Глава 11 Подготовка базы

Глава 11

Подготовка базы

Гарнизон Даурии. Военнопленные. Капитан принц Элькадири. Полицейская команда. Комиссар Березовский. Командировка поручика Жевченко. Офицеры дружины. Обстановка в Харбине. Расстрел Аркуса. Поездка на ст. Маньчжурия. Прапорщик Кюнст и чиновник Куликов. Обстановка в Маньчжурии. Мое решение разоружить Маньчжурский гарнизон. Приглашение представителей властей на совещание. Заседание революционного трибунала. Вызов из Маньчжурии моих людей.

Гарнизон Даурии состоял из одной ополченской дружины. Обязанности его заключались в окарауливании лагеря военнопленных; но состояние дружины, совершенно разложившейся, было таково, что не ополченцы окарауливали военнопленных, а скорее последние контролировали дружину. Гарнизонный комитет с первых дней моего появления в Даурии пытался было вмешаться в мою работу и подчинить моих казаков своему контролю, но раз навсегда был поставлен мною на место, и после энергичного разгона одного из заседаний, на которое я явился с Бурдуковским, вооруженным ручными гранатами, настроение солдат стало немного приличнее. Пьянство и грабежи в казачьем поселке были прекращены самыми строгими мерами воздействия, для чего мне пришлось сформировать нечто вроде военно-полицейской команды из военнопленных германцев и турок. Команда эта была поручена барону Унгерну, хорошо владевшему немецким языком и занимавшему должность моего помощника.

Среди военнопленных, содержавшихся в лагере в Даурии, находился капитан турецкого Генерального штаба принц Элькадири, один из членов рода, происходящего по прямой линии от пророка Магомета. Капитан Элькадири был освобожден из лагеря и поступил на службу в мой Штаб в качестве добровольца. Впоследствии, после заключения перемирия на Западном фронте, он связался, при посредстве великобританского генконсульства в Харбине, со своими родными в Багдаде, и вскоре после этого я получил письмо из великобританского посольства в Пекине с просьбой не задерживать в Сибири принца Элькадири и дать ему возможность выехать в Пекин, откуда он будет отправлен на родину. Я предложил принцу немедленно выехать в Пекин, стоимость до которого будет мною оплачена, но он, как истый рыцарь долга и чести, отказался воспользоваться моим предложением и просил меня разрешить ему остаться со мной до конца борьбы с большевиками, к которой я готовился в то время и к которой он считал себя приобщенным с того момента, как из положения военнопленного он был назначен в состав моего Штаба. В настоящее время принц Элькадири занимает видное положение на своей родине, но полной связи со мной не теряет и время от времени пишет мне. У меня лично остались самые лучшие воспоминания как о нем самом, так и о его чисто восточной верности долгу и чувству признательности.

Покончив вопрос с организацией полицейской команды из военнопленных, которые отлично справлялись со своей задачей, я решил обеспечить себя от всяких неожиданностей со стороны читинского совдепа и для этого обратил свое внимание на казака Березовского, который был командирован из Читы в качестве коменданта станции Даурия.

Березовского я знал еще по мирному времени. Казачишка он был никудышный, крайне вздорный и бестолковый, но с повышенным самолюбием, которое в условиях военной службы старого времени привело его в конце концов к какому-то крупному нарушению требований воинской дисциплины, результатом чего явилась отдача под суд и дисциплинарный батальон. После революции он был амнистирован, вернулся в войско, и теперь я нашел его членом читинского совдепа и комендантом станции Даурия. Я был уверен, что болезненное самолюбие Березовского может быть подкуплено обещанием провести его в офицерское звание, и, пригласив как-то его к себе к чаю, я прямо предложил ему перейти ко мне на службу, обещая, если он оправдает мое доверие и прекрасно выполнит те задания, которые я дам ему, то я, как военный комиссар Временного правительства, условно, впредь до утверждения правительством, произведу его в чин прапорщика. Как я и ожидал, Березовский с готовностью согласился на мое предложение, и я приказал ему передавать в Читу только ту информацию, которую он будет получать от моего Штаба, все же остальное задерживать и представлять мне.

Березовский своими действиями оказал большую услугу зарождавшемуся Белому движению. Пользуясь полным доверием читинского совдепа, он своей тенденциозной информацией спутал все расчеты Читы и удержал ее от активных действий против меня в такой момент, когда мою деятельность можно было легко пресечь без особых усилий. Зато он заваливал меня информацией о Чите настолько сомнительного, в отношении согласования ее с истиной, свойства, что это обстоятельство первое время заставляло относиться к нему с известной осторожностью. Последствия, однако, показали, что Березовский вполне честно работал на меня, но, как склонный к увлечениям, преувеличивал и свои сведения и свои заслуги. Перед началом боевых операций я произвел его условно в чин прапорщика. Впоследствии Омское правительство адмирала Колчака утвердило это производство, и к началу эвакуации из Забайкалья Березовский дослужился до чина подъесаула. В эмиграции он ударился в богоискательство; перешел к адвентистам, от имени которых миссионерствовал по линии б. КВЖД, затем вернулся в лоно православия, обличал адвентистов и их понимание Св. Писания и в настоящее время находится где-то в Северном Китае.

Сложность обстановки на месте заставила меня временно отложить свою поездку в Харбин, и я командировал с письмами к генералу Хорвату вновь присоединившегося ко мне поручика Жевченко. Последнему я дал инструкции добиться от генерала Хорвата согласия на замену разложившихся и дезорганизованных русских частей на линии КВЖД вновь сформированными добровольческими частями и на отпуск необходимого имущества и денежных средств для проведения этого предложения в жизнь. В то же время мне пришлось оказывать действительную поддержку офицерам дружины в Даурии, т. к. они находились в полной неосведомленности о своей судьбе и порядке подчиненности.

Командир дружины штабс-капитан Опарин производил прекрасное впечатление дельного офицера и самоотверженно нес свои тяжелые обязанности в обстановке полного морального разложения вверенной ему части; что касается второго офицера дружины, штабс-капитана Усикова, то с первых же дней моего прибытия в Даурию он присоединился ко мне; впоследствии приписался к войсковому сословию Забайкальского казачьего войска и в настоящее время, в чине войскового старшины, находится в эмиграции, возглавляя одну из казачьих организаций в Шанхае.

Между тем Жевченко доносил мне, что генерал Хорват не склонен принимать какие-либо меры против большевиков, считая, что перемена власти в центре не может отразиться на его положении в силу особых его взаимоотношений с местной китайской администрацией, тем более что он застраховал себя с этой стороны, обратившись к китайцам с предложением ввести свои войска в полосу отчуждения КВЖД для охраны порядка, к чему русские части в это время были уже не способны.

Однако, несмотря на это, попытка устранить Д. Л. Хорвата и заменить его местным маньчжурским большевиком Аркусом все же была сделана при полном безучастии китайцев. Попытка эта не удалась исключительно благодаря моему своевременному вмешательству, которое повлекло за собой окончательный мой разрыв с советской властью.

В первых числах декабря 1917 года я получил телеграмму от харбинского полицмейстера г. фон Арнольда, в которой он просил задержать Аркуса, назначенного на место Хорвата и выехавшего в Иркутск за инструкциями. По прибытии в Даурию поезда, в котором ехал Аркус, я арестовал его, имея намерение продержать его у себя неделю или две, чтобы лишить его возможности попасть в Иркутск, о чем мною и было ему заявлено при аресте. Но Аркус с самого момента ареста стал держать себя в высшей степени возмутительно. Он начал ругать непозволительными словами и меня лично и все офицерство, угрожал расправой чинам, производившим его арест, и пытался обратиться с зажигательной речью к солдатской массе, собравшейся на вокзале. Все это привело к тому, что я тут же на станции нарядил военное полевой суд, который приговорил Аркуса к смерти, тем более что в его багаже нами были найдены документы, свидетельствовавшие о том, что Аркус принял меры для согласования с китайским командованием вопроса о замене Хорвата и об аресте меня. С этими документами, которые должны были, по моему мнению, открыть глаза Д. Л. Хорвату на истинное положение дела и заставить его согласиться на предложенный мною выход — формирование добровольческих отрядов для охраны линии дороги, я, после казни Аркуса, решил больше не откладывать своей поездки в Харбин и 18 декабря 1917 года прибыл на станцию Маньчжурия, где обстоятельства снова заставили меня задержаться.

Прибыв в 9 час. утра в Маньчжурию, я с двумя казаками, урядниками Бурдуковским и Батуриным, пошел на паспортный пункт, помещавшийся тут же на станции, для предъявления своих документов. Здесь я познакомился с начальником пункта военным чиновником И. И. Куликовым и его помощником прапорщиком Кюнстом. Оба произвели на меня очень хорошее впечатление, и будущее показало, что это впечатление не было ошибочным. Как Куликов, так и Кюнст оказали большие услуги мне и начатому мною делу, как истинные патриоты, не останавливающиеся перед жертвами во имя блага своей Родины. Они дали мне полную информацию обстановки в Маньчжурии, куда только что пришла бригада китайских войск. Картина, нарисованная моими собеседниками, была поистине безотрадна. Полное бездействие власти, полная деморализация 720-й ополченской дружины и железнодорожной роты, составлявших гарнизон города; полный разгул большевистской агитации, пользовавшейся успехом у населения, которому обещалось все. Китайские войска имели намерение разоружить русский гарнизон и взять охрану порядка в городе в свои руки, но начальник китайского гарнизона генерал-майор Ган считал, что имеющейся в его распоряжении бригады для этой цели недостаточно, и в ожидании затребованного из Харбина подкрепления не предпринимал никаких шагов против чинимых нашими солдатами безобразий.

В результате полученных мною сведений я пришел к заключению о необходимости принятия самых решительных мер против творившегося в городе безобразия и решил произвести немедленное разоружение солдат гарнизона, применив силу психологического воздействия на китайцев, на большевиков и на нашу общественность. Вследствие принятого решения я обратился к М. И. Куликову с просьбой взять на себя труд пригласить на паспортный пункт китайского бригадного командира, начальника дипломатического бюро Цицикарской провинции с драгоманом, городского голову и начальника милиции. Пока прапорщик Кюнст поехал передать приглашение названным лицам, я обратил внимание на присутствовавшего в пункте офицера в чине поручика, который своим пришибленным видом и расстроенным лицом заставил меня поинтересоваться у И. И. Куликова, знает ли он этого офицера и что с ним случилось. Куликов сообщил мне, что поручик является комендантом станции (фамилии его, к сожалению, не помню) и находится под судом «революционного трибунала». Разбор его дела совершается как раз в этот момент в одной из комнат 2-го этажа станционного здания. Узнав об этом, я приказал уряднику Бурдуковскому стать у двери, ведущей в помещение паспортного пункта, и никого через нее не пропускать. Бурдуковский был предан мне и весьма пунктуален и свиреп в исполнении возложенных на него обязанностей. Поэтому, когда через несколько минут в помещение паспортного пункта пытались проникнуть двое из членов трибунала, командированные за подсудимым, он не только не впустил их, но на попытку пройти силой применил приклад винтовки, как средство воздействия на солдат. Впечатление от этого непривычного для революционных солдат физического воздействия было настолько сильным, что весь трибунал с криками «казаки бьют» в панике разбежался. Успокоив затравленного поручика и убедив его, что отныне никакие безответственные суды и трибуналы ему не угрожают, я отпустил его домой, так как тем временем уже собрались приглашенные мною представители власти.

Куликов познакомил меня с собравшимися, и я предложил произвести разоружение русского гарнизона своими силами, так как это входит в мои обязанности как комиссара Временного правительства. Кроме того, я заявил им, что считаю необходимым, чтобы разоружение было произведено именно русскими, чтобы оно прошло безболезненно и не вызвало враждебных столкновений между китайскими и русскими солдатами, от которых, безусловно, пострадало бы городское население, охрану коего отныне я беру на себя. Предложение мое было встречено сочувственно, и генерал Ган тотчас согласился предоставить мне свободу действий и помощь своей бригады в случае необходимости. Поблагодарив любезного генерала, я отказался от содействия, рассчитывая справиться собственными средствами.

Получив, таким образом, возможность действовать, я немедленно начал приводить в исполнение свой план. Первым делом потребовал от начальника станции предоставления мне свободного эшелона в тридцать оборудованных нарами и печами теплушек. Состав должен был быть немедленно отправленным в Даурию, где будет произведена погрузка моего полка, после чего на рассвете 19 декабря полк должен быть доставлен на воинскую платформу станции Маньчжурия.

В действительности никакого полка фактически не существовало, и в Даурии, за исключением трех казаков, занятых при лошадях, оставались свободными следующие лица: войск, старш. барон Унгерн, хорунжий Мадиевский, подхор. Швалов, старш. уряд. Фирсов и казак Батуев; двое (Бурдуковский и Батурин) находились при мне; три человека были отправлены с моими письмами в Баргу к правителю князю Гуй фу и один находился в Харбине в распоряжении поручика Шевченко. Таким образом, я имел в своем распоряжении 7 человек. Бурдуковского я отправил с поездом с приказанием к барону Унгерну, которому написал, чтобы он взял всех свободных людей и изобразил с ними настоящий эшелон, затопив в вагонах печи и осветив их свечами. Двигаясь к Маньчжурии, возомнить, что идет Монголо-бурятский конный полк, и если кто будет интересоваться эшелоном, то так и говорить.

Я рассчитывал с 7 человеками разоружить весь гарнизон Маньчжурии, явившись в казармы на рассвете и захватив пирамиды с винтовками. В успехе предприятия я был совершенно уверен, полагая, что если я именем Временного правительства объявлю демобилизацию и отправку разоруженных солдат по домам, то никаких осложнений выйти не может и солдаты будут довольны возможности выехать домой.

К 4 часам утра «полк» подошел к воинской платформе на ст. Маньчжурия. Я встретил эшелон и приказал двум казакам дежурить у поезда, говоря всем, кто будет спрашивать, что вагоны заняты Монголо-бурятским полком. Самый состав, по моему приказанию, был поставлен на выходной путь и держался с прицепленным паровозом под парами для немедленной эвакуации солдат после разоружения.

Я сам с бароном Унгерном отправился в дипломатическое бюро Цицикарской провинции, где нас ожидали ген. — майор Ган и остальные представители власти. Все были в полной уверенности, что прибыл Монголо-бурятский полк; никому не приходило в голову, что состав полка заключался в семи человеках и что вагоны из Даурии пришли пустыми.

«Действующие силы» своего полка я распределил следующим образом: я с казаком Батуевым, вдвоем, должны были разоружить 720-ю дружину; барон Унгерн с одним казаком взяли на себя разоружение железнодорожной роты и команды конского запаса; хорунжий Мадиевский с двумя казаками должен был объехать квартиры наиболее заметных большевистских агитаторов, арестовать их и доставить на вокзал.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.