Про то, чего не бывает

Про то, чего не бывает

Приказ комбата был прост и ясен, но штаб его письменно не оформлял. Никак нельзя было отправлять нас на задание в немецком обмундировании: переодетый солдат — не солдат, а лазутчик и подлежит уничтожению, да и свои могли расстрелять, обнаружив вооруженных людей во вражеской амуниции. Поэтому приказ звучал, как просьба выручить в трудную минуту: «Надо навестить наши части — мотострелковую бригаду полковника Ефимова (помните, того самого, который в боях за Волочийск собрал шестьдесят две солдатские книжки?.. Только он тогда был ещё подполковником); а также остатки тяжёлого танкового полка; от них по огибающей кривой пройти километров двадцать пять-тридцать — нет ли частей противника? — и вернуться обратно к хуторам». Заодно комбат очень просил проверить, нет ли где нашей пехоты, и если есть, то обозначить их линию обороны.

— …А то сидим здесь, как с зажмуренными глазами— стыдно! — ну, ничегошеньки не знаем о противнике. Не взыщите. Другого выхода нет… Честно говоря, за встречу с противником я не беспокоюсь — на войне как на войне, а вот встречи с нашими опасаюсь — как бы они вас не перестреляли. Отправляйте вперёд по одному и как-нибудь договаривайтесь… Все вместе на наши позиции не выходите.

Мы двинулись с первым проблеском рассвета.

Марыся стояла у дверей хаты и ладонями прижимала концы головного платка к щекам. Смотрела во тьму, как в проран, словно искала в предрассветном сумраке знамения, подсказки… Проходя мимо, я задержался на секунду и заглянул в её лицо — она ладонью коснулась моего плеча и провела по всей руке до самых кончиков пальцев…

Нет нужды пересказывать как мы успели к десяти утра уже обойти все наши намеченные части. У полковника Андрея Илларионовича Ефимова нас ещё и накормили, да не чем попало, а по-царски: каждому кусок жареного мяса— повар назвал это бифштексами! Да ещё с вчерашней гречневой кашей, да со шкварками (правда, шкварки достались не всем, только командиру и его заместителю), да со сладким чаем, да с печеньем. Это были каменец-подольские запасы. Ефимов помнил, как его тогда перед Волочийском разведчики встретили, обогрели, накормили… Я поздравил его: за освобождение Каменец-Подольска ему в приказе Верховного сразу полковника присвоили. А позднее и Героя Советского Союза! Но о противнике он ровным счётом ничего не знал. Просил на обратном пути по возможности заглянуть… В тяжелом танковом полку, по соседству с хозяйством Ефимова, оказался всего один танк «ИС», остальные тащились где-то позади. Нам показали две отметины на броне машины, радостно сообщили, что немецкий снаряд нашего тяжёлого танка не берёт, и не по инструкции, а на самом деле, во встречном бою… А вражеские три машины, причем одна из них «тигр», понуро стояли на поле, подбитые навсегда. Похвастались и ладно — это было хорошее, правильное бахвальство… Танкисты по очереди бегали смотреть на разведчиков, одетых во всё немецкое, и подыхали со смеху. Но и они ничего о противнике сообщить не смогли. Не знали. Проводили до открытых полей — нам было туда… Оставалось взять ноги в руки и шагать, шагать по огибающей кривой, по дорогам и без дорог, пока… пока не стрясётся что-нибудь непредвиденное. А оно всегда случается, если не увиливать, не отсиживаться: на войне да не найти врага?! Только самый ушлый да изворотливый может умудриться, и то навряд ли… Мы шли, искали, не ленились, а неприятеля не было. Ну, ни следов, ни намёка. Правда, один раз на дальних высотках замаячили какие-то букашки, но нам туда было не по пути — мы их только отметили на карте, как малочисленного предположительного противника.

Идём дальше… До одури. До отупения… Одно хорошо: грязь подсохла… или её здесь и не было вовсе?..

«… Всё-таки форма одежды влияет… Поведение, игра характера… Уж не знаю, как моя офицерская, а на ребят заметно давануло… Они в чём-то стали смахивать на настоящую фрицевню, более однородные… Вот посмотреть бы на них в бою — наверняка бы изменились… Нет, лучше не надо… Каждый разведчик — индивидуальность: упрямо гнёт своё в походке, в форсе, в субординации, в манере ведения боя… А тут как-то уравнялись, стали на удивление послушны. Никаких выбрыков… А ведь больше половины не мои — из роты… Вот тебе и одежда. Трюк! — ШМУТЬЁ ОПРЕДЕЛЯЕТ СОЗНАНИЕ!»

Вторая половина дня превратилась в растянутые сумерки, угнетала тяжелой пасмурностью. Мы не встретили ни единой человеческой души, ни одной хотя бы коровы, ни лошадёнки — как вымерла эта часть планеты к западу от Каменец-Подольска. Будто война утекла отсюда в какую-то совсем другую сторону… Растворилась… Намаялись до полного изнеможения, и плевать нам стало уже на своих, на чужих и на всех вместе взятых. Впереди на карте было обозначено село. Наконец-то! Чтобы его увидеть, предстояло перевалить через небольшой бугор, а там, может, и наша пехота обнаружится… Только-только стали выходить на вершинку, уже и крыши хатёнок повысовывались, замаячили… Разом, все как один замерли и плюхнулись на землю. Село было переполнено гомоном, суетой и немецкими солдатами — они, видно, только что туда вошли, ещё толком не огляделись. Стал рассматривать их в бинокль. На что уж мои разведчики были в затрапезе и унынии, но немецкие герои оказались ничуть не лучше: расхристанные, измордованные, по всему видно даже охранение выставить не успели, сгрудились у колодцев— кто пил воду, кто умывался, другие, вовсе обессилевшие, подпирали стены хат или сидели прямо на сырой земле, а кто-то валялся ничком на крыльце дома. Какой-то фельдфебель начал собирать наряд, покрикивал, вроде как пытался выставить охранение, но было видно, как солдаты увиливают, расползаются— значит, это не единое, пусть и потрёпанное подразделение, а мешанина из остатков разных частей.

От этой широкой улицы — порядка домов — и влево, и вправо уходили лысые перекаты чередующихся холмов. Если мы пойдём в обход деревни, сразу обнаружим себя (тут уж будет неважно, кто в какой амуниции). А еще мне показалось, что мы опоздали залечь — нас могли заметить. Пока-то мы вроде притомились, остановились передохнуть, но если они сообразят…

Деваться было некуда: ни туда, ни сюда. Решение пришло сразу — от безысходности:

— Всем встать… Оправить и подтянуть амуницию, снаряжение… Наши автоматы прикрыть, кто с немецкими — в первую шеренгу… и в последнюю. Движение попарно, строем, идём свободно… вперёд… перемешиваемся с немцами… Но строем в пять пар… На меня таращили глаза десять опупелых молодцов. Пришлось объяснить:

— Пройдём насквозь через всё село. Это не так уж много — метров 300–400. Дальше, если что стрясётся, держать напрямую в равнинную часть, там наши войска, — тут меня кое-как начали понимать. — В худшем случае, правая шеренга держит под огнём правую часть улицы, левая — левую. При любом обороте дела не ложиться, прорываться на ту сторону— попарно… Теперь — шагать твёрдо, уверенно. Морду в землю не утыкать, по сторонам не зыркать. Молчать всем!.. В бой вступаем по команде — крикну: «Форвертс!» — это по-немецки «вперёд!» Начинать с гранат. Прикрываем огнём друг друга.

На пары уже разбились сами, те, что со «шмайсерами», встали в первую пару.

— Ну, гвардия… Вздохнули!.. Выдохнем на том конце села.

Все шевелились, как питоны, и не отрывали глаз от командира — заряжались к наваливающемуся бою: затягивали ремни, что-то подгоняли, перекладывали… Я разогнул чеку сразу на трёх гранатах, закрепил их на поясе.

— Не оплошать!.. Вперёд. Шагом марш! Как струна.

Сразу вышли в зону видимости, в полный рост.

Стали втягиваться в улицу. Поначалу ни один из немецких солдат не обратил на нас внимания. Я заранее снял с головы свой партизанский малахай и шел, как настоящий фриц без шапки, да только шевелюра у меня была куда патлатей немецкой нормы. Свой ППС прикрыл краем свёрнутой плащпалатки, перекинутой через плечо— этакий полевой хлюст! Чуть прибавили шагу… «Друм линкс — цвай-драй!» (Марш левой — два-три! Правда, это строка из антифашистской песни Эрнста Буша, но не беда, сейчас любое слово сгодится — это уж я, кажется, подбадривал самого себя). В башке лихорадочно стучало: «Что я отвечу, если кто-нибудь окликнет или спросит: «Куда идёте..?» — «Гей цум тойфель!» (Иди к черту!) Только без мата. Без мата, пожалуйста! — А если старший по званию? — Пробурчу какую-нибудь абракадабру и рожу скорчу — пусть считают меня чокнутым, здесь и так нормальных нет. Все психи.

На выходе из села нам стали кричать что-то вроде:

— Куда вас несёт?

— Эй, куда прётесь?

— Господин офицер, там русские! — крутили пальцем у виска, стучали кулаком по лбу. — Вы что, спятили?! (Про каких-то Иванов… Про какую-то задницу, которую они нам…) Но я заметил, что офицеров на улице не было ни одного — расползлись по хатам, ведь в этом котле немцев положили уже тысячами. И операция ещё не кончилась. Ещё сколько их передавят?.. А сколько наших ляжет в этой проскуровщине… Каменец-Подольщине…

Вот он, конец села. Последняя хата… Только бы не сорваться самому, только бы удержать ребят — чтоб никто не бросился бежать…

— Держись, славяне! Даже если вы евреи и армяне!.. Слава вам… В гробу мы их видели!.. В засраном гробу… (Вот сейчас они выдохнут и начнут материться, мои «славяне». Все, как один…)

Всё-таки прибавили шагу, покатились по склону — слева и справа небольшие холмы, между ними и на них небольшие заброшенные поля. Но всё равно пока спрятаться некуда — на нас всех хватит одного пулемёта. Если спохватятся… Впереди уже большие плоские холмы. За ними, километров через десять-двенадцать, должны появиться крыши наших хуторов: Бабуринце, Белавинце, Петряковце Старе и мой родной хутор Юзефовка, хутор Юзефа… Мой и этой замусоленной гвардейской десятки… И вот тут заколотилось: не только хутор, но и Она… Как провела ладонью по моей руке… Как шептала слова молитвы… Как запуталась пальцами в моей патлатой шевелюре… Но нам ещё шукать да рыскать — искать нашу пехоту.

— Замечательно прошли, ребята! — сказал.

И только один ответил:

— Рад стараться, ваше-ство! — это, конечно, одессит себе позволяет.

Такое везение даже вообразить трудно. Но словами обозначить везение тоже нельзя, а то следом посыпятся какие-нибудь несчастья… Лучше помолчать. Да ещё сделать так, чтобы кто-нибудь сдуру или от радости не брякнул лишнего… Это фронтовой опыт — разведчики невыносимо суеверное племя. Приходится рявкнуть на ходу:

— Всё! Попросту говоря, заткнулись!.. Ни слова…

Вся эта история с проходом переодетых разведчиков через село, занятое наприятельскими ошмётками, такая картинная, без пяти минут героическая, пожалуй, из числа тех, которых всё время ждут от фронтовиков. Ненавижу эти молодецкие байки — «а помнишь, как там его… а помнишь как я их всех!..» Фальшивые в лучшем случае наполовину, хотя по большой части это брехня с начала до конца — только пейзаж иногда остаётся достоверным, и то не всегда…

Вот тут, пожалуй, я изрядно перехлестнул. Ведь моя память сохранила ряд текстов, которые были безукоризненно правдивы. Их не так много, но они есть. Вот как в пишущей среде, так и в устно рассказывающей, тоже, наверное, есть люди, которым совесть и натура не позволяют привирать без всякого удержу. Есть люди!..

Однако, возвращаясь к повествованию, вынужден удостоверить: нелепость сложившихся обстоятельств состоит в том, что события происходили именно так, как они описаны. И не по-другому. Тут моя память точна. Хотелось, чтобы люди знали: вопреки чувству меры и дозированной художественной правде, ТАМ, НА ВОЙНЕ случалось всё, в том числе и вполне неправдоподобное… Впрочем, как и в обычной жизни.

— Ну, фрицевня моя разнесчастная, — обратился наконец я к своим подопечным, — гвардейцы, делимся на три группы и продолжаем движение: первая так и идёт вперёд — четыре человека, гвардии младший сержант Пушкарёв-старший; вторая на пятьдесят-шестьдесят, ну, сто метров правее — три человека, старшим гвардии сержант Маркин, — тот отозвался. — Третья идёт левее — я с третьей. Глазеть в оба! Ищем нашу пехоту. Не проморгайте.

Сумерки растягивались, всё ещё не темнело.

— Два раза подряд такого везения не бывает, — брякнул всё-таки я и прикусил язык.