной столовой!

На беду погранцов, я, не мудрствуя лукаво, сказал, что обронил в снег бывший при мне штык-нож, когда через сетку-путанку ломился. И вот уже мы едем к границе. И солдат заставляют голыми руками шарить в снегу — искать этот самый штык-нож. На робкое замечание какого-то служивого о том, что, мол, весной тот штык-нож сам под ногами нарисуется, брюхато-усатый полковник грозно орёт: "Штык-нож, — это оружие! Найти его — необходимо!.." Сам-то он, правда, не только в сугроб не лезет, но и из машины выходит редко — ему и из кабины неплохо видно, как подчинённые в снегу копаются. А у пограничников уже руки красные, как в кипятке обваренные — аж мне, глядящему со стороны, не по себе становится. Сопли вытирать не успевают…

Наконец, у одного из них щёлкает в мозгу. Какой-то задубевший хитрец подбегает к полковнику: "Товарищ полковник — разрешите обратиться!.."

— "Чего тебе?"

"Я вспомнил товарищ полковник, я видел — сюда польские пограничники на машине подъезжали. Они штык-нож нашли и уехали."

Полковник косится недоверчиво: "А ты часом не врёшь? Станут тебе пшеки в снегу копаться!.."

— "Чес-слово, товарищ полковник! Сам видел — взяли и уехали…" Голос солдатика полон отчаянья. В глазах жуткая тоска — как у собирающегося повеситься.

Начальство долго сопит, кряхтит, брови хмурит — но в конце концов, то ли верит, то ли делает вид что верит (может ему самому домой попасть скорее охота). Поиски прекращаются…

Тем временем с заставой "разбираются" за мой "прорыв" (так на ихнем жаргоне именуется удавшийся переход кем-либо границы — в отличие от "попытки"). На сей раз никакие отмазки погранцам не помогают — их ведь заранее предупредили. И тем не менее — переход состоялся. Второй раз — на участке одной и той же заставы.

Один из офицеров заставы — майор Шишкин — увезён в госпиталь с сердечным приступом. Другие ходят повесив головы, в ожидании "выводов", которые должна сделать какая-то комиссия, специально для этого прилетевшая из Киева. Ну как же — ведь согласно уверениям советской пропаганды, у нас граница на замке: птица не пролетит, мышь не проскочит!..

Сами пограничники уверяют, что когда сработала сигнализация, "зазвенело" на всём четырёхкилометровом участке. И поэтому они "побежали не в ту сторону". Дескать, не знали же точно, где именно "прорыв" — тем более, что из-за мороза, на КСП не осталось никаких следов…

Оправдание малоправдоподобное. Не могли все пограничники, выведенные в наряд, кучковаться в одном месте и все разом ошибиться. И непонятно — как могли ошибиться собаки?

Можно конечно допустить мысль, что начальство само сбило с панталыку солдат — понарассказывав ужасов о трёх вооружённых дезертирах, которые вот-вот через заставу в Польшу ломанутся. Поэтому, когда сработала сигнализация, погранцы, не желая рисковать жизнью, сознательно двинули в сторону, обратную от нужной. Выговор не страшнее пули.

Но я не уверен, что эта догадка справедлива. Неужели всё-таки осмелились так откровенно уклониться от выполнения приказа? Кто-то же ведь этими солдатами командовал…

И вот меня заводят в большую комнату, где заседает вышеупомянутая комиссия из Киева, перед которой дрожит вся застава. Я захожу и осматриваюсь… Что такое??!.. Они что — близнецы??..

Все лысые, все в очках с золотой оправой, у всех большие звёзды на погонах, все скорчили заумно-суровые рожи…

Мне подают стакан горячего чая. Я ощущаю себя — не то ценным музейным экспонатом, не то белым человеком среди раскрашенных папуасов, ломающих голову над вопросом: слопать его прямо сейчас, или приберечь до праздника?.. Хлопая глазами, разглядываю эти лысо-очкастые манекены. Манекены, в свою очередь, созерцают мою особу — с видом голодных удавов. Задают кучу идиотских вопросов (но — тон! Какой многозначительный тон!..), типа: а горел ли свет на фонарях у дороги? А какие звуки были слышны с заставы? А на что именно были похожи эти звуки — на скрип, или скажем, на лай собачий?.. А не видел ли я пограничников?..

Отвечал им как попало, находясь в таком состоянии, что плевать мне было даже на самого себя — и уж тем более на их проблемы, и на них самих. Понятно, что при переходе границы не приглядывался я ни к каким фонарям и до лампочки мне были все окрестные скрипы и стоны. Тем не менее, после каждого моего ответа, лысые переглядываются с таким видом, будто говорят — ага, мы ведь догадывались! Так-так, мы именно это и предполагали — вон оно что…