Глава 17 ПОДГОТОВКА

Глава 17

ПОДГОТОВКА

Тем временем в районе сосредоточения сил закипела работа по подготовке к большому наступлению. Штабные офицеры изучали карты и донесения разведчиков. Раздавались боеприпасы и недавно полученные из Франции ручные гранаты. Теперь над нами день и ночь кружили самолеты. Их монотонный гул постепенно уничтожал последнюю безопасную гавань – небо над головой.

После войны у меня была возможность пообщаться с австрийцами и немцами. Оказывается, они без особых усилий умудрялись получить сведения обо всех ходах, которые мы собирались сделать. Революционная армия настолько расхвасталась о предстоящем первом наступлении, что ни о какой секретности не могло быть и речи.

Правда, немцы просчитались. Их стратеги составили планы в расчете на то, что с первым ударом русские прорвутся глубоко в тыл немецкой армии и тогда их удастся отрезать с фланга. Немцы считали, что они по-прежнему имеют дело с регулярной армией, подчиняющейся приказам. Но стоило русским перейти в наступление, как «святая серая масса» показала, что у нее нет такого намерения.

Некоторые вообще не пошли в наступление; некоторые двинулись вперед ровно настолько, чтобы чувствовать себя в безопасности, и остановились; кто-то вообще развернулся и двинулся в противоположном направлении. Были и те, кто, получив приказ о наступлении, собрал митинг и попросил комиссаров высказать мнение о командовании. Но оставались еще солдаты, настроенные на победу, которые под развевающимися знаменами, под «Марсельезу», исполняемую полковыми оркестрами, сражались как обезумевшие волки. В первый момент немецкое и австрийское командование растерялось.

После нескольких коротких переходов наш полк получил приказ занять позицию в роще, расположенной на нашей стороне оборонительной линии. Поддерживаемая артиллерией пехота должна была прорвать австрийскую линию обороны на широком фронте. Предполагалось, что наш полк польских улан, следовавший в непосредственной близости от пехоты, обойдет слева и справа прорванный участок австрийской обороны и начнет преследовать отступающего противника. Через эту брешь хлынет русская кавалерия для наступления на вторую линию обороны немцев и австрийцев и, в зависимости от ситуации, принудит противника к бегству или возьмет в окружение. В теории все выглядело предельно ясно. Полковник, с серьезным выражением лица и сияющими глазами, объяснил нашу задачу. Каждый из нас попытался вникнуть и решить, как лучше выполнить возложенное лично на него задание.

Ночь перед наступлением мы провели на опушке рощи под навесом для домашнего скота. Полковник проводил совет практически в темноте. Единственным источником света был его карманный фонарик, в луче которого мы изучали оперативные карты. Я как сейчас вижу напряженную улыбку на лице Шмиля и невозмутимое выражение лица полковника. В этот момент они напомнили мне сцену из школьной жизни, когда терпеливый учитель пытается объяснить домашнее задание усидчивому, но не слишком толковому ученику.

Корнет Мукке склонился над картой, и временами его высокий лоб морщился, словно в попытке осознать общую стратегическую цель всего наступления. Вероятно, Мукке прикидывал, представится ли ему шанс карьерного взлета, как у Наполеона. Мукке был прекрасным, трудолюбивым, честолюбивым юношей, высокоэрудированным в вопросах, имеющих отношение к военному делу, военной истории. Офицеры любили поддразнивать его. Если Мукке, к примеру, заводил разговор об ошибках, допущенных Ганнибалом[23], офицеры вступали в спор, приводя надуманные доказательства и пытаясь уверить Мукке, что они более осведомлены о предмете разговора и почерпнули данные из наиболее компетентных источников. В то время как большинство из них знало только одного Ганнибала – черного коня, который стал победителем в прошлогодних соревнованиях в полку.

Вечерами, когда совсем уж было нечем заняться: истории иссякли, карты надоели, газеты прочитаны, мы просили Мукке рассказывать о знаменитых сражениях и великих полководцах. Он всегда с радостью соглашался и, поначалу краснея и запинаясь, постепенно захватывал наше внимание. Он помнил все до мельчайших подробностей – даты, часы, продолжительность боя, количество участников и даже погодные условия. Согласно его теории погодные условия имели крайне важное значение и великие стратеги всегда учитывали фактор погоды. Мукке продолжал говорить даже в том случае, если во время его рассказа кто-то начинал явственно похрапывать или дремать. Его не смущали подобные мелочи. Он был силен в теории и с удовольствием делился своими знаниями.

Что касается практики, то тут Мукке проявлял беспомощность. С полной ответственностью заявляю, что в свои двадцать три года Мукке мог свободно давать советы штабным офицерам, но он терялся, если ему приказывали взять двух уланов и провести разведку в деревне, расположенной в пяти километрах от лагеря. Он рассматривал проблемы в глобальном масштабе. Мукке, единственный из нас, не размышлял о революции и проблемах, связанных с ней. Полагаю, что в прочитанных им книгах не приводилось случаев неподчинения солдат приказам офицеров; в противном случае историки никогда бы не обошли молчанием подобные факты. Я уверен, что в своем воображении Мукке видел, как огромные армии устремятся вперед в направлении указующего перста главнокомандующего. За одну короткую ночь Кречевице стала бы его селением Арколе[24].

После совещания с полковником мы пошли к уланам и объяснили поставленную перед нами задачу. Уланы знали, что завтра ожидается большое наступление, и были благодарны, что мы не обделили их вниманием.

День погас и словно унес с собой все звуки. Ночью стояла тишина. Иногда раздавались отдельные выстрелы. Слышался гул самолетов, может, немецких, а может, наших. В эту ночь мало кто мог заснуть. Уланы с рук; кормили лошадей, проверяли амуницию. Прохаживаясь среди уланов, я видел, что их головы повернуты на запад. В темноте невозможно было разглядеть их глаз, но было понятно, что пристальный взгляд старается проникнуть сквозь непроглядную темень.

Операция должна была начаться в четыре часа утра с артиллерийской подготовки. Без пятнадцати четыре не осталось человека, который бы не застыл в ожидании намеченного часа.

В кромешной тьме я стоял, прислонившись к лошади, и не сводил взгляда со стрелки наручных часов, медленно приближающейся к четырехчасовой отметке. Я слышал вздохи лошадей, которые неожиданно прервал шепот улана:

– У тебя нет дополнительной скобы?

– Нет. – Мой ответ прозвучал неожиданно громко и заставил ближайших ко мне лошадей поднять головы и повернуть их в направлении голоса. Я понимал, что лошади насторожились.

Улан возник как призрак между крупами лошадей и коснулся моего плеча.

– Стас, – прошептал он мне прямо в ухо, – ты взял с собой запас овса?

– Я не Стас, – шепотом ответил я улану, – но ты возьми запас овса. И Стас тоже пусть возьмет. Если я поймаю тебя за тем, что ты выбрасываешь овес, то получишь два наряда вне очереди.

– Да, господин поручик!

Перед наступлением кавалеристы всегда пытаются по возможности облегчить мешки. Если за ними не проследить, они могут выбросить весь корм. Стоявший рядом со мной улан, услышав наш разговор, тихо рассмеялся. И тут же откуда-то из-за спины раздался голос:

– Замолчите, глупые тетери.

Но опять из темноты раздались голоса. Они словно доносились с другой планеты или даже из другой галактики.

– Ты пишешь жене? Интересно, как там моя?

Я понял, что жена улана осталась в Польше, а он уже три года воевал за Россию.

На какое-то время опять установилась тишина, и было только слышно, как лошади жуют овес.

– Интересно, надел Шмиль белые перчатки?

Но на этот вопрос не последовало ответа. Вдруг тишину разорвало громкое проклятие. Лошадь наступила улану на ногу. Он шлепнул ее по крупу и добродушно выругался.

Неугомонный улан пощекотал соломинкой в ухе стоявшего рядом товарища; послышался приглушенный смех.

Никто и словом не обмолвился о предстоящем наступлении, о колючей проволоке, пулеметных гнездах и ответной артиллерийской атаке. Наверняка солдаты думали о грядущей опасности, о ранениях и смерти, но никто не говорил об этом вслух.

Наконец истекли долгие пятнадцать минут. За секунду до четырех часов все застыли, затаив дыхание.

Раздался грохот канонады, ни минутой раньше или позже, а ровно в четыре часа утра. Если бы артиллерийская подготовка началась хотя бы на миг позже, это могло сломить людей, и они оказались бы не готовы идти в атаку. Но если бы вдруг с небес спустился архангел и предложил каждому из нас высказать свое самое тайное желание, то не было бы для нас большей радости, чем узнать, что канонада раздастся точно в назначенное время. Эта точность создавала у нас ощущение безопасности и придавала уверенность.

Грохот канонады не умолкал. Когда улеглось волнение, мы застыли в ожидании. Теперь ответ был за немцами. Ждать пришлось недолго. Их пушки звучали тоном ниже и, словно поперхнувшиеся чем-то, кашляли и чихали. Странно, но немцы были не прямо напротив нас, а слева и далеко справа.

Ко мне подбежал Мукке и с восторженностью школяра закричал:

– Видишь, откуда они стреляют? Ты понимаешь, что это значит? Их артиллерия с правого и левого флангов, а перед нами нет орудий. А может, они специально не стреляют из них. Мы пойдем в наступление, а они начнут обстреливать нас и отрежут от остальных. Мы окажемся в cul-de-sac.

– Ты имеешь в виду, в мешке?

– В cul-de-sac, – повторил Мукке.

– В мешке, – упрямо настаивал я.

– Ну ладно, в мешке. Знаешь, что бы я сделал? Я бы изменил план наступления. Устроил бы ложную атаку там, где, по их предположениям, должен наноситься главный удар, а в это время сконцентрировал бы все силы с правого и левого флангов и взял бы немцев в кольцо.

– Ну так иди и доложи о своих соображениях в штабе, – раздраженно ответил я. – И не приставай ко мне со своими домыслами.

Должен признаться, что я завидовал таким энтузиастам, получавшим удовольствие вне зависимости от того, как складывалась ситуация. Я был не способен просчитывать ситуацию, но прекрасно понимал одно. Сейчас хозяином положения для меня была лошадь. Если она будет в порядке, то и со мной все будет хорошо; если она понесет, или испугается, или ее ранят, я пропал. Моя старая мудрая Зорька. Я нежно обхватил ее голову, потерся щекой о теплые ноздри и прошептал, едва разжимая губы:

– Не спотыкайся, пожалуйста, дорогая. Только не спотыкайся.

Ко мне подошли Мукке и Шмиль, продолжавшие абстрактный спор о грядущих событиях и стратегических перспективах. Я слушал их, нежно поглаживая Зорьку; лошадь благодарно кивала в ответ.

Теперь к грохоту немецкой и нашей канонады добавились винтовочные выстрелы немецкой пехоты. Уверенный, монотонный, постоянный звук. Пулеметы пока молчали, но мы понимали, что они еще дадут о себе знать.

Затем наступило самое мучительное время. В наступление пошла пехота, а уже за ней через пару часов должны были выступить мы. Эти долгие, тяжелые часы ожидания, когда нечего делать, а остается только ждать… Нервы были на пределе. Мы дошли до того состояния, когда хочется просто упасть на землю и, прижавшись к ней, прошептать: «Мне ничего больше не надо». За невероятным напряжением наступала головокружительная слабость.

Грохот русской артиллерии нарастал. Стало ясно, что артиллеристы идеально выполняют свою работу и немцам не удалось обнаружить их местонахождение. Около половины шестого зазвонил телефон. Полковник сообщил нам, что пехота ринулась в атаку и мы должны готовиться к наступлению. Пока полковник говорил по телефону, к нему подошли все офицеры.

– Начало в шесть. По местам, мальчики.

Мы испытали разочарование: очень хотелось узнать больше новостей, но в боевой обстановке это нереально. Мы побежали к своим эскадронам. Каждый из нас по-своему преподнес полученный приказ, и каждый получил от своих парней ответ в соответствии с чувствами, которые уланы испытывали к своему командиру.

– Только попробуйте отстать от меня! И делайте то, что буду делать я, – сказал Шмиль своим уланам. Его эскадрон располагался справа от меня.

– Господин корнет, не слишком размахивайте рукой в белой перчатке, а то немцы решат, что мы сдаемся, – заметил один из его уланов.

Шмиль только взглянул на него, и улан спрятался за своей лошадью. Эскадрон рассмеялся.

Мукке, разработчик крупномасштабных операций, оглядел своих ребят и сказал:

– Подтяните подпруги, парни.

Его ординарец молча подошел и подтянул единственную подпругу… на лошади Мукке.

Полковник, заложив за спину руки, прошел вдоль строя улан, душевно разговаривая с ними, называя по именам, подшучивая над некоторыми. Одному из уланов он приказал вымыть шею, другому посоветовал прекратить так много есть. Третьего отругал за плохо вычищенную лошадь, и улан пустился в нелепые объяснения, пытаясь доказать, что лошадь испачкалась всего полчаса назад, когда было темно, и она якобы ступила в грязь, а он не заметил, испачкался сам и потом вспрыгнул на лошадь. Полковник посочувствовал лошади, которой приходится носить на себе такого незадачливого улана. В ответ улан рассмеялся. Потом полковник о чем-то пошептался с горнистами. Позже мы узнали, о чем у них шла речь.

Вновь раздался телефонный звонок. Коротко переговорив, полковник отдал команду выступать из рощи тройками. В любой момент могло начаться наступление, и мы должны были выдвинуться по возможности дальше. Первый приказ после почти двухчасового мучительного ожидания принес облегчение. Бесшумно, так, что было слышно дыхание, вздохи и легкое покашливание, с саблей в левой руке, а правой держась за уздечку идущей рядом лошади, мы начали выходить из рощи.

Тогда, в момент приближающейся опасности, ужасающий свист русских снарядов над нашей головой действовал успокаивающе. Артиллерия была нашей поддержкой, «плечом», к которому можно было прислониться. Мы чувствовали снаряды так, словно они были частью нас, словно мы выбрасывали их из наших сердец и двигались вслед за ними вперед и вперед. Их огромная скорость и сила заряжали каждую клетку тела мужеством и хладнокровием.