Глава первая В Багдаде все спокойно или сундук с золотыми воспоминаниями

Глава первая

В Багдаде все спокойно или сундук с золотыми воспоминаниями

Сказка началась, как водится, в городе Багдаде, где, как известно, было все спокойно, а теперь уже совсем нет. Ранним детством Ира с родителями проживала в этом солнечном городе в доме по имени «Шакерчи». Город был весь покрыт солнцем и шумел как восточный базар. А на базаре, где белокурая девочка за руку с папой протискивалась сквозь громких людей, все вдруг норовили потрогать ее беленькие волосики смуглыми руками. Это у них, оказывается, такая примета: кто дотронется до волос белокурого ребенка, у того объявится счастье.

Ирина: Это море кричащих людей, волнующееся вокруг меня и готовое меня растерзать, наверное, и есть это самое Яркое Впечатление. Нет! Ещё был армейский «газик» защитного цвета — у него фары были зачем-то наполовину заклеены сверху изолентой, и поэтому у него было такое милое выражение лица, как будто он сонно прикрыл глазки. На этом «газике» мы однажды в страшную жару (а в Багдаде все время страшная жара) поехали кататься, заблудились, да ещё и заглохли невдалеке от каких-то высоченных заборов. Из-за такого вот забора неожиданно вышел вдруг высокий и невероятно красивый волшебник с чёрной бородой, чёрными бровями и зелёными глазами, в длинных белых одеждах. Папа перемолвился с ним по-арабски, нашим сказал, что это какой-то «имам», а имам ушёл за свой высоченный забор и вернулся оттуда с корзиной огромных мандаринов. Они были такие спелые, что катались внутри своей кожуры и немножко гремели.

Нет! Был ещё ослик, который привозил к воротам «Шакерчи» тележку молочника. Однажды, когда моя мама что-то делала на кухне, к ней прибежали дети и сказали: «Тёть Наташ, а тёть Наташ! А вашей Ире лошадь руку проглотила!» Когда маму подняли с пола, она понеслась к воротам, возле которых стоял ослик с вытаращенными глазами и разинутым ртом, в котором действительно помещалась вся моя рука, — но она ничуть не была проглочена, а активно шевелилась, потому что я считала, сколько у ослика зубов… Даже не знаю, возможно, что мамино воспоминание об этом было более ярким, чем моё. А ещё у нас был огромный балкон с ажурной оградой, и, поскольку жили мы на первом этаже, сразу за ним начинался буйный розарий. И мы его каждое утро поливали. Огромные капли сверкали на огромных розах. А ещё, когда мама поднималась на крышу вешать бельё на длинную верёвку, первые простыни высыхали к тому моменту, когда она вешала последние. В общем, всё моё детство было абсолютно сказочным, как я только что поняла.

Ира родилась прямо в такой семье, в какой должны рождаться маленькие принцессы. Все ее носили на руках, она была самая чудесная, ее баловали, холили и лелеяли. Была она долгожданный и единственный ребенок, которому все тепло и достается обычно. Плюс по советским понятиям семья Иры, прямо скажем, была не бедная, поскольку родители ее жили в этом самом Багдаде довольно долго, а тогда там грамм золота стоил столько же, сколько килограмм мяса. Люди оттуда привозили разные машины, вещи, а мои родители, говорит Ира, молодые дураки были, маме было 20 лет с чем-то, и вместо всяких золотых запасов они навезли пластинок Азнавура, катушечный магнитофон и какой-то парчи, которая сгнила давным-давно. А могли бы серьезное состояние сколотить. И была бы Ира с капиталами. Но капитала нет, а есть сундук с золотыми воспоминаниями, откроешь его и думаешь: но ведь когда-то же было все хорошо.

И песенки Ира стала сочинять буквально в три года. Это страшно нравилось родителям, папа их записывал постоянно, и родители с гордостью звали ребенка к взрослым, чтобы та продемонстрировала талант. Хитроумная Ира поняла, что это слабые струнки мамы и папы и ловко так за них подергивала.

Ирина: Тогда же и родители поняли, что ребёночек у них какой-то ненормальный. Но вместо того, чтобы пресечь тирлимбомбомканье на корню раз и навсегда и создать мне, таким образом, нормальное, полноценное будущее, они поступили ровно наоборот: стали меня показывать гостям и всячески хвалить за очередные «шедевры». И понеслось… Лет в пять я, высунув язык, записывала, выворачивая некоторые буквы в другую сторону, в толстенной коленкоровой тетради свои стихотворения. Тщательно писался заголовок, и после каждого слова ставилась жирнющая запятая.

Не, поеду, я, в Багдад.

И, никто, ему, не рад.

Там, арабы, грязные,

Верблюды, безобразные.

Мало этого, мама отвела меня в студию эстетического воспитания при МГУ, к педагогу-новатору Ирине Николаевне Малаховой, автору книги «Первые шаги в мире звуков». Она не только обучала нотной грамоте, не только «ставила руку» на фортепиано, но просила «сыграть дождь», «сыграть, как распускается цветок» — вы понимаете, на какую почву упали эти просьбы. И вот, уже лет в семь-восемь я истязала собравшихся на застолье гостей душераздирающими песнями про пингвинов, которые замерзают на льдине. Дед плевался и говорил: «Тьфу ты, опять поесть не даст». Единственный нормальный человек был среди всех. Только очень мягкий. Он не мог противостоять моей безумной семье. А ведь я могла быть сейчас экономистом…

Как было сказано, Ира рано осознала страшное воздействие искусства на впечатлительное семейство, и первый коммерческий музыкальный проект она воплотила в 10 лет. Ира стенала и просила собаку, но ее никак не покупали, потому что говорили, что, дескать, семья большая, в ней еще живут бабушка и дедушка, а они уж точно не одобрят никакую собаку. А вот когда Ире стукнуло 10, и родителям дали отдельную двухкомнатную квартиру, и все наконец разъехались, Ира поняла — пора.

Ирина: Я сказала: ну, собака. А они — нет. И я написала песню отчаяния очень слезную про то, что я мечтаю о собаке, о хорошем верном друге, и мечтаю взять на руки и назвать щенка своим. Только б мне его купили, я б всегда за ним ходила, и ласкала, и кормила, убирала бы за ним. Очень трогательное произведение, там последний куплет совсем уже такой: Я мечтаю о собаке, о хорошем, верном друге, и щенок забавный этот, он живет в моих мечтах. Я всегда о нем мечтаю, и стихи я сочиняю, потому что не расскажешь это все в простых словах. Вот, пустили родители слезу, и мама поехала со мной и купила мне спаниеля. Потом папа нас с ним чуть на улицу не выгнал, но все обошлось. И я вот тогда поняла, что искусство-то — крутая вещь, какая она действенная, как работает, как можно так найти какие-то струны и как-то так за них дернуть. Вот, если бы я дальше развивалась в этом направлении, я бы, может, была сейчас, как Матвиенко или как Дробыш.

Но этого, слава богу, не случилось.