Глава XIV. Дни как годы
Глава XIV. Дни как годы
Первый осенний месяц оказался необыкновенно тяжелым для участников обороны Одессы. То в одном, то в другом секторе обороны противник предпринимал попытку сломить сопротивление наших войск и прорваться к городу. Гитлеровские генералы из кожи лезли вон, чтобы выполнить данное фюреру обещание: в ближайшие дни взять город.
Планы фашистских вояк лопались, как мыльный пузырь. Родина не забывала Одессу. Большая земля прислала на помощь 25 маршевых батальонов. 18 сентября в порту высадилась 157-я стрелковая дивизия и с ходу отправилась на боевые позиции. Большую помощь оказывали корабли Черноморского флота. Огнем своих пушек крейсер «Червона Україна» подавил фашистские батареи у села Новая Дофиновка.
А вот 69-й полк пополнялся далеко не достаточно. Официально мы именовались Военно-воздушными силами Одесского оборонительного района. Но какие там силы! Четыре-пять десятков потрепанных И-16… Черноморская эскадрилья была для нас большой поддержкой, летчики-моряки капитана Демченко дрались великолепно, но и у них вскоре начались потери. Что же касается эскадрильи майора Чебаника, то она к этому времени фактически перестала существовать: часть машин вышла из строя в результате значительных повреждений, несколько самолетов были сбиты зенитками противника.
Командующий Военно-воздушными силами оборонительного района комбриг Катров, начальник штаба Шанин и комиссар Мельшанов, приезжая к нам, собирали летчиков и задавали, как правило, вопрос: какие есть претензии или жалобы?
Какие могут быть жалобы? Война. Этим все сказано. А вот просьбы просьбы были: подбросить самолетов.
— Летчику — что… Летчик выдержит, — рассуждал капитан Елохин. — А вот машины трещат по всем швам, не под силу им такая нагрузка, товарищ комбриг…
Катров понимающе кивнул головой:
— Да, просите вы действительно немного, — он улыбнулся. — Верховное главнокомандование крепко поддерживает Одессу, пехоту присылает, артиллерию. А вот насчет авиации туговато, придется еще немного потерпеть. Но при первой же возможности учтем.
К Василию Петровичу мы относились с большим уважением. Старый, заслуженный авиатор, человек разносторонних знаний, высокой культуры, он, конечно, и сам прекрасно понимал нужды полка, но в тех невероятно трудных условиях, когда обнаглевший враг рвался к Москве, Ленинграду, выполнить наши требования не мог.
Как раз в это время наша четверка улетала на задание и командующему представили летчиков Дубковского, Топольского, Серогодского и Егоркина. Комбриг принял участие в инструктаже, дал летчикам несколько практических советов и предупредил, чтобы избегали ненужного риска.
— А вы, товарищ старший лейтенант, — обратился он к Василию Серогодскому, — выглядите так, словно на парад собрались… То есть, это, конечно, похвально, — Катров поспешил объяснить свою мысль. — В любой обстановке надо быть аккуратным, подтянутым… Я вот как-то в первые дни войны был в 67-м полку, так у них, знаете, не все следили за собой. Некоторые заросли бородами, с виду старики, а им по двадцать два года…
Серогодский смущенно улыбался:
— Так меня недавно в партию приняли, товарищ комбриг…
— Тогда разрешите от души поздравить вас, — Катров крепко пожал Василию руку. — Желаю всему звену успешно выполнить боевую задачу. А вас я помню, обратился Василий Петрович к Топольскому. — Ведь это вы сбили в одном бою двух «Хейнкелей»? Ну, желаю удачи и на сей раз…
Четверка уходила на штурмовку войск противника в район хутора Красная Поляна, ставший для нас печально известным. Мы потеряли здесь Николая Жедаева. Там был тяжело ранен комиссар второй эскадрильи Иван Павлович Маковенко.
И на этот раз нас не миновала беда. Комбриг Катров еще беседовал с командиром полка и комиссаром, когда прибежал техник Стреколовский. Он был явно чем-то встревожен. Все тотчас поднялись и пошли встречать Дубковского. Он-то и рассказал, что произошло.
Четверка штурмовала колонну вражеских танков. Набирая высоту для нового удара, наши летчики неожиданно увидели «мессеров». Они, очевидно, маскируясь за облаками1 ждали удобного момента, чтобы атаковать внезапно. Сразу был подбит самолет Топольского. Видимо, сражен был и летчик, потому что машина стала беспорядочно падать. Катров и Шестаков допытывались у Серогодского и Егоркина, не видели ли они белого купола. Нет, парашюта никто из них не заметил. Они увидели полыхающий костер в открытом поле — все, что осталось от самолета, — и сделали над ним прощальный круг, помахав крыльями…
За что нам так жестоко мстит Красная Поляна? — спрашивали мы друг у друга. Нет, предрассудки здесь ни при чем. Прав был Лев Львович, когда на партийном собрании говорил о дисциплине в воздухе, об осмотрительности. Увлекшись боем, нельзя забывать, что рядом враг, коварный и изворотливый, что он может появиться там, где ты его не ждешь.
В полку траур. Топольский был всеобщим любимцем. Кто хоть раз видел этого замечательного парня, общался с ним, тот уже не мог его забыть. Летать для Виталия было все равно, что дышать, жить. Казалось, он родился в сорочке летчика и самой судьбой ему предначертано стать отважным воздушным бойцом. Перед войной Топольский, будучи летчиком, исполнял еще и обязанности адъютанта эскадрильи. Деятельная его натура не мирилась с этой второй должностью, и он настоятельно просил: «Хочу больше летать!» Комэску Капустину, комиссару Дубковскому пришелся по душе молодой, энергичный летчик, и они стали чаще брать его ведомым. Присмотрелись и разгадали в нем сокола. Ему уже часто и самому поручали водить группы на боевое задание.
Виталию Тимофеевичу Топольскому было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.
Мы долго не могли смириться с мыслью о том, что потеряли его навсегда. В душе жила надежда, нам казалось, что вдруг однажды откроется дверь в общежитие, на пороге появится статный густобровый красавец и скажет:
— А вот и я, здравствуйте…
К нам часто приезжали шефы — рабочие и служащие предприятий и учреждений города. И на войне бывают маленькие радости. Женщины привозили нам шерстяные носки, связанные собственноручно, носовые платки, трогательно расшитые кисеты, портсигары.
Особенно радовали нас концерты самодеятельности. После каждого такого посещения шефов мы ощущали прилив новых сил, которые были так необходимы в эти тяжелые дни.
Однажды у нас гостила делегация со швейной фабрики имени Воровского. Смешливые девушки окружили нас, интересуются, бывают ли после полетов танцы.
— А как же! — восклицает лейтенант Павел Эсаулов. — Двадцать четыре часа в сутки летаем, остальное время вальсируем!
Девушки заразительно хохочут, хотя по всему видно, что живется им несладко: усталые, бескровные лица, И только в глазах искрится задор. Алибек Ваниев приносит наш старенький патефон, осторожно накручивает ручку, и вот уже звучит в столовой модная песенка:
Эх, Андрюша, нам ли быть в печали,
Не прячь гармонь, играй на все лады…
Кружатся пары, слышны шутки, смех. Война на время отодвинута в сторону, жизнь берет свое.
Эсаулов водружает на столе огромный арбуз, приглашает отведать.
— На моей родине, — балагурит он, разрезая на части эту чудо-ягоду, арбузы выращивают весом до сорока килограммов. А что уж сочные, сахаристые и не передать, только нож поднесешь, сразу разламывается на две половины…
Девушки устремляют на него восхищенные взгляды. Пашка, чувствуя себя в центре внимания, продолжает тараторить.
— А слышали вы, что произошло в одном полку? Прелюбопытнейшая история! Спрашивает адъютант своего командира: «Разрешите, говорит, ночью за трофеями сходить? Тут поблизости такой баштан роскошный, что просто грех давать добру пропасть! Арбузы, говорит, что моя башка!» А того не сказал, что баштан на территории, занятой противником. Ну, а командир ему — иди! Днем, конечно, туда не сунешься, пошел адъютант ночью, товарища с собой прихватил. Долго шарили они в темноте, покрупнее выбирали… Утром майор вызывает своего помощника и спрашивает, где же обещанный арбуз. Адъютант говорит: сию минуту доставлю. И приводит командиру рослого детину, солдата, значит, гитлеровского, мы, говорит, его на баштане и сцапали. Тоже хотел колхозным добром полакомиться! Смеху было… Но майор был рад, конечно. Кто «языку» не обрадуется!
И снова шутки, смех! Но вдруг все разом замирает. Воздушная тревога! Ярким пламенем вспыхивает и тотчас же гаснет ракета.
— На старт!
Минут сорок летали в заданном районе. Самолеты противника прошли стороной, на Николаев. После возвращения командир полка дал нам отдых. В половине седьмого с трудом открываю глаза.
— Подъем, товарищ старший лейтенант, подъем! — грохочет над ухом дежурный.
За чаем в столовой обмениваемся новостями. На участках 451-й и 95-й дивизий противник проявляет активность. Ведет артподготовку, видимо, замышляет новое наступление. Грохот орудий становится все сильнее.
В столовую влетает заместитель начальника штаба полка Богач:
— Четвертая, кончай бал! На выход!
Елохин резко поднимается, поправляя планшетку. Выскакиваем на улицу. Сейчас нас десять вместе с командиром и комиссаром эскадрильи, четырех потеряли, один ранен. Командир полка перед вылетом обращается к нам со словами:
— Давайте честно, ребята: кто не успел выспаться, кто неважно себя чувствует — два шага вперед…
Никто не двигается с места. Понимаем: если уставших ночников подняли раньше обычного, значит, происходит что-то серьезное.
— Лейтенант Королев! А ты что-то пасмурный сегодня… Может, отдохнешь? — настаивает Шестаков.
— С какой стати? Что я — хуже других? Порядок… — обиженно говорит Иван.
Шестаков начинает объяснять задачу. Старается казаться бодрым, но мы видим, что сам Лев Львович еле держится на ногах. Осунулся, постарел, под глазами темные круги… Глядя на него, не скажешь, что ему едва исполнилось двадцать пять.
Снова на Сухой Лиман, это рядом, три минуты лету. Не успеешь набрать высоту, а уж под крылом чернеет вода. С высоты тысячи метров перед нами открывается панорама боя. Южный берег лимана и все видимое пространство до самого моря напоминает кипящий котел. Стреляют танки, орудия, минометы, по ним ведут огонь с северного берега наши батареи.
Проходят столетия, а война по-прежнему всегда страшна. «Смешались в кучу кони, люди, и залпы тысячи орудий слились в протяжный вой…» описывал Лермонтов Бородинский бой. И вот он сейчас под нами, такой же бой, и не только в одном месте. Стонет родная земля, дрожит от гнева и возмущения. Но никогда и никому не поработить ее!
Мы строим так называемую «карусель» и бомбим танки, скопления живой силы. Затем на бреющем прочесываем траншеи. Нас поливают зенитным огнем. Под градом снарядов и пуль вывожу машину из пике и вижу: Елохин подает сигнал, надо уходить. Пока мы разворачиваемся, шестерка «мессеров» спешит на помощь своим наземным частям. Зенитки прекратили пальбу, боясь угодить в своих. Некоторое время кружим в небе: враг хитер, не вступая в бой, берет на измор, ждет, пока мы израсходуем боеприпасы, пока закончится горючее. Тогда Елохин принимает решение навязать противнику бой, тем более, что мы в большинстве и можем рассчитывать на полный успех (если только снова не заговорят вражеские зенитки…). Вот пошли в стремительную атаку Алелюхин и Тараканов, и один вражеский самолет разваливается в воздухе. Мы в паре с Королевым вогнали в землю второго фашистского стервятника. «Нет, не бывать вам хозяевами нашей земли!», — шепчут мои губы.
Домой возвратились без потерь. Приходим в штаб доложить о выполненном задании, а тут нас ждет приятная весть. Начштаба Никитин читает только что полученную телефонограмму:
«Умело штурмуя живую силу, обозы и транспорт, подавляя систему огня противника, летчики вашего полка содействовали частям дивизии в выполнении поставленных задач. Личный состав дивизии выражает красноармейскую благодарность своим лучшим друзьям — летчикам. Вы действительно работали и работаете прекрасно. Ив. Петров.»
Только в полосе действий 25-й Чапаевской дивизии генерала Петрова полк совершил в сентябре 107 штурмовых налетов, не ослабляя в то же время внимания к другим участкам фронта.
Начальник штаба Никитин не успевает принимать заявки. Звонят командующий контр-адмирал Жуков, командир 95-й стрелковой дивизии Воробьев, командир 421-й Кочинов, генерал Петров… Срочно нанесите удар, подавите батарею, отгоните «Мессершмитты», которые не дают поднять голову нашим бойцам.
Комиссар эскадрильи Куница ведет восьмерку на Красную Поляну. Ох, уж эта чертова поляна, заколдованное место! Правда, Семен Андреевич не раз бывал там, знает ориентиры, прочесывал передний край. Ему, как говорится, карты в руки. С открытым колпаком выруливает он машину на старт, помахивая нам рукой. «Победы вам!» — кричим вслед, но шум мотора перекрывает наши голоса.
У нас заслуженный отдых. С Алексеем Малановым мы садимся играть в шахматы. Парторг полка Константин Семенович Пирогов приносит свежие газеты, письма, и все с жадностью набрасываются на них. Среди писем обращаем внимание на одно с лаконичным адресом: «Бойцу Красной Армии». До сих пор храню я это письмо, как память об Одессе и одесситах.
«Мой друг, защитник Родины! Пишет тебе рабочий завода имени Январского восстания. Привет тебе и твоим боевым товарищам. Желаем крепче бить проклятых захватчиков, скорее отогнать их от города, а затем и окончательно разгромить».
Читают письма лейтенанты Федулов, Сахаров, Шагинов. Пишут девочка, потерявшая мать, старуха, у которой сын и дочь ушли на фронт, и она уже долгое время не имеет от них никаких известий… Просьба у всех одна: не пусти, воин, врага в наш город, защити нас! Невеселые думы овладевают нами.
От настежь распахнутой двери повеяло холодом. Вошел Алелюхин, проговорил глухо:
— Над Красной Поляной сбит Семен Андреевич Куница…