Глава двадцать восьмая

Глава двадцать восьмая

Утром Переверзев мни объявил:

— Н. П., вы должны «принять парад». Люди нашего отряда будут выстроены к 10 часам утра, сейчас только девять.

«Парад, так парад»! — недаром я уснул генералом. Расторопный вестовой, из отрядных, помог нам умыться, одеться и напоил нас чаем.

Мандельштам, преобразившись в военного, пригладив свои жидкие, кое-где седеющие волосики, надев свою грозную папаху и нацепив шашку, нагрузил вестового тюком с подарками и двинулся вперед. Переверзев и я последовали за ним.

Мы прошли улицей до первого переулка, в который и свернули. Он вывел нас на открытую площадь, где, вдоль аккуратно, стеною, сложенных дров, было выстроено человек сорок отрядных солдатиков. С правого их фланга стоял видный «старшой», а перед их рядами прохаживался, прихрамывая, в полной походной амуниции, Григорий Аркадьевич. Завидев нас он поспешно скомандовал «смирно» и замер во главе отряда.

Переверзев, пропустив меня вперед к центру фронта, также «по военному» замер на месте. Я поздравил бравых сотрудников наших с праздником Рождества Христова и наступающим новым годом и сказал, что вся петроградская адвокатская громада, как один человек, горячо благодарит их за верную усердную службу. Я счастлив, что мне выпала честь пожелать им лично и сил и здоровья для беззаветной их службы на кровавом поле брани, где решается судьба нашей общей, горячо любимой родины.

В ответ, отряд, во весь свой голос, «по военному» гаркнул мне благодарность, причем я слышал ясно, что в конце прозвучало «вашество»; но было ли это приветствие именно «генералу» утверждать не смею.

Затем, указывая на тюк с подарками, очутившийся внезапно у самых моих ног, вместе с все подвигавшимся ко мне «адъютантом», я сказал, что это подарки им от нашего адвокатского сословия на добрую память.

Опять благодарность и неизменное «вашество».

В заключение я попросил у Переверзева разрешения вручить ему от себя некоторую сумму денег для раздачи «праздничных» всем поровну. Последняя моя речь, очевидно, имела наибольший успех. Благодарность мне гаркнули громче прежнего и теперь я уже явственно расслышал, что меня величают именно «превосходительством».

Парад был кончен.

Меня повели осматривать хозяйство отряда.

По дороге Павел Николаевич (Переверзев) мне сказал;

— Вы не можете себе представить, как здесь действует на нас и как долго живет в памяти всякое внимание, оказанное с тыла. «О нас не забывают, нас ценят»… — это так бодрит, просто удваивает силы. Ведь однообразие и монотонность обстановки ужасающая. Нервы притупляются, ничего не хочется, нет желаний… А без желаний, как же жить! Вот приезда вашего тут хватит на полгода, будут говорить, забудут, опять вспомнят, опять будут говорить и, так без конца… Вы очень хорошо сделали, что приехали. Я просто счастлив, земли под собою не чувствую… Поверьте, что так и все остальные… Спасибо вам!..

Все, что мне показали по части хозяйства, превзошло мои ожидания.

Лошади были сытые, холеные. Размещались они в двух, хотя и не отапливаемых, но хорошо зашпаклеванных, не продуваемых сквозняками, сараях. Санитарные двуколки, в числе которых были и две рессорные, крытые, для особо трудных больных, содержались в полной исправности. Хомуты, сбруя, носилки, все покоилось на своем месте, в щегольском виде и порядке.

Эта часть находилась всецело в заведывании Григория Аркадьевича и я искренно поздравлял его с таким образцовым «хозяйством».

В совершенно умиленное настроение привел меня вид недавно сооруженной, по инициативе Переверзева, поместительной бани, с особым отделением для стирки и, затем, сушки белья. Пока человек парится в бане, его белье машинным приспособлением моется и высушивается и в него можно тотчас же облачиться. Рядом с баней возвышалась какая-то паровая машина с нагревающеюся камерой для дезинфекции верхней одежды.

Офицеры и солдаты, с которыми я впоследствии беседовал, никогда не забывали упомянуть об этой стороне деятельности нашего отряда, и говорили:

— К вам, точно в рай, попадешь! Примут грешным, грязненьким, — выпустят чистым праведником.

Благословения по адресу Переверзева повторялись хором, единодушно.

Обход свой я закончил посещением нашей милой и также всеми почитаемой и благословляемой, докторши.

Она жила в отдельной «хибарке». Комната ее была с перегородкой. В более обширной ее части, обставленной широкими деревянными скамьями (чтобы можно было положить больного) и шкапиком с хирургическими инструментами, шел в это время амбулаторный прием.

Я просил не прерывать его.

Несмотря на великий праздник, там было человек шесть пациентов. Запах йода и йодоформа стоял в воздухе.

Три солдата с натертыми до крови ногами сидели, уже разувшись и ждали своей очереди. Два деревенских подростка и очень старенькая «бабуся» были теперь в переделке. И докторша и студент-медик им что-то промывали, присыпали и забинтовывали.

Я заглянул за перегородку. Помещение самой докторши было крохотное: узкая походная постелька, застланная белым одеяльцем, сосновый простой стол, на котором лежали книги и стояли банки с чистой ватой и два некрашеных табурета, были ее обстановкой. В углу за кроватью висел чистый докторский халатик, очевидно, готовый на смену тому, в котором она сейчас работала.

С чувством невольного благоговения я стал смотреть, как быстро и уверенно работают маленькие, покрасневшие руки, бинтуя обнаженное колено старой «бабуси», пока та, лежа на спине, спокойно и упорно глядела в потолок, точно разглядывая и видя его в первый раз. Не желая мешать, я скоро вышел и слова умиленной благодарности, которые невольно вырвались у меня на прощание, мне показались пустыми и ничтожными.