Глава пятая Бисы и бенефисы нашей актрисы

Глава пятая

Бисы и бенефисы нашей актрисы

И вот я опять сижу за компьютером и собираюсь писать пятую главу сказки про Иру. И я опять включаю песню «У нас в раю», и опять, и опять включаю. Песня меня ужасно трогает. Хотя я чужое творчество люблю гораздо меньше собственного, и вообще я ничей не поклонник и существо циничное, но берусь за трубку позвонить Ире и сказать, какая же это щемящая песня, но смелости мне опять не хватает. В конце концов, будет же когда-нибудь Ира читать эту книжку, вот и узнает.

Оставив дожди Эдинбурга коренным эдинбуржцам, Ирина погрузилась в чисто московские проблемы. Это когда на руках ребенок, а ни в один сад его не берут, потому что у него не сделаны прививки, а прививок не делают, потому что медотводы, а денег на няню нет, потому что бедные студенты-аспиранты и все такое. Квартировали бедные студенты на жилплощади Лешиной бабушки.

Я: А почему ты никогда-никогда не рассказываешь про ваши отношения с Лешей?

Ирина: Как это никогда-никогда не рассказываю? Столько раз я рассказала про наши отношения с Лешей за эти годы, которые прошли с нашего расставания, чего их рассказывать, зачем?

Я: Позволь с тобой не согласиться. Как человек, который прочитал все, что опубликовано, заявляю, ты вот так и подходишь к вопросу: «а что, действительно, о них рассказывать?» А почему у тебя такой подход? Нечего рассказать или почему?

Ирина: Серьезно, действительно я никогда не делала секрета из того, что у нас была такая странная семья, потому что мы были оба очень юные, очень честолюбивые, как раз в том периоде своей жизни, когда ты завоевываешь мир. У нас колоссальное количество, даже не так, не количество точек пересечения, а просто действительно могли сказать друг про друга «мы с тобой одной крови, ты и я».

Когда потом Иру звали куда-нибудь выступать, обязательно Лешу туда же приглашали, и независимо друг от друга, они все время пересекались на творческом пути. Однажды он сказал с такой тоской в голосе: ты знаешь, если бы мы с тобой не были знакомы в театре, мы обязательно сегодня бы с тобой познакомились, я все равно бы на тебе женился.

Ирина: С такой обреченностью сказал. Понятно, это не домостроевский семейный тандем, где жена сидит на кухне, варит борщ, а муж завоевывает мир под своим знаменем. А потом, когда появился Тема, я вдруг поняла, что у меня дополнительный вес такой висит. И отсюда выходило очень много всяких ситуаций. Почему ты, например, пойдешь сегодня на концерт, а я буду дома сидеть с ребенком, почему не наоборот. Или мы приходим оба со спектакля, оба падаем с ног. Один падает с ног, а другой идет на кухню и встает к плите, масса всякого такого и плюс еще у нас с Лешей обоих очень высокий гормональный статус.

Я: Что это значит?

Ирина: Это значит очень много потенциальных партнеров кругом. Как бы у него много поклонниц, у меня много поклонников, тоже были ситуации, с этим связанные: ах ты так, тогда я вот. Ты знаешь, самое приятное в этой истории, что изо всех этих коллизий мы вышли чистыми, конечно, обид было множество, и глупостей было множество сделано друг по отношению к другу, но в какой-то момент нам удалось друг другу все это простить, потому что мы поняли, какие мы были идиоты, и как-то мы так на все это посмотрели, пожали друг другу руки и дружим с тех пор.

* * *

Тем не менее, неминуемо надвигался финал аспирантуры. И финал достаточно позорный, признается Ира. Она очень хотела описать влияние Хайдеггера на теологию, тема крайне интересная. В какой-то момент ей пришлось прийти на заседание кафедры и сказать, что диссертация все-таки не написана, а написать ее нет никакой возможности, ибо ребенок на руках, а в детский сад не берут и т. д. (см. 2 абзац этой главы). И конечно ее ругали. А кандидатский минимум она сдала все-таки. Зачем? Чтобы был, наверное. К тому времени все возможное свое время Ирина отдавала театру. И вот в какой-то момент она поняла, что или ей надо разорваться, или выбирать — наука или театр. Тут-то Ира осознала, что вполне спокойно обходится без истории философии, а без театра вообще не может никак и что жизнь происходит все-таки не в библиотеке и на кафедрах, а в этом зале. Здесь шли музыкальные спектакли, где Ира пела свои песни, а поскольку это были все-таки спектакли, а не концерты, к каждой песне были выстроены мизансцены со сквозными сюжетами, разными персонажами. Выбор был сделан.

«А сколько тебе было лет тогда?» — спрашиваю у Иры. «За 25», — уклончиво отвечает она. То есть я это спрашиваю не для проверки фактов каких-то, а потому, что хочу провести мысль о том, что жизнь в принципе можно повернуть в любом возрасте. Вот была девушка преподавателем истории философии и выбрала все-таки призванием музыку, когда ей было «за 25».

Еще из моего родного города Вологды вынесено убеждение, как кошка из пожара, что люди вокруг считают, что жизнь определяется тут же, когда ты поступаешь в институт, и дальше ты просто нарабатываешь свой какой-то непрерывный стаж, просто в одну точку поместился и пилишь. И надо, в принципе, очень быстро выйти замуж на втором — третьем курсе, а то потом поздно будет, а у тебя что?

Ирина: Получилось так, что, уже имея на руках 5-летнего сына и вот эти кандидатские минимумы, я вдруг решила, что я хочу быть профессиональной артисткой. Хочу заниматься театром, а поскольку это не приносит никаких денег, я буду работать на радио ди-джеем по 4 часа в день, получать свой кусок хлеба с маслом и с ветчиной и заниматься искусством, без которого я не могу жить, в свободное от работы время. Это был переход от такой стабильной карьеры профессора, преподавателя философии к артистической жизни, которая совсем непонятная, она на самом деле такими законами управляется, которые похожи на месиво случайностей, на хаос такой. Т. е. здесь у тебя порядок, а здесь у тебя хаос, который невозможно упорядочить и выстроить. Здесь у тебя есть возможность положить фундамент, поставить стены, пол, потолок, наклеить обои, которые тебе нравятся. А здесь ты все время булькаешь в каком-то гейзере, и что оттуда выбулькнется завтра, вообще неизвестно.

* * *

А дальше гейзером выбросило мироновский конкурс. Ира сначала прошла в полуфинал, а потом выиграла его. Не хочу обидеть тех, кто побеждает в конкурсе актерской песни, но я не могу назвать их имена, просто, может, не слежу, а может, после него только редкие люди просыпаются знаменитыми. Хотя выигрывать и само по себе приятно. В общем, мне было непонятно, как перед Ирой после победы в том конкурсе открылись все двери, как она говорит. Ира мне объяснила, что появляются шансы и шансы надо ловить. Тут же нарисовался человек, который со слегка страдальческим видом говорит: «Ах, Ира, как вы поете, это же чудо, химера наслаждения. У меня случайно есть небольшая студия, и там вы можете записать свою пластинку». Театр МГУ после того конкурса заметил, что Ира все-таки большой артист и даже где-то прима, а потому заслуживает бенефиса. И бенефис объявили. И тут происходит чудесная метаморфоза: ненужная старая кожа преподавателя истории философии сброшена и на свет появляется сияющая дива, композитор, поэт и певица в летящем платье, к которой прикованы все глаза.

Если до этого Ира выходила в спектакле, где у нее было 1–2 номера, ну, в крайнем случае 3, то тут уж было все другое. Главреж и худрук сели с Ирой и из 30 ее песен выбрали 18 для бенефиса, собрали актеров, собрали музыкантов и сделали на 2,5 часа бенефис. Такая математика. Меньше чем за 2 месяца программу отрепетировали. В зале студтеатра на улице Герцена тогда еще было мест 600–700, и 2,5 часа все зрители сидели, никуда не уходили и хлопали.

Вот я хочу сказать, что для певицы хорошо начинать творческий путь в театре, мне вот никто не предложит устроить мой бенефис, слово-то какое завораживающее…

Я: А вообще, народу нравилось? Нравились твои песни народу?

Ирина: Нравились, да.

Я: Это вот первый раз был, когда ты поняла, что они народу нравятся?

Ирина: Ты знаешь, это первый раз было, когда…. Я знала, как мои номера и выходы нравились в спектакле, но тут я поняла, что внутри у меня есть такая штука, я могу общаться с людьми и держать зал, у меня внутри есть «я, Ирина Богушевская».

Номера для песен были придуманы Евгением Славутиным и при внешней простоте производили мощный эффект. На одной песенке выпархивали мальчик и девочка в маечках и семейных трусиках. Выпархивали они, не раздвигая ножек, потому что под трусиками у них были зажаты светящиеся фонарики. Свет сквозь цветной сатин, как уверяют очевидцы, создавал что-то чудесное. Другую песню Ира должна была петь, лежа на рояле. Петь, при этом «извиваясь, как от спазмов истомы». Костюм был атласный и тесный, прима боялась, что в неподходящий момент возьмет и треснет. Но все вышло чудно.

А что было после бенефиса, Ира не помнит. Поздравлять звезду начали задолго до бенефиса, она была в такой эйфории, что нарезалась еще до начала концерта.

Ирина: Кто-то наливал шампанского, какого-то вермута, вина, коньяка, и к моменту выхода на сцену, собственно начала бенефиса, я была уже хороша. Я вышла на сцену, села за рояль, взяла первые аккорды песни «Терпкий вечер», не попала ни в один аккорд, от ужаса немедленно протрезвела и дальше отработала этот спектакль на одном дыхании.