Глава тридцать девятая

Глава тридцать девятая

Часов в 10 утра, 3-го марта, меня вызвали к телефону.

— Кто говорит?

— Н. П., с вами говорит министр юстиции, А. Ф. Керенский. Сегодня в ночь сформировано Временное Правительство. Я взял портфель министра юстиции…

— Поздравляю вас.

— Н. П., забудем наши разногласия. Вы, должны помочь мне сформировать состав министерства и Сената… Я хочу поставить правосудие на недосягаемую высоту…

— Прекрасная задача!

— Не можете ли вы собрать ваших товарищей по совету сегодня же? Я хотел бы посоветоваться, чтобы наметить кандидатов…

— Помещение нашего совета погибло при пожаре здания Судебных Установлений.

— А вы не хотите принять меня у себя!

— Буду рад, если это вас устроит: в котором часу?

— После трех, можно?

— Буду ждать.

Перезвонившись с делопроизводителем, я распорядился оповестить членов совета, и просил их собраться к трем часам, у меня, в помещении моей канцелярии.

К трем часам, почти все, находившиеся в Петрограде, товарищи по совету были в сборе.

«Определенно-левые» ликовали. Остальные, в том числе и я, без энтузиазма, принимали совершившийся факт, с твердым намерением помочь правосудию удержаться на должной высоте.

Общим оттенком настроения, было изумление перед столь быстрой сменой декораций. На это, по-видимому, не рассчитывали наиболее оптимистически настроенные вожди революции. Члены Государственной Думы, решившие не подчиняться приказу о роспуске Думы, имели при себе, как говорят, яд, на случай неудачи и захвата их правительственными силами, что представлялось им довольно вероятным.

В 3 часа в мою канцелярию, без доклада, суетливо проник громоздкий, но озабоченно-подвижный, граф А. А. Орлов-Давыдов, член Государственной Думы, какими-то таинственными, психологическими нитями, очень привязанный к Керенскому.

Оскандаленный на всю Россию недавним судебным процессом артистки Марусиной (Пуаре), умудрившейся, несмотря на свои пятьдесят лет, развести его с женой и женить на себе, подсунув ему якобы рожденного ею от него ребенка, граф, последнее время повсюду, неотступно следовал за Керенским, возил его в своем автомобиле, при чем сам ездил за шофера и, вообще, приписался к нему в адъютанты.

Правда, сам Керенский, в свое время, не отказал ему в интимной услуге: стать рядом с камердинером графа, в качестве второго шофера, при таинственном венчании графа с мнимою матерью его мнимого будущего младенца.

Эта пикантная подробность, случайно всплывшая при судебном разбирательстве, дала повод неугомонному Пуришкевичу однажды прервать в Думе запальчивую речь Керенского неожиданным восклицанием: «да, замолчи же, шофер!»

Потешник Пуришкевич имел в то время успех Думского клоуна и все ему сходило с рук. Почуяв, однако, что надвигаются более серьезные и ответственные времена, он вовсе уклонился от участия в думских заседаниях, работая весьма успешно на фронте со своим образцовым питательным отрядом и вынырнул вновь на «политическом поприще» уже в качестве трагического персонажа.

— Здравствуйте, что скажете? — Встретил я графа, которого знал хорошо, так как был одно время его адвокатом.

— Я от Александра Федоровича… Он просил меня предупредить вас, что немного запоздает, его задержали в Думе… Вы мне позволите дождаться его у вас… Я должен потом ехать с ним…

Я провел графа в соседнюю комнату и он расположился там курить и терпеливо ждать.

Довольно скоро после этого, в передней послышалось движение. Швейцар суетливо распахнул двери моего рабочего кабинета, где заседали мы, и в него быстрыми шагами вошел Керенский. Он был в черной рабочей куртке, застегнутой наглухо, без всяких признаков белья. За ним следовал молодой присяжный поверенный Д. в военно-походной форме, как «призванный», работавший в какой-то военной канцелярии.

Керенский отрекомендовал нам его, как «офицера для поручений» при нем, министре.

Граф Орлов-Давыдов не выдержал и высунул, свою, густо обросшую волосами, любопытствующую физиономию из двери, чтобы насладиться зрелищем.

От имени Совета присяжных поверенных я приветствовал нового министра юстиции, высказав ему пожелание быть стойким блюстителем законности, в которой так нуждается Россия.

Он отвечал тепло и искренно, называя нас своими «учителями и дорогими товарищами», после чего облобызался с каждым из нас.

Мы усадили его в кресло. Одну секунду он был близок к обмороку. Я распорядился подать крепкого вина, и он, глотнув немного, оправился.

Я сидел рядом с ним и дотронулся до его похолодевшей руки. Он крепко пожал мою.

Какая-то глубокая, затаенная жалость в эту минуту мирила меня с ним.

— Уже закружилась голова, — подумал я, — что-то будет дальше!..

— Я устал — ужасно устал! — как бы отвечая на мою тайную мысль, окончательно очнувшись, начал Керенский. — Три ночи совершенно без сна… За то свершилось… Свершилось то, чего мы даже не смели ждать…

Партийные его товарищи, а их было нисколько в составе совета, тотчас же стали расспрашивать о подробностях сформирования Временного Правительства.

Керенский перечислил всех, при чем отметил, что самым радикальным является он, министр юстиции и генерал-прокурор, и что в деле правосудия не будет места никаким компромиссам, за это он ручается. Основательную «чистку» именно надо начать с нашей юстиции. Сенаторы и судьи несменяемы; он, конечно, высоко ценит этот принцип, но с большинством, не нарушая принципа можно будет справиться… хотя бы путем предложения повышенных пенсий…

— Александр Алексеевич, нам это устроит, не правда ли? — обратился он с этими словами к члену совета Демьянову, бывшему тут же, и продолжал. — Я назначаю Вас, А. А., директором департамента Министерства Юстиции по личному составу… Надеюсь, вы соглашаетесь…. Господа, вы одобряете?..

Никто не возразил, в том числе и сам Демьянов.

А. А. Демьянов, очень милый и мягкий, несмотря на свою ярую партийность, человек, был из адвокатов, делами не заваленных, и в качестве члена докладчика, по советским делам, отличался значительной ленцой, с вечными затягиваниями по изготовлению решений в окончательной форме.

Иных отличительных черт его мы не знали.

— Н. П. - порывисто обратился ко мне Керенский, — хотите быть сенатором уголовного кассационного департамента? Я имею в виду назначить несколько сенаторов из числа присяжных поверенных…

— Нет, А. Ф., разрешите мне остаться тем, что я есть, адвокатом, поспешил я ответить. — Я еще пригожусь в качестве защитника…

— Кому? — с улыбкой спросил Керенский, — Николаю Романову?..

— О, его я охотно буду защищать, если вы затеете его судить. Керенский откинулся на спинку кресла, на секунду призадумался и, проведя указательным пальцем левой руки по шее, сделал им энергичный жест вверх. Я и все, поняли, что это намек на повышение.

— Две, три жертвы, пожалуй, необходимы! — сказал Керенский, обводя нас своим, не то загадочным, не то подслеповатым взглядом, благодаря, тяжело нависшим на глаза, верхним векам.

— Только не это, — дотронулся я до его плеча, — этого мы вам не простим!.. Забудьте о Французской Революции, мы в двадцатом веке, стыдно, да, и бессмысленно идти по ее стопам…

Почти все присоединились к моему мнению, и стали убеждать его не вводить смертной казни в качестве атрибута нового режима.

— Да, да! — согласился Керенский. — Бескровная революция, это была моя всегдашняя мечта…

Выбор двух товарищей министра прошел довольно быстро. Было ясно, что только признак явной принадлежности к его политической партии улыбался новому министру, причем и из этого круга лиц он старательно обходил имена; сколько-нибудь яркие.

Обычная ошибка всех, так или иначе, добравшихся до власти: боязнь сколько-нибудь сильных людей подле себя — подумал я, после того, как предложенная мною кандидатура прис. повер. Тесленко из Москвы и М. В. Бернштама, из Петрограда, были им мягко отвергнуты.

В конце концов, в товарищи министра юстиции попали два хороших человека и не дурных юриста, но, с моей точки зрения, абсолютно не пригодные для предстоящей определенно-быстрой, не терпящей отлагательства, работы. Оба были, скорее, тяжкодумы, с невинною наклонностью к неторопливому, о хороших вещах, собеседованию.

Прокурором Петроградской Судебной Палаты кто-то предложил Переверзева. Я попробовал отстоять его, расхвалив его деятельность на фронте, и сказал: «оставьте его на фронте, пусть он носится там на коне и творит хорошо налаженное дело». Но Керенский уже ухватился за предложенную кандидатуру: «Пусть носится на коне здесь!.. Это для прокурора от революции будет даже эффектнее. По вашим же словам он энергичный».

— У него энергия мирная, какая идет брату милосердия, для прокурора нужна другого сорта энергия, нужен и опыт и навык, попробовал я еще.

Кандидатура Переверзева была принята. Побеседовали мы еще с полчаса и напились чаю. Керенский, между прочим, нам объявил, что завтра он, в качестве генерал-прокурора, отправится в Сенат для объявления об отречении царя и об образовании Временного Правительства, о чем должно последовать сенатское определение для опубликования.

— А если они (т. е. сенаторы) вас не признают, так как царь, при своем отречении, указал на своего преемника?!.. — и заметил я.

— Тогда мы, — трогая большим пальцем свою грудь, — их не признаем! лаконически отрезал Керенский.

Относительно ближайшей деятельности министерства юстиции он посвятил нас в свои планы. Будет немедленно образован целый ряд законодательных комиссий для пересмотра и исправления законов уголовных, гражданских, судопроизводственных и судоустройственных, причем положение об организации адвокатуры, должно расширить ее автономию и обеспечить полную ее независимость.

Из ближайших законодательных декретов: еврейское равноправие во всей полноте и равноправие женщин, с предоставлением им политических прав. Наконец, не терпящее ни малейшего отлагательства, учреждение особой, с чрезвычайными полномочиями, следственной комиссии, для расследования и предания суду бывших министров, сановников, должностных и частных лиц, преступления которых могут иметь государственное значение.

— Председателем этой комиссии я решил назначить московского присяжного поверенного, Н. К. Муравьева, — продолжал Керенский оживляясь от мысли о том, сколько благого им уже предначертано.. — Он как раз подходящий. Докопается, не отстанет пока не выскребет яйца до скорлупы. К тому же и фамилия, для такой грозной комиссии, самая подходящая…

Трепетал же перед Муравьевым Виленским и перед министром юстиции Муравьевым, пусть и наш Муравьев нагонит им трепета…

На прощание Керенский, как бы уже окрыленный оказанным ему дружеским приемом, снова расцеловался с нами.

Граф Орлов-Давыдов, выскочил из своей засады и, опередив Керенского, помчался к подъезду.

Оставаясь с товарищами в продолжавшемся еще нашем заседании, я не видел дальнейшего, но домашние рассказывали, что у подъезда собралась кучка любопытных, приветствовавшая Керенского при его появлении. Тут были дворники и прислуга нашего и соседних домов, и случайно остановившиеся прохожие. Керенский, стоя в автомобиле, произнес им краткую речь, начав ее словами «товарищи». Граф Орлов-Давыдов, взгромоздившись в автомобиль, отстранил шофера и сам стал управлять им.

Словоохотливая наша горничная Марина, все воспринимавшая, знавшая графа, как бывавшего у нас раньше, побывав на митингах у дворца Кшесинской, принесла в буфетную новость:

— «объясняли так, что князья и графья, заместо дворников, улицы будут мести… Наш графчик не даром к самому Керенскому шофером подсыпался… Метлы в руки брать охоты нет»!..