Глава 21 Подготовка мятежа

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 21

Подготовка мятежа

Описывая заключительные стадии и провал Корниловского мятежа, я уделил все внимание внешней канве событий в том виде, как они представлялись в то время мне и другим членам Временного правительства. В этой главе я изложу более полную историю подготовки этого неудачного переворота, используя для этого более поздние свидетельства открытых и тайных участников заговора. Все эти свидетельства стали результатом напряженной работы, которой я занимался в течение более 20 лет (1917–1937 годы). Именно столько лет потребовалось для того, чтобы все причастные к заговору сказали правду. Я видел в этом цель трудов своих не только потому, что стремился отвести от себя все безосновательные обвинения в связи с этим заговором, но и потому, что. хотел в полной мере восстановить истину о решающей роли корниловских заговорщиков в деморализации русской армии и, следовательно, в гибели свободной России.

Заговор с целью установления военной диктатуры возник в первые же дни после Февральской революции на основе широкоразветвленного, но аморфного движения с участием некоторых групп офицерства и ряда ведущих петроградских финансистов. В движении в той или иной степени участвовало немало влиятельных лиц, роль которых в его организации была неоднозначна.

Наиболее видными участниками движения от финансовых кругов были А. И. Путилов и А. И. Вышнеградский.[203] В апреле 1917 года Путилов основал «Общество содействия экономическому возрождению России», в которое немедленно вошли директора всех банков и крупнейших страховых компаний. Когда в конце апреля 1917 года Гучков вышел из кабинета, его пригласили занять пост председателя общества. Официальной целью общества был сбор средств в поддержку «умеренных» кандидатов на выборах в Учредительное собрание, с тем чтобы «противодействовать социалистическому влиянию на фронте и по всей стране». В действительности же, как признали позднее и Путилов и Гучков, собранные ими на эти цели 4 миллиона рублей было решено передать генералу Корнилову, который только что был назначен командующим 8-й армией Юго-Западного фронта.

Еще одной ключевой фигурой движения был В. С. Завойко, которого Корнилов взял с собой на фронт в качестве своего «ординарца». В прошлом уездный предводитель дворянства, а также финансист, Завойко был тесно связан с крупным нефтяным магнатом Лианозовым. Учитывая все эти данные биографии Завойко, весьма необычно выглядит решение генерала Корнилова взять с собой на фронт этого немолодого финансиста на столь скромную должность, не дающую даже права на офицерское звание. Сам же Корнилов всегда утверждал, что на его решение в огромной степени повлияли литературные способности Завойко.[204]

В апреле 1917 года с фронта в Петроград прибыл барон Петр Врангель — офицер аристократического гвардейского полка, который прославился участием в кавалерийской атаке на германскую батарею. Свой приезд в Петроград барон Врангель объяснил двумя причинами: во-первых, желанием принять участие в подготовке офицерского корпуса для борьбы за установление военной диктатуры; во-вторых, стремлением подыскать на роль диктатора подходящего генерала с «демократическим именем».

Поначалу барон Врангель и два его ближайших друга граф Пален и Шувалов склонялись к кандидатуре генерала П. А. Лечицкого. Не приняв окончательного решения, проведя несколько бесед с Завойко, они вскоре вошли в контакт с Корниловым.

Начало заговорщической деятельности генерала Крымова также относится к весне 1917 года. По словам генерала Деникина, Крымов считал в то время, что армия находится на грани распада и что нет никаких надежд на успешный исход войны. В соответствии с этим он стал вербовать офицеров, в основном из своего 3-го Конного корпуса, для участия в тайной группе, которая бы подготовила условия для броска с юга на Петроград и Москву:

В начале мая под эгидой Верховного главнокомандующего генерала Алексеева был создан Союз офицеров армии и флота. Этот союз возник в тот период, когда представители самых разных профессий — врачи, учителя, инженеры и т. д. — основывали союзы для улучшения своего положения и защиты своих интересов. У рядовых солдат были свои «солдатские комитеты», но у офицеров профессиональной организации до той поры не было. Учитывая трудное положение офицеров, сложившееся в то время, князь Львов и я благословили Алексеева на создание офицерской организации и делали все возможное для защиты ее от нападок левых демагогов.

К сожалению, в Центральном комитете Союза офицеров с самого начала была создана тайная военно-политическая группа. Действуя без сомнения под руководством генерала Алексеева, она поставила перед собой задачу координировать действия антиправительственных офицерских организаций на фронте, в Петрограде и Москве, а также установила тесные контакты с движением гражданских лиц, стремившихся к установлению диктатуры. Связь с гражданскими лицами была возложена на полковника Генерального штаба Л. Н. Новосильцева, который был избран председателем Центрального комитета союза. Новосильцев — выходец из аристократической московской семьи — являлся членом Центрального комитета партии кадетов и был избран в IV Думу, хотя вскоре и отказался от депутатского мандата. Играя активную роль в правом крыле своей партии, он имел широкие связи в либеральных и консервативных кругах Москвы.

Политические связи между Союзом офицеров в Ставке и гражданскими лицами в Москве и Петрограде осуществлялись с соблюдением величайшей осторожности. Хорошее представление о том, как устанавливались такие контакты, дает эпизод, описанный Владимиром Львовым, который в то время все еще занимал пост обер-прокурора Святейшего синода. Владимир Львов рассказывает: «Это было в июне месяце 1917 года…

Я сидел за письменным столом в кабинете обер-прокурора Святейшего синода в здании Святейшего синода, как вдруг зазвонил телефон. Меня вызывали, спрашивая, когда можно меня видеть. Я отвечал, что кончил свои занятия в Синоде, автомобиль подан и что через пять минут могу быть у того, кто меня вызывал.

«Вот и прекрасно», — ответили мне. Я сел в автомобиль и уехал на квартиру, где меня ждали.

Вошедши в столовую, я застал там хозяина квартиры Шульгина, члена Государственной думы, и полковника Новосильцева, председателя Центрального Комитета Союза офицеров при Ставке. Не успел я поздороваться, как Шульгин огорошивает меня заявлением, что готовится переворот, о котором он меня предупреждает, дабы я вышел в отставку. Я не придал значения заявлению Шульгина, думая скорее, что он по каким-то соображениям желает заставить меня подать в отставку, и отвечал, что в отставку я выйти не могу, пока не созван Церковный собор. «Когда же собор будет созван?» — спросил меня Шульгин. — «15 августа», — отвечал я. — «Но помните, что после этого числа вы обязательно должны выйти в отставку». — «Я согласен», — ответил я. Продолжать дальше разговор на эту тему мне, состоявшему членом Временного правительства, было крайне неудобно, а потому я резко прервал разговор, предложив Шульгину поехать со мной в автомобиле обедать».[205]

Лишь в конце 1936 года в полной мере прояснилась та роль, которую сыграли петроградские финансисты в подготовке Корниловского мятежа. Из разного рода мемуаров, опубликованных в то время, стало известно, что в апреле 1917 года, когда «Общество содействия экономическому возрождению России» приняло решение о передаче генералу Корнилову четырех миллионов рублей, Г учков отправился для встречи с ним в Ставку. Именно к этому времени и относится начало конкретной подготовки переворота. Следующий шаг описан П. Н. Финисовым,[206] видным членом центральной организации заговорщиков: «В мае 1917 года на квартире Ф. А. Липского, члена совета Сибирского банка, собрались, кроме хозяина, генерал Л. Г. Корнилов, К. В. Николаевский, П. Н. Финисов, бывший член Думы Аладьин и полковник Шувалов. На этом собрании был учрежден «Республиканский центр».[207] Поначалу все выглядело так, будто своей главной задачей «Республиканский центр» считал ведение антибольшевистской пропаганды на фронте и по всей стране, а также субсидирование многочисленных военно-патриотических организаций, возникших в Петрограде.

Однако уже в начале июля, в период германского контрнаступления, большевистского восстания (4 июля) и Тарнопольского прорыва, «Республиканский центр» занялся тем делом, ради которого и был создан. Еще раньше офицерские группы заговорщиков начали готовить захват Петрограда «изнутри», который должен был совпасть с подходом к столице войск генерала Крымова. Один из участников этого заговора гвардейский полковник Винберг[208] признал, что их планы предусматривали захват всех бронеавтомобилей в Петрограде, арест членов Временного правительства, а также арест и ликвидацию наиболее видных эсеров и социал-демократов. Ко времени подхода к столице войск генерала Крымова все ведущие революционные силы должны были быть подавлены и разоружены, что свело бы задачу генерала Крымова лишь к восстановлению в городе закона и порядка.

Только в июле руководители «Республиканского центра» осознали, что их организация служит прикрытием для подрывной деятельности Путилова, Гучкова, Вышнеградского и их сообщников. Но даже и тогда они были в абсолютном неведении о существовании «Общества содействия экономическому возрождению России», поскольку финансовая поддержка центра осуществлялась через частные банки и деловые компании. Однако, когда их работа развернулась в полном объеме и в военную секцию центра Ставка назначила полковников Дюсиметьера и В. И. Сидорина,[209] размеры такой помощи должны были возрасти.

Финистов пишет: «Первая связь «Республиканского центра» с «Обществом содействия экономическому возрождению России» возникла после июльского восстания. Липский получил тогда от H. X. Денисова[210] из Гурзуфа письмо или телеграмму с просьбой прислать ответственного представителя «Респ. центра» в Крым по важному делу. Ни Липский, ни Николаевский покинуть Петербург не могли. Послали меня. Приезжаю в Гурзуф и в кабинете H. X. Денисова встречаю А. И. Путилова. Осведомленный уже Денисовым, Путилов просил меня вновь рассказать подробно о «Респ. центре». Выслушав и одобрив, он сказал: «Передайте Липскому и Николаевскому, что мной организовано «Общество содействия экономическому возрождению России», которое охотно вас поддержит. Вернусь в Петербург в конце июля, и тогда поговорим…»…[211] Уехав из столицы 2 или 3 августа в Одессу, Николаевский оставил записку с указанием, сколько денег нужно выдать за счет «Общества экономического возрождения» разным воинским организациям и «на контрразведывательные органы. К этому времени из Ставки было получено, сначала по прямому проводу, а затем лично от полковника Сидорина и полковника Пронина сообщение, что вторичное выступление большевиков должно состояться 2–3 сентября. От нас требовалась полная готовность. Выяснилось, что нужно около 500 000 руб. для захвата броневых частей и радиостанции в Царском Селе, передвижения из Луги в Петербург броневого отряда капитана Орла и затопления барж с камнями морского канала, чтобы воспрепятствовать подходу военных судов из Кронштадта».[212]

Все эти три последовательные события — встреча представителей центра с Путиловым, выделение финансовых средств «Республиканскому центру» на военные нужды и сообщение от Сидорина и Пронина — явились, без сомнения, результатом прямых переговоров между заговорщиками в Ставке и руководителями «Общества содействия экономическому возрождению России».

Свою заговорщицкую деятельность Новосильцев, Пронин, Сидорин и другие члены Центрального комитета Союза офицеров держали в секрете от Верховного главнокомандующего генерала Брусилова и его начальника штаба генерала Лукомского. Однако тот факт, что эта деятельность не составляла секрета для преемника Брусилова генерала Корнилова, позднее подтвердил Деникин, наиболее искренний из fccex генералов. В написанной им статье Деникин не оставил ни малейших сомнений в том, что Корнилов не только был в курсе тайной деятельности заговорщиков, но, по сути дела, возглавлял военный заговор, направленный на свержение Временного правительства.[213]

После назначения генерала Корнилова Верховным главнокомандующим его пост командующего Юго-Западным фронтом занял Деникин, который ранее командовал Западным фронтом.

В конце июля, отправляясь к месту своего нового назначения, Деникин прибыл в Ставку для встречи с новым Верховным главнокомандующим, который в то время был занят разработкой проекта военных реформ. Деникин принял участие в совещании, на котором рассматривался этот проект, и рассказал о том, что состоялось после совещания: «По окончании заседания Корнилов предложил мне остаться и, когда все ушли, тихим голосом, почти шепотом сказал мне следующее: «…Они предлагают мне войти в состав правительства… Ну, нет! Эти господа слишком связаны с Советами… Я им говорю: предоставьте мне власть, тогда я поведу решительную борьбу. Нам нужно довести Россию до Учредительного собрания, а там — пусть делают, что хотят… Могу ли я рассчитывать на вашу поддержку?

— В полной мере…

Мы сердечно обняли друг друга и расстались».[214]

В своих воспоминаниях генерал Деникин более сдержан, чем в статье в «Последних новостях», но, вместе взятые, эти материалы со всей убедительностью свидетельствуют, что генерал Корнилов занял свое место в Ставке уже будучи заговорщиком и немедленно приступил с помощью своих сообщников из Союза офицеров к осуществлению подготовленного ранее плана. Почти сразу же от генерала Деникина потребовали подтвердить его обещание об оказании помощи. По предложению Корнилова он направил в Ставку Верховного главнокомандующего генерала Крымова, которого ранее рекомендовал на должность командующего 11-й армией. Поступая таким образом, Деникин делал вид, будто он или не знал, или не захотел согласиться с ранее сделанной рекомендацией штаба Корнилова. Со своей стороны в качестве военного министра, получив такую рекомендацию о назначении генерала Крымова на пост командующего 11-й армией, я сообщил о ней членам Временного правительства и информировал Ставку Верховного главнокомандующего об ее одобрении.

Судя по всему, это был обманный ход, сделанный с целью усыпить мою бдительность, ибо в то время как военное министерство утвердило назначение генерала Крымова командующим на фронте, он на самом деле отправился в самый канун открытия Государственного московского совещания в Могилев в Ставку Верховного главнокомандующего. В Ставке Корнилов поручил ему разработать план захвата Петрограда, и мы знаем из мемуаров генерала Лукомского, что Корнилов, отправившись на Государственное московское совещание, взял с собой Крымова.

В это же самое время Деникин предпринимал все от него зависящее, чтобы обеспечить поддержку заговорщиков вооруженными силами, находившимися под его командованием. Процитируем его собственные слова: «Наконец, в двадцатых числах обстановка несколько более разъяснилась. Приехал ко мне в Бердичев офицер и вручил собственноручно письмо Корнилова, в котором мне предлагалось выслушать личный доклад офицера. Он доложил:

— В конце августа, по достоверным сведениям, в Петрограде произойдет восстание большевиков. К этому времени к столице будет подведен 3-й конный корпус во главе с Крымовым, который подавит большевистское восстание и заодно покончит с Советами… Вас Верховный главнокомандующий просит только командировать в Ставку несколько десятков надежных офицеров — официально «для изучения бомбометного и минометного дела»; фактически они будут отправлены в Петроград в офицерский отряд.

Распоряжение о командировании офицеров — со всеми предосторожностями, чтобы не поставить в ложное положение ни их, ни начальство, — было сделано…»[215]

Я подозреваю, что встреча с молодым офицером, который передал генералу Деникину секретное послание Корнилова, на самом деле состоялась несколько ранее 20 августа, до падения Риги, поскольку 21 августа, сразу же после падения Риги, генерал-квартирмейстер И. П. Романовский, ближайший сподвижник Корнилова, направил телеграмму начальникам штабов всех фронтов, в которой содержалась инструкция[216] об откомандировании в Ставку офицеров на специальные курсы «для ознакомления с системой бомбометов и пулеметов». Совершенно очевидно, что к тому времени, как были отправлены эти инструкции, все штабы уже были информированы об истинной цели «курсов».

Молодые офицеры, отобранные для этой миссии, качали прибывать в Петроград приблизительно за десять дней до корниловского ультиматума. Некоторые из них позднее подверглись аресту и дали показания Чрезвычайной комиссии по делу генерала Л. Г. Корнилова и его соучастников. Показания одного из этих офицеров хранятся в советских архивах и опубликованы в сборнике документов по Корниловскому делу.[217]

«25 августа с. г. я получил предписание выехать з Ставку Верховного главнокомандующего якобы «для изучения бомбометов и пулеметов английского образца». Прибыв в Ставку 27 августа, я встретил на вокзале капитана Генерального штаба Роженко, который дал предписание немедленно отправиться в штаб для испытания минометов и бомбометов английского образца. Вместе с приказанием он дал мне такую инструкцию: на днях в Петрограде ожидается выступление большевиков, которые хотят захватить власть в свои руки и арестовать Временное правительство. Поэтому вас, офицеров, мы посылаем туда для водворения порядка. Вместе с этим он дал мне адреса, к кому явиться в Петрограде за получением дальнейших инструкций и распоряжений, а именно: 1) Сергиевская улица, № 46 — генерал Федоров; 2) Фурштадская, № 28, кв. 3 — полковник Сидоренко или хорунжий Кравченко; 3) Фонтанка, № 22 — полковник Дюсиметьер. Нас было много, около 46 человек; поэтому нам дали отдельный классный вагон. В нем ехали офицеры разных полков III и X армий. Капитан Роженко говорил, что было вызвано из полков разных фронтов более трех тысяч офицеров в Петроград под различными предлогами…»

К 10 августа все приготовления к захвату Петрограда, включая отвод войск с Северного фронта в разгар германского наступления и их переброску в Петроград и Москву, были завершены генералами Корниловым, Крымовым и Романовским без ведома генерала Лукомского. В своих мемуарах генерал Лукомский весьма живо описывает ту роль, которую он сыграл в этих событиях.[218] «Если не ошибаюсь, 6(19) или 7(20) августа, генерал-квартирмейстер, генерал Романовский доложил мне, что генерал Корнилов просит меня отдать распоряжение о сосредоточении в районе Невель — Н. Сокольники — Великие Луки 3-го конного корпуса с туземной дивизией (кавалерийской). Эти части находились в резерве Румынского фронта и за несколько дней до этого доклада генерала Романовского у меня был разговор с генералом Корниловым о необходимости для усиления Северного фронта перевести значительную кавалерийскую группу с Румынского фронта.

— Но почему же в районе Невель — Н. Сокольники — Великие Луки? — спросил я генерала Романовского.

— Я не знаю. Передаю Вам точно приказание Верховного главнокомандующего.

— Когда Вы его получили и каким путем?

— Вчера, после двадцати трех часов, генерал Корнилов меня вызвал и приказал доложить Вам об этом сегодня утром».

Мне все это показалось несколько странным; странно, почему это приказание было отдано не непосредственно мне, а через генерал-квартирмейстера; непонятно было, почему выбран указанный район сосредоточения…

Я пошел к генералу Корнилову.

Сказав ему, что генерал Романовский передал мне его приказание, я попросил объяснить, почему выбран для конницы указанный район сосредоточения.

Генерал Корнилов мне ответил, что он хочет сосредоточить конницу не специально за Северным фронтом, а в таком районе, откуда легко было бы в случае надобности перебросить ее на Северный фронт или на Западный, что выбранный им район наиболее удовлетворяет этому требованию.

Я сказал, что нам вряд ли есть основание опасаться за Западный фронт, где имеются достаточные резервы, и было бы лучше сосредоточить конницу в окрестностях Пскова.

Но Корнилов остался при своем решении.

— Я, конечно, сейчас же отдал необходимые распоряжения, но у меня получается, Лавр Георгиевич, впечатление, что Вы что-то недоговариваете.

Выбранный Вами район сосредоточения конницы очень хорош на случай, если бы ее надо было бросить на Петроград или на Москву; но, на мой взгляд, он менее удачен, если идет речь лишь об усилении Северного фронта.

Если я не ошибаюсь и Вы действительно что-то недоговариваете, то прошу — или отпустите меня на фронт, или полностью скажите мне Ваши предположения. Начальник штаба может оставаться на своем месте лишь при полном доверии со стороны начальника».

Генерал Корнилов несколько секунд подумал и ответил:

«Вы правы. У меня есть некоторые соображения, относительно которых я с Вами еще не говорил. Прошу Вас сейчас же отдать распоряжение о перемещении конницы и срочно вызовите сюда командира 3-го конного корпуса генерала Крымова; а мы с Вами подробно поговорим после моего возвращения из Петрограда…»

После этого генерал Корнилов вернулся к разговору, бывшему у меня с ним до его поездки в Петроград.

«Как Вам известно, все донесения нашей контрразведки сходятся на том, что новое выступление большевиков произойдет в Петрограде в конце этого месяца; указывают на 28–29 августа (10–11 сентября).

Германии необходимо заключить с Россией сепаратный мир и свои армии, находящиеся на нашем фронте, бросить против французов и англичан.

Германские агенты — большевики, как присланные немцами в запломбированных вагонах, так и местные, на этот раз примут все меры, чтобы произвести переворот и захватить власть в свои руки.

По опыту 20 апреля (3 мая) и 3–4 июля (16–17 июля) я убежден, что слизняки, сидящие в составе Временного правительства, будут сметены, а если Временное правительство чудом останется у власти, то, при благосклонном участии таких господ, как Черновы, главари большевиков и Совет рабочих и солдатских депутатов — останутся безнаказанными.

Пора с этим покончить.

Пора немецких ставленников и шпионов, во главе с Лениным, повесить, а Совет рабочих и солдатских депутатов разогнать, да разогнать так, чтобы он нигде и не собрался.

Вы правы. Конный корпус я передвигаю, главным образом, для того, чтобы к концу августа его подтянуть к Петрограду, и если выступление большевиков состоится, то расправиться с предателями родины как следует.

Руководство этой операции я хочу поручить генералу Крымову. Я убежден, что он не задумается, в случае, если это понадобится, перевешать весь состав Совета рабочих и солдатских депутатов.

Против Временного правительства я не собираюсь выступать. Я надеюсь, что мне, в последнюю минуту, удастся с ним договориться.

Но вперед ничего никому говорить нельзя, так как гг. Керенские, а тем более Черновы, на все это не согласятся и операцию сорвут.

Если же мне не удалось бы договориться с Керенским и Савинковым, то возможно, что придется ударить по большевикам и без их согласия. Но затем они же будут мне благодарны и можно будет создать необходимую для России твердую власть, не зависимую от всяких предателей.

Я лично ничего не ищу и не хочу. Я хочу только спасти Россию и буду беспрекословно подчиняться Временному правительству, очищенному и укрепившемуся.

Пойдете ли Вы со мной до конца и верите ли, что лично для себя я ничего не ищу?»

Я, зная генерала Корнилова, как безусловно честного и преданного родине человека, ответил, что верю ему, вполне разделяю его взгляд и пойду с ним до конца…

Генерал Корнилов мне ответил: «Теперь я Вас прошу никакой армии не принимать, а остаться у меня начальником штаба.

До сих пор я с Вами не говорил, предполагая, что Вы захотите принять армию.

Я уже кое-что подготовил, и по моим указаниям полковник Лебедев и капитан Роженко разрабатывают все детали.

У Вас, как у начальника штаба, слишком много работы, а потому уже доверьтесь, что я лично за всем присмотрю и все будет сделано как следует.

Во все это посвящены мой ординарец Завойко и адъютант полковник Г олицын».

Я, к сожалению, на это согласился и никакого участия в разработке операции не принимал.

Как последующее показало, сам генерал Корнилов, за неимением времени, подготовкой операции не руководил, а исполнители, не исключая и командира корпуса, генерала Крымова, отнеслись к делу более чем легкомысленно, что и было одной из главных причин, почему операция впоследствии сорвалась.

12(25) августа в Ставку приехал генерал Крымов, но так как генерал Корнилов, до отъезда в Москву на Государственное совещание, не имел времени с ним поговорить, то предложил ему ехать с ним в Москву, чтобы переговорить дорогой».

Окончательное соглашение между генералами Корниловым, Крымовым и Калединым[219] было достигнуто в Москве в личном поезде Верховного главнокомандующего.

Поскольку пребывание генерала Крымова в Москве держалось в тайне, Милюков не упоминает о нем в своей книге «История второй русской революции», когда касается своих переговоров с Корниловым и Калединым в Москве, и объясняет, что координацию своих планов военных действий против правительства они провели во время Г осу дарственного совещания.

23 августа после встречи со мной в Петрограде Владимир Львов побывал в московской гостинице «Националь» у Аладьина, где встретил И. А. Добрынского.[220] Вскоре после прихода Львова в номер зашел ординарец и вручил Аладьину письмо из Ставки, которое он вскрыл и тут же прочитал. Это был приказ Верховного главнокомандующего генералу Каледину о переброске к Москве его донских казаков. Приказ был немедленно передан Каледину.[221]

План захвата Петрограда и установления военной диктатуры был разработан до созыва Государственного московского совещания. Во второй половине августа стала стремительно приближаться дата отставки Владимира Львова, на которой настаивали в беседе с ним Новосильцев и Шульгин. Настало время установить более тесные контакты между заговорщиками в армии и теми группами гражданских лиц, которые знали о предстоящем перевороте и выступали в его поддержку.

«Около этого времени группа молодых офицеров из Ставки, — пишет С. И. Шидловский,[222] — пожелала переговорить совершенно конфиденциально с некоторыми из более видных членов Думы; было устроено совершенно тайно небольшое собрание, на котором офицеры заявили, что они уполномочены Корниловым довести до сведения Думы, что на фронте и в Ставке все готово для свержения Керенского и что только нужно согласие Государственной думы на то, чтобы весь замышляемый переворот велся от ее имени и, так сказать, под ее покровительством.

Члены Думы отнеслись к этому предложению с большой осторожностью, стали подробно расспрашивать офицеров о том, что организовано да как, и послр продолжительного допроса пришли к единогласному заключению, что все это поставлено до такой степени несерьезно, что никакого значения придавать делаемому предложению нельзя, и поэтому отказались даже разговаривать по этому предмету с Корниловым.

Из всех членов Думы поехал к Корнилову в его поезд один Милюков, имевший с ним разговор, содержание которого мне неизвестно».[223]

Члены Думы, проявив политическую зрелость, отказались обсуждать с генералом Корниловым замыслы, в которых не увидели шансов на успех. Однако они ничего не предприняли, чтобы остановить заговорщиков, и даже не посчитали нужным сообщить об этих замыслах наиболее заинтересованному лицу, а именно мне!

О сути своих продолжительных бесед с Корниловым и Калединым Милюков и не заикался вплоть до того времени, когда правду о своем участии во всем этом деле в какой-то степени раскрыли Деникин и Финиг сов,[224] и лишь после этого он признал, что такие беседы действительно имели место, о чем он и упоминает во второй части своей книги «История второй русской революции»:[225]

«Теперь, как Корнилов лично мне говорил при свидании в Москве 13-го августа… момент открытого разрыва с правительством Керенского представлялся ему совершенно определившимся, вплоть до заранее намеченной даты, 27 августа. Это представляет в несколько ином свете недавно опубликованные свидетельства, которые не в полной мере совпадают с моими показаниями. Я уже касался другого аспекта нашей беседы и желал бы вновь напомнить о нем. В личной беседе с Корниловым в Москве (13 августа) я предупреждал его о несвоевременности борьбы с Керенским — и не встретил с его стороны решительных возражений. Об этом я сообщил и генералу Каледину, посетившему меня в те же дни. Все это, видимо, соответствовало, что и подтвердилось позднее, намерению Корнилова сохранить Керенского в кабинете.

Могу добавить к уже сказанному следующее: генерал Корнилов не входил во все детали предстоящего переворота, однако он выразил желание получить поддержку конституционных демократов в случае реорганизации в критический момент кабинета министров. Я ответил, что мы не сможем поддержать его, если, как свидетельствует тональность его высказываний, дело дойдет до кровопролития или насилия. На это Корнилов ничего не ответил. В заключение беседы я заметил, что со стороны генерала Корнилова крайне неблагоразумно окружать себя людьми вроде Аладьина, который выходил из вагона Корнилова, когда я входил в него…»[226]

Таким образом, после беседы с Корниловым Милюков знал точную дату переворота, знал о предложении убрать кадетов из Временного правительства, знал о намерении пустить в ход силу, но он предпочел умолчать обо всем этом.

Шидловский и другие руководители «Прогрессивного блока», которые беседовали с молодыми офицерами, направленными генералом Корниловым, заняли такую же позицию. Если бы я знал о двуличии Корнилова, если я хотя бы за две недели получил известие о готовящемся перевороте, я был бы способен положить конец этой опасной игре судьбой России. Однако Милюков и другие, кого Корнилов посвятил в свои планы, хранили молчание, движимые симпатией к его замыслам и желанием оказать ему, по крайней мере, пассивную поддержку.

Перед возвращением в Ставку Корнилов вызвал к себе в вагон руководителей «Общества содействия экономическому возрождению России» Путилова, Вышнеградского и Мещерского.[227] Поскольку Мещерского в то время в Москве не было, на встречу явились лишь Путилов и Вышнеградский. Отчет об этой тайной ночной встрече позднее дал Путилов,[228] уже после того, как с разоблачениями выступили Деникин, Милюков и ряд других лиц. Однако и в этом отчете не содержится полной правды, зато в нем немало лживых утверждений вроде тех, будто генерал Корнилов заявил, что действует «с полного согласия Керенского», будто они вплоть до Государственного московского совещания в глаза не видели генерала, будто Верховный Главнокомандующий и слыхом не слыхивал о деньгах, которые они собрали для него, и будто Корнилов обратился к ним только потому, что знал их как людей состоятельных, и т. п.

И все же из отчета Путилова со всей очевидностью можно сделать один главный вывод. Генерал сообщил им, что он посылает в Петроград корпус для разгрома большевиков, но одного разгрома мало. Их надо еще и арестовать. А чтобы избежать уличных боев и не допустить бегства большевиков из их штаб-квартиры в Смольном институте, следует оказать поддержку генералу Крымову внутри города.[229] Корнилов также попросил предоставить ему средства для содержания верных людей и получил ответ, что такие средства уже собраны и могут быть переданы в любое время. На это он сказал, что прямых контактов в подобных делах следует избегать, и добавил: «Я сообщаю Вам фамилии четырех полковников генерального штаба: Сидорин, Дюсиметьер, Пронин и… (Путилов скрыл фамилию четвертого человека — полковника Новосильцева). Если с Вами войдет в контакт кто-либо из них, знайте, что они действуют от моего имени».

В своих мемуарах видный член Центрального комитета партии кадетов Владимир Дмитриевич Набоков так описывает события, предшествовавшие 27 августа:[230]«Это было в двадцатых числах августа (1917 года), во вторник на той неделе, в конце которой Корнилов подступил к Петербургу. Утром ко мне позвонил Львов и сказал мне, что у него есть важное и срочное дело, по которому он пытался переговорить с Милюковым, как председателем Центрального комитета, и с Винавером, как товарищем председателя, но ни того, ни другого ему не удалось добиться (кажется, они были в отъезде), и потому он обращается ко мне и просит назначить время, когда бы он мог со мной повидаться. Я несколько запоздал с возвращением домой и, когда пришел, застал Львова у себя в кабинете. У него был таинственный вид, очень значительный. Не говоря ни слова, он протянул мне бумажку, на которой было написано приблизительно следующее (списать я текст не мог, но помню очень отчетливо): «Тот генерал, который был Вашим визави за столом, просит Вас предупредить министров к. д., чтобы они такого-то августа (указана была дата, в которую произошло выступление Корнилова, пять дней спустя; кажется, 28-го августа)… подали в отставку, в целях создания правительству новых затруднений и в интересах собственной безопасности». Это было несколько строк посередине страницы, без подписи.

Не понимая ничего, я спросил Львова, что значит эта энигма и что требуется, собственно говоря, от меня? — «Только довести об этом до сведения министров к. д.». «Но, сказал я, едва ли такие анонимные указания и предупреждения будут иметь какое бы то ни было значение в их глазах». «Не расспрашивайте меня, я не имею права ничего добавить». «Но тогда, повторяю, я не вижу, какое практическое употребление я могу сделать из Вашего сообщения». После некоторых загадочных фраз и недомолвок, Львов наконец заявил, что будет говорить откровенно, но берет с меня слово, что сказанное останется между нами, «иначе меня самого могут арестовать». Я ответил, что хочу оставить за собой право передать то, что узнаю от Львова, Милюкову и Кокошкину, на что он тотчас же согласился.

Затем он мне сказал следующее: «От Вас я еду к Керенскому и везу ему ультиматум (курсив мой): готовится переворот, выработана программа для новой власти с диктаторскими полномочиями. Керенскому будет предложено принять эту программу. Если он откажется, то с ним произойдет окончательный разрыв, и тогда мне, как человеку, близкому к Керенскому и расположенному к нему, останется только позаботиться о спасении его жизни». На дальнейшие мои вопросы, имевшие целью более определенно выяснить, в чем же дело, Львов упорно отмалчивался, заявляя, что он и так уже слишком много сказал. Насколько я помню, имя Корнилова не было произнесено, но, несомненно, сказано, что ультиматум исходит из Ставки. На этом разговор закончился, и Львов поехал к Керенскому. Насколько можно судить из тех сведений, которые впоследствии были опубликованы, Львов в этом первом разговоре с Керенским совсем не выполнил того плана, о котором он мне сообщал… О разговоре своем я в тот же вечер сообщил Кокошкину, а также и другим нашим министрам (Ольденбургу и Карташову), с которыми виделся почти ежедневно… Помню, что я просил их обратить внимание на поведение Керенского в вечернем заседании. Впоследствии они мне сообщили, что Керенский держался как всегда, никакой разницы»,[231]

Если бы Владимир Набоков исполнил свой долг, сообщив немедленно мне о встрече с Львовым, все же была бы возможность предотвратить катастрофу. Вместо этого мои коллеги по кабинету хранили молчание и наблюдали в тот вечер за моим поведением.

Во время своего первого визита Львов действительно не вручил мне никакого ультиматума, поскольку это и не предполагалось делать. Из разговора с И. А. Добрынским, состоявшемся в Москве, он узнал, что вопрос о военной диктатуре предполагалось обсудить на секретном совещании в Ставке, куда был приглашен сам Добрынский. Полагая, что такое разрешение нарастающего политического кризиса будет иметь для России фатальные последствия, Львов предложил провести реорганизацию правительства, включив в него и Корнилова, и меня. В своих мемуарах Львов пишет, что Добрынский согласился представить этот план на рассмотрение участников совещания в Ставке. Вот как описывает Львов то, что за этим последовало:[232]«20-го августа ко мне вновь в номер заходит Добрынский и с радостью объявляет, что план мой на секретном совещании принят. Правда, думали остановиться на военной диктатуре, но он выступил с речью против, в защиту моего плана, и совещание в конце концов этот план одобрило. Затем он прибавил, что глубокою ночью он был введен в кабинет Верховного главнокомандующего и Корнилов с глазу на глаз сказал ему, что решился быть военным диктатором, но никто знать об этом не должен. Прощаясь с ним, Корнилов сказал: «Помните, что вы меня не видали и я вас не видел». «Одно решение не совпадает с другим», — заметил я.

Добрынский признался мне, что и он не вполне понимает, что происходит в Ставке. Кто был на секретном совещании, Добрынский не говорил, и я не считал себя вправе его расспрашивать. «Однако все-таки надо действовать в духе моего плана», — сказал я. Добрынский со мной согласился.

Я тотчас же вызвал по телефону брата моего Николая Николаевича Львова, видного общественного деятеля, рассказал ему все и просил переговорить с московской общественностью относительно образования Национального кабинета. Брат мой согласился и уехал.

На другой день, 21 августа, в мой номер входит Добрынский и говорит, что со мной хочет познакомиться Аладьин, бывший член I Государственной думы, лидер трудовиков. Я выразил свое согласие: вошел Аладьин в форме лейтенанта английской службы. Поздоровавшись со мной, он стал жаловаться на Керенского, что тот не желает его видеть, а между тем Аладьин собирался ему всю правду в лицо сказать… Через несколько минут Аладьин сказал мне, что получил из Ставки письмо от Завойко.

«Кто этот Завойко?» — спросил я. «Это ординарец при Корнилове, — отвечал Аладьин. — В письме содержится очень важное поручение. Я сидел целых два часа у князя Львова, желая с ним поговорить наедине, но у Львова столько было народу, что я не улучил удобной минуты».

— Могу я узнать, в чем заключается поручение? — спросил я.

— Вот вам то место из письма, которое относится до поручения, — сказал мне Аладьин, показывая мне бумажку, в которой буквально было написано следующее: «3а завтраком генерал, сидевший против меня, сказал: «Недурно бы предупредить ка. — де., чтобы к 27 августу они вышли все из Временного правительства, чтобы поставить этим Временное правительство в затруднительное положение и самим избегнуть неприятностей».

— Кто такой этот генерал? — спросил я.

— Это Лукомский.

— А у кого же завтрак? — продолжал я.

— У Верховного главнокомандующего.

— Какую же цену имеет письмо простого ординарца?

— Дело в том, — пояснил мне Добрынский, — что Корнилов сам никогда никаких писем не пишет. — Все идет через Завойко, и письмо Завойко равносильно приказанию самого Корнилова.

Я ахнул и понял все значение предупреждения в письме Завойко.

«Предупреждение настолько важное, — сказал я, — что я могу съездить в Петроград и передать эту бумажку в Центральный кадетский комитет». Аладьин согласился.

Затем я рассказал Аладьину о моем плане и спросил его, как он думает, если я поеду к Керенскому и смогу убедить его перестроить правительство, чтобы успокоить Ставку.

Аладьин согласился, что будет очень хорошо, если я добьюсь от Керенского согласия вступить в переговоры. Быть может удастся предотвратить что-то такое, что готовится к двадцать седьмому августа.

— Что же готовится? — спросил я.

Аладьин отвечал решительным незнанием.

Когда он ушел, я опять спросил Добрынского, заходить ли мне к Керенскому, чтобы начать с ним переговоры на основах моего плана? На что Добрынский горячо поддержал необходимость видеться мне с Керенским, говоря, что секретное совещание в Ставке уполномочило его меня об этом просить».

Посоветовавшись со своим братом, Владимир Львов решил отправиться для встречи со мной в Петроград. Тем же вечером, 21 августа, он выехал в столицу, с тем чтобы передать послание Завойки Центральному комитету партии кадетов и договориться со мной о приеме. На следующий день у него состоялась встреча с Набоковым, которая уже была описана, беседа со мной, после чего он немедленно возвратился в Москву.

По приезде 23 августа в Москву он сообщил своему брату, что я согласился на создание Национального кабинета. Оказалось, что брат уже обсудил этот вопрос с некоторыми из политических руководителей, включая В. Маклакова.[233] «Нелегко для нас, — заметил Николай Львов, — быть по одну сторону с Керенским, но мы это сделаем».

После ухода брата Львов отправился к Добрынскому, которого застал за беседой с Аладьиным. По свидетельству Львова, оба выразили удовлетворение «согласием Керенского» вести переговоры с другими политическими лидерами и Ставкой.[234]

Именно в этот момент ординарец из Ставки вручил Аладьину письмо, в котором содержался приказ генерала Корнилова Каледину, что побудило Львова немедленно отправиться в Ставку с миссией посредника. Разделяя точку зрения Львова, Добрынский вместе с ним отправился в тот же вечер на встречу с генералом Корниловым. Однако 24 августа Владимир Львов не смог переговорить с Верховным главнокомандующим, не смог он и достать обратного билета в Москву! Генерал Корнилов не спешил принять «посланца Керенского», частично потому, что рядом с ним не было в тот день его политического наставника Завойко.

А пока с 21 по 24 августа Львов метался между Петроградом, Москвой и Могилевом, в Ставке было принято крайне важное решение. Вот что писал об этом Финисов: «Когда в Петербурге «все было готово», Ставка вызвала 21 августа телефонограммой ответственных лиц «Республиканского центра» для доклада. Николаевский — в отъезде. Полковники Сидорин и Дюсиметьер не могут оторваться от военной организации. Просят Липского и меня ехать в Ставку. Вечером в тот же день, в усадьбе Липского (Саблино, Ник. ж. д.) состоялось совещание, на котором, с участием военного юриста полковника Р. Р. Раупаха, были окончательно разработаны проекты: о составе правительства… об аграрной реформе, об осадном положении в Петербурге и т. д. Со всеми этими материалами мы и поехали в Ставку к генералу Корнилову…

В 12 часов ночи начальник главной квартиры князь Трубецкой ввел нас в кабинет покойного государя, где уже находились ген. Л. Г. Корнилов, ген. А. М. Крымов, ген. И. П. Романовский, ген. А. С. Лукомский и четверо или пятеро военных (один — генерал, остальные полковники).

Корнилов сказал нам, что только что у него был Савинков, с которым все согласовано. Однако правительство против назначения ген. Крымова и против включения Дикой дивизии в корпус, посылаемый в столицу. Приехал из Петербурга также В. Н. Львов, с каким-то поручением, но с каким — неизвестно, так как ген. Корнилов с ним еще не говорил… После этого мы сделали подробный доклад, доложив, между прочим, и новый список министров. Корнилов тут же внес в список некоторые изменения (убрал, например, министра путей сообщения П. П. Юренева, заменив его Э. П. Шуберским[235]). Мы указали на чрезвычайное озлобление в офицерской среде и просили вызвать Керенского в Ставку, чтобы сохранить его жизнь, так как случайное убийство могло вызвать настоящую катастрофу… Корнилов одобрил весь план. При этом Верховный главнокомандующий прибавил, что окончательный состав правительства он обсудит с Керенским…

Было это в ночь с 23 на 24 августа».[236]

Лично я не думаю, что слова Корнилова могли ввести в заблуждение участников того решающего ночного бдения. Они понимали, что генерал ведет двойную игру. Он не мог бы утверждать, будто на встрече с Савинковым «все согласовано», ибо за день до этого он обещал Савинкову и Барановскому предоставить конный корпус в распоряжение Временного правительства, не назначать генерала Крымова на пост командующего этим корпусом и не включать в него Дикую дивизию.

Однако уже 25 августа генерал Крымов в качестве главнокомандующего «особой Петроградской армии» издал секретный приказ, объявив военное положение в Петрограде, Кронштадте, Петроградском военном округе и Финляндии. Одновременно он направил командиру Дикой дивизии генералу Багратиону секретный приказ, требующий подавить в Петрограде революционных рабочих и солдат.

В конце концов вечером 24 августа генерал Корнилов нашел время для встречи с Владимиром Львовым. Львов изложил свой компромиссный план и предложил сформировать национальное правительство. Ответ генерала был довольно туманным. Он сказал, что во время Государственного московского совещания в ходе личной беседы выразил мне свою поддержку, однако я чрезмерно завишу от Советов и т. д. В заключение генерал Корнилов сказал: «Впрочем, приходите завтра в 10 часов утра для окончательного ответа». Ниже приводится отчет самого Львова об этой второй встрече:[237]«На другой день в 10 часов утра я всходил по лестнице губернаторского дома, в котором помещался Корнилов. На верхней площадке меня встретил пожилой вольноопределяющийся, плотный, высокого роста, с проседью брюнет. Он представился мне: «Завойко». Завойко извинился за Верховного главнокомандующего, прося меня подождать. Сам он, Завойко, только что вернулся с какой-то поездки. Вчера и ночью его в Ставке не было. Мы сели в зале, смежной с кабинетом Верховного главнокомандующего…

— Я хочу созвать Земский собор, — сказал мне Завойко. Я посмотрел на него с удивлением и подумал:

— Кто такой господин Завойко, который собирается созывать Земский собор.

Пока Завойко излагал мне свои взгляды на Земский собор, дверь кабинета отворилась.

Я вошел в кабинет к Корнилову и сел бок о бок с ним у письменного стола. Корнилов начал мне говорить твердо, уверенно. В нем не заметно было вчерашней нерешительности.