Глава 20 Ультиматум

Глава 20

Ультиматум

После завершения Московского Государственного совещания перед Временным правительством встали две важнейшие проблемы — реорганизация кабинета в соответствии с новым соотношением политических сил и ликвидация растущего подпольного движения среди офицерства. После неудачного восстания 3 июля, бегства Ленина в Финляндию и последовавшего за этим развала партийного аппарата большевиков как на фронте, так и по всей стране стали возникать разного рода «тайные» армейские организации. Начало германского наступления на Северном фронте и падение Риги лишь усилили необходимость создания нового кабинета.

В правых кругах оппозиции каким-то образом стало известно, что во время работы совещания я предпринял неофициальные попытки войти в контакт с некоторыми кругами, с тем чтобы заручиться их поддержкой при выполнении насущных задач, стоявших перед правительством. 16 августа после возвращения в столицу я получил от князя Львова известие, что его просил устроить встречу со мной А. Н. Аладьин.[188] Деятельность Аладьина в Англии носила довольно сомнительный характер, и Львов вследствие этого отказался содействовать встрече; однако он счел необходимым передать мне слова Аладьина, которые он многозначительно произнес, перед тем как откланяться: «Передайте Керенскому, что любые изменения в кабинете могут иметь место лишь с одобрения Ставки». Нетрудно было догадаться, с кем в Ставке имел контакты Аладьин: мы уже знали о существовании тайных антиправительственных ячеек в Центральном комитете Союза офицеров армии и флота. Предупреждение Аладьина не слишком обеспокоило меня, поскольку уже было принято решение вывести этот союз из Ставки и арестовать некоторых из наиболее активных его членов.

22 августа из Москвы приехал повидаться со мной Владимир Львов. С первых дней существования Временного правительства вплоть до середины июля Львов занимал пост обер-прокурора Священного синода. До этого он примыкал к консервативной фракции Думы, известной как «Центр». Будучи глубоко набожным человеком, Львов был возмущен влиянием Распутина в высших церковных кругах. За пять лет нашего совместного пребывания в Думе мы с ним стали хорошими друзьями и, несмотря на его вспыльчивость, он нравился мне прямотой и искренностью. Тем не менее, когда 1 июля я стал премьер-министром, я не просил Владимира Львова остаться в составе кабинета. В августе должен был состояться Вселенский церковный собор, которому надлежало рассмотреть новый статус самостоятельности Русской православной церкви. Это требовало от прокурора особого такта и деликатности, а также глубокого знания истории церкви. Нам казалось, что на такой пост более подходит видный член Петербургской академии А. В. Карташов, который и получил это назначение. А Владимир Львов долгое время держал на меня зуб за, как он выразился, «отстранение» его от деятельности по лечению Русской православной церкви от паралича, который поразил ее еще в те времена, когда Петр Великий упразднил патриаршество и провозгласил себя главой церкви.

На нашей памятной встрече 22 августа Львов с самого начала подчеркнул, что он не просто наносит мне светский визит, а выполняет возложенное на него поручение. И стал убеждать меня, что, теряя поддержку влиятельных кругов и опираясь на Советы, которые, как он выразился, со временем отделаются от меня, я ставлю себя в сомнительное, а точнее, в опасное положение.

Я знал, что Львов и его брат H. Н. Львов входили в либеральные и умеренно-консервативные круги Москвы. Мне было известно также, что на специальном совещании «гражданских лидеров», проведенном в канун Государственного совещания, они настраивали общественность и против Временного правительства, и против меня лично: не ушла от моего внимания и подчеркнуто теплая встреча, которую они оказали на Государственном совещании генералу Корнилову. Имея все это в виду, я дал ему выговориться и, когда он кончил, ограничился одним вопросом: «Что же вы теперь хотите от меня?» Он ответил, что есть «определенные круги», готовые поддержать меня, и только от меня зависят условия, на которых можно прийти с ними к соглашению. Я напрямую спросил, от чьего имени он пришел. Он ответил, что не уполномочен сообщать это, однако, если на то будет моя воля, он передаст суть нашего разговора тем людям, которых представляет.

«Конечно, передайте, — ответил я. — Вы же понимаете, что я сам заинтересован в создании правительства на широкой основе и вовсе не цепляюсь за власть». Судя по всему, наша встреча удовлетворила Владимира Львова. Перед уходом он сообщил, что вновь навестит меня.

Я не придал особого значения посещению Владимира Львова, поскольку в то время ко мне нередко обращались люди с такого рода поручениями. Кроме того, днем раньше пала Рига, и я был вынужден уделять все внимание критическому военному положению. Первым моим шагом была передача в подчинение Верховного главнокомандующего Петроградского военного округа, за исключением самого города, и просьба к нему перебросить в Петроград в распоряжение правительства части Конного корпуса.

В день визита ко мне Львова в Ставку для обсуждения всех этих мер с генералом Корниловым отправились управляющий военным министерством Борис Савинков и начальник кабинета военного министра полковник Барановский. Я поручил Савинкову проследить за тем, чтобы командование Конным корпусом не было поручено генералу А. М. Крымову и чтобы в состав корпуса не включали Кавказскую кавалерийскую дивизию, известную под названием «Дикая дивизия». Я знал, что Крымов и офицеры «Дикой дивизии» были тесно связаны с группой армейских заговорщиков.

По возвращении из Ставки Савинков и Барановский доложили, что генерал Корнилов принял мои предложения. Он согласился с тем, чтобы оставить Петроград под юрисдикцией Временного правительства и чтобы кавалерийские части были отправлены без генерала Крымова и «Дикой дивизии». Они также сообщили, что генерал Корнилов согласился самолично предпринять меры против нелояльного Центрального комитета Союза офицеров и флота.

23 августа в резиденции британского посла состоялась встреча, о которой я узнал спустя много лет. Вот что пишет о ней сэр Джордж Бьюкенен:

«В среду 23 августа (5 сентября н. ст.) 1917 года меня посетил мой русский друг, занимавший пост директора одного их ведущих петроградских банков, и сообщил, что попал в весьма щекотливое положение: к нему обратились с просьбой, имена этих людей он назвал, за выполнение которой ему явно не следовало браться. Эти лица, продолжал он, хотят поставить меня в известность, что их организацию субсидируют несколько высокопоставленных финансистов и промышленников, что она может рассчитывать на поддержку Корнилова и армейских корпусов, что она приступит к осуществлению операции в следующую субботу, 26 августа (8 сентября н. ст.) и что правительство будет арестовано, а Совет распущен. Они надеются, что я окажу им содействие, предоставив в их распоряжение английские броневики, а в случае провала помогу им скрыться.

Я ответил, что со стороны упомянутых господ весьма наивно просить посла принять участие в заговоре против правительства, при котором он аккредитован, и что если бы решил выполнить свой долг, то был бы обязан разоблачить их заговор. И хотя я не обману их доверия, тем не менее на мою моральную помощь и поддержку они рассчитывать не могут. Напротив, я рекомендую им отказаться от этой затеи, которая не только обречена на провал, но и будет немедленно использована в свою пользу большевиками. Будь генерал Корнилов более прозорлив и мудр, он подождал бы, пока большевики сделают первый шаг, и уж тогда покончил бы с ними».[189]

Само собой разумеется, сэр Джордж не мог обещать поддержку Путилову, тем не менее соглашение о броневиках, видимо, было достигнуто. 28 августа 1917 года, когда войска генерала Крымова стремительно приближались к Петрограду. Корнилов направил в генеральный штаб 7-й армии Юго-Западного фронта следующее распоряжение: «Срочно отдайте приказ командиру Британского бронедивизиона перебросить все военные машины, включая «Фиаты», вместе с офицерами и экипажами в район Бровар в распоряжение капитан-лейтенанта Соумса. Перебросьте также машины из района Дубровки».

Приблизительно в 5 часов пополудни, 26 августа, меня вторично посетил Владимир Львов. Он выглядел необычно возбужденным и сразу же стал довольно невразумительно рассуждать об опасности моего положения, которую он готов отвратить. В ответ на мои неоднократные просьбы говорить по существу, он в конце концов изложил суть дела. Его направил генерал Корнилов сообщить мне, что в случае большевистского восстания правительство не должно ожидать какой-либо помощи и что, если я не перееду в Ставку, он не может гарантировать моей личной безопасности.

Генерал поручил ему также сообщить мне, что дальнейшее существование нынешнего кабинета невозможно и что я должен как министр-председатель предложить Временному правительству передать всю полноту власти Корнилову, как Верховному главнокомандующему. До формирования Корниловым нового кабинета государственные дела должны взять в свои руки товарищи министров. По всей России должно быть объявлено военное положение, что же касается Савинкова и меня, то мы должны немедленно выехать в Ставку, где мы будем назначены соответственно военным министром и министром юстиции. При этом Львов подчеркнул, однако, что эти назначения следует держать в тайне от других членов кабинета.

Имена Львова и Корнилова никогда не упоминались в донесениях о военном заговоре, которые я получал до тех пор, и потому я рассмеялся, стремясь превратить все дело в шутку: «Да вы, должно быть, шутите, Владимир Николаевич». Ответ Львова не оставлял никаких сомнений в его серьезности: «Ни в малейшей степени. И хочу, чтобы вы осознали серьезность положения». Он призвал меня отдаться на милость Корнилова, настаивая на том, что это мой единственный шанс на спасение.

Теперь у меня уже не было сомнений в абсолютной серьезности Львова. Я стал расхаживать по кабинету, пытаясь взять себя в руки и полностью разобраться в создавшейся ситуации. Неожиданно я вспомнил, что в свое предыдущее посещение он с угрозой сослался на «реальную власть». Я вспомнил также доклад полковника Барановского о враждебности ко мне офицеров Ставки, как и другую информацию о безусловной связи заговорщиков со Ставкой. Оправившись от первого потрясения, я решил подвергнуть Львова испытанию. Я сделал вид, будто готов согласиться с требованиями Корнилова, однако сказал, что не могу поставить их на обсуждение Временного правительства, пока не получу их в письменном виде. Львов немедленно выразил согласие зафиксировать на бумаге требования Корнилова. Вот что он написал:

«Генерал Корнилов предлагает:

1) Объявить г. Петроград на военном положении.

2) Передать всю власть, военную и гражданскую, в руки Верховного главнокомандующего.

3) Отставка всех министров, не исключая и министра-председателя, и передача временного управления министерств товарищам министров, впредь до образования кабинета Верховным главнокомандующим.

Петроград.

Август 26.1917 г.

В. Львов».[190]

Готовность, с которой Львов согласился написать все это, рассеяла у меня все остатки сомнений, и пока я смотрел, как он пишет, в голове у меня была лишь одна мысль: остановить Корнилова, предотвратить опасное воздействие этих событий на фронте. Прежде всего, чтобы побудить Временное правительство в тот же вечер предпринять необходимые действия, необходимо заручиться неоспоримыми свидетельствами о связи Львова и Корнилова. Нужно заставить Львова повторить все, что он мне сказал, в присутствии третьего лица. На мой взгляд, это был единственный путь к решению проблемы.

Вручая мне свою записку, Львов произнес: «Ну вот и прекрасно, теперь все пойдет по-хорошему. В Ставке считают важным, чтобы переход власти от Временного правительства был осуществлен на законном основании. Ну а вы-то сами поедете в Ставку?»

Вопрос имел какой-то странный подтекст и потому, когда я ответил: «Конечно нет. Неужели Вы и впрямь полагаете, что я соглашусь занять пост министра юстиции под началом Корнилова?», — реакция Львова была совершенно неожиданной. Он вскочил со стула, широко улыбнулся и воскликнул: «Конечно же, конечно же, вам нельзя ехать. Они устроили для вас ловушку. Они арестуют вас. Уезжайте из Петрограда, и уезжайте как можно дальше. — И с еще большим волнением добавил: — Они все там ненавидят Вас».

Мы пришли к соглашению, что я сообщу генералу Корнилову о своей отставке по телеграфу, объяснив при этом, что не приеду в Ставку.

Я вновь попросил заверений Львова в том, что вся эта история не есть плод ужасного недоразумения: «Ну, скажите, Владимир Николаевич, а что если все это на самом деле окажется шуткой? В каком вы тогда будете положении? Вы отдаете себе отчет в серьезности того, что вы тут понаписали?»

Львов с жаром заявил, что это и не шутка, и не ошибка, что дело действительно серьезное и генерал Корнилов никогда от своих слов не отступится. Я решил связаться с генералом по прямому каналу, с тем чтобы получить от него подтверждение его ультиматума. Львову, видимо, понравилось мое предложение, и мы согласились встретиться в 8.30 в доме военного министра, откуда можно установить прямую связь со Ставкой Верховного главнокомандования.

Если мне не изменяет память, Львов ушел от меня намного позже 7 часов вечера. На пороге кабинета он нос к носу столкнулся с шедшим ко мне Вырубовым, и я попросил Вырубова остаться, пока я буду разговаривать с Корниловым. Затем я послал помощника установить связь со Ставкой и пригласить ко мне также заместителя начальника департамента полиции Сергея Балавинского и помощника командующего Петроградским военным округом капитана Андрея Козьмина.

Ровно в 8.30 вечера связь была установлена, однако Львов еще не приехал. Мы позвонили ему на квартиру, но там никто не ответил. Прошло 25 минут с тех пор, как Корнилов находился на связи, ожидая разговора на другом конце провода. Посовещавшись с Вырубовым, мы решили приступить к разговору. С тем чтобы не обмануть доверие Корнилова, мы решили создать у него впечатление, будто и Львов принимает участие в разговоре.

Честно говоря, у нас с Вырубовым теплилась слабенькая надежда, что озадаченный Корнилов воскликнет: «Что вы хотите, чтобы я подтвердил? И кто такой Львов?», или что-то в этом роде. Но наши надежды оказались тщетными. Ниже приводится полный текст разговора, записанного на телеграфной ленте.[191]

[Керенский]. — Министр-председатель Керенский. Ждем генерала Корнилова.

[Корнилов]. — У аппарата генерал Корнилов.

[Керенский]. — Здравствуйте, генерал. У телефона Владимир Николаевич Львов и Керенский. Просим подтвердить, что Керенский может действовать согласно сведениям, переданным Владимиром Николаевичем.

[Корнилов]. — Здравствуйте, Александр Федорович, здравствуйте, Владимир Николаевич. Вновь подтверждая тот очерк положения, в котором мне представляется страна и армия, очерк, сделанный мною Владимиру Николаевичу с просьбой доложить Вам, я вновь заявляю, что события последних дней и вновь намечающиеся повелительно требуют вполне определенного решения в самый короткий срок.

[Керенский]. — Я — Владимир Николаевич — Вас спрашиваю: то определенное решение нужно исполнить, о котором Вы просили известить меня, Александра Федоровича, только совершенно лично? Без этого подтверждения лично от Вас Александр Федорович колеблется мне вполне доверить.

[Корнилов]. — Да, подтверждаю, что я просил Вас передать Александру Федоровичу мою настойчивую просьбу приехать в Могилев.

[Керенский]. — Я — Александр Федорович. Понимаю Ваш ответ как подтверждение слов, переданных мне Владимиром Николаевичем. Сегодня это сделать и выехать нельзя. Надеюсь выехать завтра. Нужен ли Савинков?

[Корнилов]. — Настоятельно прошу, чтобы Борис Викторович приехал вместе с Вами. Сказанное мною Владимиру Николаевичу в одинаковой степени относится и к Борису Викторовичу. Очень прошу не откладывать Вашего выезда позже завтрашнего дня. Прошу верить, что только сознание ответственности момента заставляет меня так настойчиво просить Вас.

[Керенский]. — Приезжать ли только в случае выступлений, о которых идут слухи, или во всяком случае?

[Корнилов]. — Во всяком случае.

[Керенский]. — До свидания, скоро увидимся.

[Корнилов]. — До свидания».

Эта запись исключает какие бы то ни было неправильные толкования. Разговор открыл мне больше, чем я мог предполагать. Генерал не только подтвердил, что уполномочил Львова говорить со мной от своего имени, но даже пошел дальше, подтвердив достоверность всех заявлений Львова.

Спускаясь после разговора по лестнице, мы с Вырубовым столкнулись со спешащим навстречу Львовым. Я показал ему запись нашего разговора. Пробежав глазами ленту, он радостно воскликнул: «Вот видите, все как я вам сказал». Он был доволен, что мы побеседовали с Корниловым, не дожидаясь его. Он не объяснил причину своего опоздания, однако много лет спустя, читая книгу Милюкова «История второй русской революции», я узнал, что после нашей первой встречи 26 августа Львов целый час беседовал с Милюковым, откровенно рассказав ему о событиях в Ставке.

Вместе с Вырубовым и Львовым я возвратился в Зимний дворец, и Львов прошел со мной в мой кабинет. Там в присутствии Балавинского, невидимого ему в одном из углов огромной комнаты, Львов снова подтвердил достоверность своей записки и записи разговора по телеграфу.

Приблизительно в 10 часов вечера я распорядился об аресте Львова, которого поместили под стражу в одной из комнат дворца.

После этого я немедленно отправился в малахитовый зал, где проходило заседание кабинета, и, доложив о встрече со Львовым, зачитал его записку и дословный текст моего разговора с Корниловым. Высказавшись за подавление мятежа, я заявил, что считаю возможным бороться с поднятым мятежом лишь при условии, если мне будет передана Временным правительством вся полнота власти. И добавил, что с целью передачи всей необходимой власти Временное правительство должно быть несколько преобразовано. После непродолжительного обсуждения было решено передать председателю всю полноту власти, с тем чтобы скорейшим образом положить конец антиправительственному наступлению, предпринятому Верховным главнокомандующим генералом Корниловым.

За исключением кадетов Юренева и Кокошкина, которые подали в отставку, все министры передали свои портфели в мое распоряжение. Я попросил их остаться на своих постах.

У нас не было никакой информации о положении в Ставке, и некоторые члены кабинета предложили выждать до утра. Но я был настроен действовать без промедленья. Нельзя было тратить ни минуты. Я направил Верховному главнокомандующему краткую радиограмму, предлагая передать немедленно командование начальнику штаба генералу Лукомскому, а самому прибыть в столицу. Ранним утром я дал указание исполняющему обязанности министра путей сообщения Либеровскому (которого я назначил на место П. Юренева) остановить движение воинских эшелонов в направлении Петрограда и разобрать линию Луга — Петроград.

Ответа от генерала Корнилова не последовало. Однако ранним утром 27 августа в адрес управляющего военным министерством пришла лаконичная телеграмма следующего содержания, отправленная в 2 ч 40 мин: «Срочно. Корпус прибывает в район Петрограда вечером 28-го. Пожалуйста объявите 29 августа военное положение в Петрограде. Корнилов». Генерал Корнилов отправил эту телеграмму сразу же после нашего разговора, до того, как он получил мое сообщение о вызове в столицу.

Вскоре мы выяснили, что упомянутый в телеграмме корпус — вовсе не тот кавалерийский корпус, который затребовало Временное правительство, а авангард «специальной армии» под командованием генерала Крымова, в основном укомплектованный «Дикой дивизией». В тот же день мы получили официальное извещение, что эти войска сосредоточились вблизи Луги Было очевидно, что своей телеграммой генерал Корнилов намеренно пытался ввести нас в заблуждение.

Савинков, опасавшийся, что я подозреваю его в сговоре с генералом Корниловым, был в самых расстроенных чувствах. Он обратился ко мне с просьбой либо отдать его под суд, либо поручить ему защиту столицы. Я назначил его на пост генерал-губернатора Петрограда и возложил на него задачу защитить город.

Позднее в тот же день было опубликовано мое обращение к стране. В нем я изложил народу происшедшие события и призвал его соблюдать закон и порядок. В ответ на это Корнилов опубликовал заявление, в котором объяснял мотивы своих действий.

В час ночи я получил телеграмму генерала Лукомского, в которой говорилось:

«Генерал Корнилов, не преследуя никаких личных честолюбивых замыслов, опираясь на ясно выраженное сознание всей здоровой части офицерства и армии, требовавших скорейшего создания крепкой власти для спасения родины, а с ней и завоеваний революции, считал необходимым более решительные меры, кои обеспечили бы водворение порядка в стране. Приезд Савинкова и Львова, сделавших предложение генералу Корнилову в том же смысле от Вашего имени, лишь заставил генерала Корнилова принять окончательное решение и, идя согласно с Вашим предложением, отдать окончательные распоряжения, отменять которые уже поздно. Ваша сегодняшняя телеграмма указывает, что решение, принятое прежде Вами и сообщенное от Вашего имени Савинковым и Львовым, теперь изменилось.

Считаю долгом совести, и имея в виду лишь пользу родины, определенно Вам заявить, что теперь остановить начавшееся с Вашего же одобрения дело невозможно, и это поведет лишь к гражданской войне, окончательному разложению армии и позорному сепаратному миру, следствием коего, конечно, не будет закрепление завоеваний революции. Ради спасения России Вам необходимо идти с генералом Корниловым, а не смещать его. Смещение генерала Корнилова поведет за собой ужасы, которых Россия еще не переживала. Я лично не могу принять на себя ответственность за армию, хотя бы на короткое время, и не считаю возможным принимать должность от генерала Корнилова, ибо за этим последует взрыв в армии, который погубит Россию. Ожидаю срочных указаний. Подпись: Лукомский».[192]

Ранним утром 28 августа командующему Северным фронтом генералу Клембовскому была направлена телеграмма следующего содержания: «Временным правительством Вы назначаетесь врид Верховного главнокомандующего, с оставлением Вас в Пскове и с сохранением должности Главкосева.

Предлагаю Вам немедленно принять должность от генерала Корнилова и немедленно мне об этом донести.

Министр-председатель Керенский».

По обыкновению приказ был передан через штаб Верховного главнокомандующего. Ответ генерала Клембовского поступил через несколько часов:

«От Главковерха получил телеграмму, что я назначаюсь на его место. Готовый служить родине до последней капли крови, не могу во имя преданности и любви к ней принять эту должность, так как не чувствую в себе ни достаточно сил, ни достаточно уменья для столь ответственной работы в переживаемое тяжелое и трудное время. Считаю перемену Верховного командования крайне опасной, когда угроза внешнего врага целости и свободы родины повелительно требует скорейшего проведения мер для поднятия дисциплины и боеспособности армии. Клембовский. 28 августа».

Позднее мы узнали, что генерал Клембовский был одним из двух командующих фронтами (всего их было пять), которые выразили свою поддержку генералу Корнилову. Другим является командующий Юго-Западным фронтом генерал Деникин. Не дожидаясь запроса из Петрограда, генерал Деникин направил в 2 часа ночи 27 августа телеграмму, которая начиналась следующими словами: «Я солдат и не привык играть в прятки». Завершалась она следующим образом:

«Сегодня получил известие, что генерал Корнилов, предъявивший известные требования, могущие еще спасти страну и армию, смещается с поста Главковерха. Видя в этом возвращение власти на путь планомерного разрушения армии и, следовательно, гибели страны, считаю долгом довести до сведения Временного правительства, что по этому пути я с ним не пойду.

Генерал Деникин. 27 августа».[193]

Крайне осторожный и расчетливый, генерал Клембовский, видимо, чувствуя, что поставил не на ту лошадь, поспешил отмежеваться от действий своих друзей в Верховном командовании и направил в тот же день мне и генералу Лукомскому вторую телеграмму, в которой говорилось:

«Перевозятся конные части, не подчиненные мне, а составляющие резерв Главковерха. Самая перевозка совершается по его, а не по моему распоряжению.

Клембовский. 28 августа».[194]

Командующие Западным, Кавказским и Румынским фронтами так же, как командующий Северным фронтом, направили телеграмму с заверениями в своей лояльности. Переброска кавалерийских частей с Северного фронта, которая началась еще до падения Риги, проводилась в то время, когда немцы предприняли решительное наступление и все командиры настойчиво требовали подкреплений.

После полудня 28 августа в соответствии с решением Временного правительства я попросил генерала Алексеева немедленно отправиться в Ставку и принять на себя Верховное командование. Алексеев попросил отсрочки, с тем чтобы изучить относящиеся к этому делу документы. Позже в тот же день Терещенко показал мне телеграмму, полученную от представителя министерства иностранных дел в Ставке князя Григория Трубецкого. В ней говорилось:

«Трезво оценивая положение, приходится признать, что весь командный состав, подавляющее большинство офицерского состава и лучшие строевые части пойдут за Корниловым. На его сторону встанет в тылу все казачество, большинство военных училищ, а также лучшие строевые части. К физической силе следует присоединить превосходство военной организации над слабостью правительственных организмов, моральное сочувствие всех несоциалистических слоев общества, а в низах растущее недовольство существующими порядками в большинстве же народной и городской массы, притупившейся ко всему, равнодушие, которое подчиняется удару хлыста». И далее: совершенно очевидно, что большинство «мартовских социалистов»[195] без колебаний примкнут к этим силам. Более того, недавние события на фронте и в тылу, в частности в Казани, где недавно был взорван военный арсенал, в полной мере продемонстрировали сокрушительное банкротство существующего строя и неизбежность катастрофы в случае, если не будут осуществлены немедленные и радикальные реформы. Эти соображения оказали решающее воздействие на генерала Корнилова, который пришел к убеждению, что лишь твердость может спасти Россию от падения в пропасть, на краю которой она сейчас находится. Нет оснований утверждать, будто Корнилов расчищает путь к победе кайзера, поскольку немцы только тем и занимаются сегодня, как захватом наших территорий.[196] «От людей, стоящих ныне у власти, зависит, пойдут ли они навстречу неизбежному перелому, чем сделают его безболезненным и охранят действительно залоги народной свободы, или же своим сопротивлением примут ответственность за новые неисчислимые бедствия. Я убежден, что только безотлагательный приезд сюда министра-председателя, управляющего военным министерством и Вас для совместного с Верховным главнокрмандующим установления основ сильной власти может предотвратить грозную опасность междоусобья».[197]

Неудивительно, что князь Трубецкой сообщает, что направил эту телеграмму, содержание которой в основном совпадает с текстом обращения генерала Корнилова к народу, с одобрения генерала.

С этого момента перед Временным правительством встала насущная задача устранения из Ставки Верховного командования самых главных заговорщиков из числа военных. Я был исполнен решимости не допустить повторения ситуации, которая сложилась на фронте в первые недели после Февральской революции.

А тем временем в обществе продолжали циркулировать слухи относительно так называемого недоразумения, возникшего в результате посредничества Владимира Львова между генералом Корниловым и мной. В некоторых кругах даже утверждали, будто я с самого начала был заодно с Корниловым и неожиданно предал его из-за страха перед «большевистскими Советами», хотя, кстати сказать, в то время в Советах большевики еще не доминировали. Весь день 28 августа меня и других членов кабинета посещали делегации военных и гражданских лиц, предлагая отправиться к генералу Корнилову, с тем чтобы раз и навсегда покончить с «недоразумением». Нет необходимости говорить, что я отверг все эти предложения о примирении.

Позднее, после полудня, прочитав все относящиеся к делу документы, в сопровождении Милюкова меня посетил генерал Алексеев. Оба они выразили мнение, что все еще существует возможность устранить возникшее «недоразумение». Более того, послы Великобритании, Франции и Италии передали через Терещенко «дружеское предложение» о «посредничестве между Керенским и Верховным главнокомандующим генералом Корниловым». Но и они получили тот же ответ, что и другие: я не заинтересован ни в каких предложениях о посредничестве между правительством и мятежным генералом. В этом Временное правительство было абсолютно непреклонным.

То было крайне напряженное время для кабинета. Особенно тревожными оказались ночи 28 и 29 августа. Мы были лишены какой-либо информации о настроениях в стране и на фронте, на нас беспрерывно давили посредники всех политических мастей, от правых до левых.

К полудню 29 августа все более или менее пришло в норму. Мятежные генералы не получили в армии существенной поддержки. И хотя генерал Корнилов продолжал издавать приказы о захвате столицы, никто их не слушался и они лишь усугубляли положение с дисциплиной в армии. Без ведома Временного правительства в ставку с Западного фронта и из Московского военного округа были отправлены два «подразделения специального назначения». Генерал Деникин и его сообщники были арестованы фронтовым комитетом, который намеревался предать их военно-полевому суду, а телефоны в штабах всех воинских подразделений были взяты под контроль представителями различных комитетов.

Под подозрение попали все офицеры. Даже офицеров Балтийского флота, которые не имели никаких связей с Центральным комитетом Союза офицеров армии и флота и не были причастны к заговору, вынудили заявить о преданности делу революции. А 31 августа команда крейсера «Петропавловск» убила четверых молодых офицеров.[198] Положение в вооруженных силах стремительно выходило из-под контроля, и любое промедление в отношении заговорщиков было преступлению подобно.

Утром 30 августа мы вместе с Вырубовым посетили генерала Алексеева на его квартире. Мы были намерены убедить его выполнить свой долг и арестовать генерала Корнилова и его сообщников, а также принять на себя Верховное командование. Наш приход вызвал у генерала бурную вспышку эмоций. Немного успокоившись, он откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.

Выждав самую малость, я ровным голосом произнес: «А как быть с Россией? Мы должны спасти страну». Поколебавшись, он едва слышно сказал: «Я в Вашем распоряжении. Я принимаю должность начальника штаба под Вашим командованием». В растерянности я не знал, что ответить, и тут Вырубов прошептал мне на ухо: «Соглашайтесь». Так я стал Верховным главнокомандующим.

Генерал Алексеев на следующий день отправился в Ставку и полностью осуществил все мои указания. Направлявшиеся в Ставку подразделения специального назначения были отозваны, а осадное положение, объявленное заговорщиками в Могилеве, было отменено.

1 сентября я издал следующий приказ:[199]

«В связи с выступлением Корнилова нормальная жизнь в армии совершенно расстроилась. Для восстановления порядка приказываю:

1. Прекратить политическую борьбу в войсках и обратить все усилия на нашу боевую мощь, от которой зависит спасение страны.

2. Всем войсковым организациям и комиссарам стать в строгие рамки деловой работы, лишенной политической нетерпимости и подозрительности, ограничиваясь сферой деятельности, совершенно чуждой вмешательству в строевую и оперативную работу начальствующих лиц.

3. Восстановить беспрепятственную перевозку войсковых частей по заданиям командного состава.

4. Безотлагательно прекратить арестование начальников, так как право на означенные действия принадлежит исключительно следственным властям, прокурорскому надзору и образованной мной Чрезвычайной следственной комиссии, уже приступившей к работе.

5. Совершенно прекратить смещение и устранение от командных должностей начальствующих лиц, так как это право принадлежит лишь правомочным органам власти и отнюдь не входит в круг действий организаций.

6. Немедленно прекратить самовольное формирование отрядов под предлогом борьбы с контрреволюционными выступлениями.

7. Немедленно снять контроль с аппаратов, установленный войсковыми организациями.

Армия, выразившая в эти тяжелые, смутные дни доверие Временному правительству и мне, как министру-председателю, ответственному за судьбы родины, великим разумом своим должна понять, что спасение страны только в правильной организованности, поддержании полного порядка, дисциплины и в единении всех между собой. К этому я, облеченный доверием армии, зову всех. Пусть совесть каждого проснется и подскажет каждому его великий долг перед родиной в этот грозный час, когда решается ее судьба.

Как Верховный главнокомандующий, я требую от всех начальствующих лиц, комиссаров и войсковых организаций неуклонного проведения всего изложенного в жизнь и предваряю, что уклонение или неисполнение указанных моих приказаний будет в корне подавлено со всей силой, и виновные понесут суровые наказания!

Верховный главнокомандующий А. Керенский.

Начальник штаба генерал от инфантерии М. Алексеев».[200]

Для всех было очевидным, что мятеж Корнилова оказал разрушительное воздействие на всю страну, особенно на армию. Барон Петр Врангель, который начиная с весны 1917 года участвовал в заговорах по свержению Временного правительства и установлению в стране диктатуры и который в конце концов возглавил белую армию в Крыму, так писал о бунте Корнилова: «Недавние события глубоко потрясли армию. Процесс разложения армии, который был почти остановлен, возобновился, создавая угрозу полного развала фронта и, соответственно, всей России».

Один из двух членов Временного правительства, которые в самом начале кризиса вышли в отставку, Юренев, в интервью, опубликованном 1 сентября в газете «Русские ведомости», так охарактеризовал попытку переворота:

«Что касается до моего мнения о предпринятой ген. Л. Г. Корниловым попытке, то я скажу, что она является ужасным ударом по восстановлению сил страны. Мы понемногу шли вперед по пути укрепления власти, и то, что сделал Корнилов, жестоко нарушает общую работу. В частности, по поводу моего ухода. Подав в отставку в ночь на 27-е августа, я представил А. Ф. Керенскому возможность непосредственно осуществлять диктаторские права в ведомстве, которым я до того времени заведывал. С 27-го я фактически не принимал никакого участия в управлении и 27 передал министерство своему заместителю в порядке старшинства, предложив ему выполнять непосредственные распоряжения А. Ф. Керенского. Все эти распоряжения, как мне известно, были неуклонно выполняемы».

Шесть месяцев напряженной работы правительства, офицерского корпуса, комиссаров военного министерства и фронтовых комитетов не были абсолютно бесплодными. Армия и флот не вернулись на путь безбрежной анархии мартовских дней, а мужественно отражали яростное германское наступление вплоть до победы Ленина в октябре.

Но заговорщики и их сообщники не сложили оружия после Корниловского мятежа. Они продолжали толкать Россию в бездну, упрямо выступая против, как они говорили, «слабого» правительства в надежде установить «сильное национальное правительство» под руководством военного диктатора. В своем стремлении дискредитировать Временное правительство они прибегали к самым низким средствам. Однако, несмотря на всю разрушительность их действий, они не смогли добиться желаемых результатов.

Заканчивая эту главу, я хотел бы сказать, что уважаю моральное право на мятеж, но в исключительных условиях. Однако во время войны ответственность перевешивает такое моральное право. И тем не менее, когда военная акция корниловских заговорщиков окончилась провалом, страсти забушевали столь мощно, что заслонили собой саму судьбу страны. Заговорщики вновь и вновь прибегали к обману.

Во имя торжества дела свободы во всем мире я чувствую себя обязанным подчеркнуть, что поражение русской демократии явилось в основном следствием наступления этих, правых, сил, а не результатом бессмысленного мифа, согласно которому русская демократия проявила «слабость» и слепоту перед лицом большевистской опасности…

Приложение № 1

Радиограмма Керенского с обращением к народу

От министра-председателя.

26-го августа ген. Корнилов прислал ко мне члена Гос. Думы Вл. Ник. Львова с требованием передачи Временным правительством ген. Корнилову всей полноты гражданской и военной власти с тем, что им, по личному усмотрению, будет составлено новое правительство для управления страной. Действительность полномочий чл. Г. Думы Львова — сделать такое предложение — была подтверждена затем ген. Корниловым при разговоре со мною по прямому проводу.

Усматривая в предъявлении этого требования, обращенного в моем лице к Временному правительству, желание некоторых кругов русского общества воспользоваться тяжелым положением Государства для установления в стране государственного порядка, противоречащего завоеваниям революции, Временное правительство признало необходимым для спасения родины, свободы и республиканского строя уполномочить меня принять скорые и решительные меры, дабы в корне пресечь все попытки посягнуть на верховную власть в государстве, на завоеванные революцией права граждан. Все необходимые меры к охране свободы и порядка в стране мною принимаются и о таковых мерах население своевременно будет поставлено в известность.

Вместе с тем приказываю:

1) Генералу Корнилову сдать должность Верховного главнокомандующего генералу Клсмбовскому, главнокомандующему армий Северного фронта, преграждающего пути к Петрограду. Генералу Клембовскому временно вступить в должность верховного главнокомандующего, оставаясь в Пскове.

2) Объявить город Петроград и Петроградский уезд на военном положении, распространив на него действие правил о местностях, объявленных состоящими на военном положении…

Призываю всех граждан к полному спокойствию и сохранению порядка, необходимого для спасения родины. Всех чинов армии и флота призываю к самоотверженному и спокойному исполнению своего долга — защиты родины от врага внешнего!

Министр-председатель, военный и морской министр

А. Ф. Керенский

Август 27, 1917.[201]

Приложение № 2

Ответ Корнилова на радиотелеграмму Керенского

«Телеграмма министра-председателя за № 4163 во всей своей первой части является сплошной ложью. Не я послал члена Государственной думы Владимира Львова к Временному правительству, а он приехал, ко мне как посланец министра-председателя. Тому свидетель член I Государственной думы Алексей Аладьин.

Таким образом, совершилась великая провокация, которая ставит на карту судьбу отечества.

Русские люди, великая родина наша умирает!

Близок час кончины!

Вынужденный выступить открыто, я, генерал Корнилов, заявляю, что Временное правительство под давлением большевистского большинства Советов действует в полном согласии с планами германского Генерального штаба, и одновременно с предстоящей высадкой вражеских сил на Рижском побережье убивает армию и потрясает страну внутри.

Тяжелое сознание неминуемой гибели страны повелевает мне в эти грозные минуты призвать всех русских людей к спасению умирающей родины. Все, у кого бьется в груди русское сердце, все, кто верит в бога, в храмы, — молите господа бога о явлении величайшего чуда, чуда спасения родимой земли.

Я, генерал Корнилов, сын казака-крестьянина, заявляю всем и каждому, что лично мне ничего не надо кроме сохранения великой России, и клянусь довести народ путем победы над врагом до Учредительного собрания, на котором он сам решит свои судьбы и выберет уклад своей новой государственной жизни.

Передать же Россию в руки ее исконного врага — германского племени — и сделать русский народ рабами немцев я не в силах и предпочитаю умереть на поле чести и брани, чтобы не видеть позора и срама русской земли.

Русский народ, в твоих руках жизнь твоей родины.

Генерал Корнилов

^{27 августа 1917 г.}

^Ставка[202]»