Глава 4 Подготовка

Глава 4

Подготовка

Когда Королев с коллегами привезли в СССР из Германии трофейные «Фау-2», для их запуска был построен небольшой полигон в 180 километрах к востоку от Волгограда (Сталинграда), близ городка Капустин Яр. В январе 1957 года началась работа на гораздо более крупной базе в Плесецке, на Северном полярном круге: трансполярные маршруты представляли собой кратчайший с баллистической точки зрения путь к Северной Америке. Плесецк стал основной базой советских межконтинентальных баллистических ракет, хотя «брешь в ракетной обороне США», о которой Джон Кеннеди с таким успехом вещал во время своей избирательной кампании 1960 года, в общем-то оказалась мифом. Кеннеди нарисовал устрашающую картину несметного количества советских ракет, нацеленных на США, и настаивал на разработке методов адекватного противодействия. Но в то время в Плесецке могли одновременно располагаться не больше четырех королёвских Р-7, и вряд ли их сумели бы запустить в одну и ту же секунду. В любом случае ракетный баланс тогда был в пользу Америки.

Самый знаменитый советский космодром построили как можно ближе к экватору, чтобы вращение Земли с запада на восток давало тяжелым ракетам при взлете дополнительную энергию. 31 мая 1955 года главный инженер Владимир Бармин вместе со своими сотрудниками подцепил лопатой первый ком земли в одном из самых заброшенных уголков планеты — в бескрайней, совершенно плоской, голой степи посреди Казахстана. Новый комплекс выстроили вокруг старого поселка Тюратам, который казахи-кочевники назвали по месту погребения Тюры, любимого сына Чингисхана. По другой версии, название переводится как «Могила стрелы», что сочли неподходящим для космодрома, с которого будут запускать ракеты. Советские власти отвергли старый топоним и нарекли это место «Байконур»: городок с таким названием находился в 370 километрах к северо-востоку от будущего космодрома. Эта уловка призвана была запутать западные разведки, чтобы они не смогли установить точное месторасположение базы, но те узнали правду, как только с Байконура после двух неудач была 3 августа 1957 года успешно запущена первая испытательная межконтинентальная Р-7: ее засекли радарные станции в Турции. Рядом с ракетной базой заложили город Ленинск, где планировалось поселить сто тысяч советских специалистов и тридцать тысяч солдат охраны.

С октября по март все здесь занесено толстым слоем снега, часто случаются бураны. Лишь в апреле эти края становятся более или менее пригодными для жизни: снег тает, и на две-три недели степь покрывается пышным цветочным ковром. А когда цветы увядают и испаряются последние капли воды из жалких лужиц, начинают плодиться комары. В течение долгого лета почва приобретает твердость камня, жара безжалостна, песчаные бури постоянно угрожают и людям, и механизмам.

Инженеров, работавших над строительством комплекса в 1955 году, на первый взгляд можно было принять за политзаключенных. Они жили в палатках, где страдали то от мороза, то от зноя и духоты, к тому же у них было весьма неподходящее оборудование: начинать работу пришлось лопатами и заступами. Первой задачей стала прокладка железнодорожной ветки, состоявшей из трех участков и отходившей от железной дороги Москва — Ташкент (которая, в свою очередь, была проложена по древнему караванному пути). НАС А снабжало свой флоридский космодром с помощью нескончаемого потока грузовых самолетов, барж, вертолетов и шестнадцатиколесных тягачей, кативших по гладким автострадам, а Советы отправились в космос на поезде. Лишь когда завершилась прокладка путей, ведущих в глубь степи, на Байконур смогли доставить современную строительную технику1.

За два года строители соорудили аэропорт, гигантский ангар, где ракеты можно было собирать и тестировать под крышей, бункеры для наблюдения и управления, а также опорную платформу и защитные траншеи для возведения первой стартовой башни. 250-метровая платформа, установленная на бетонных колоннах высотой и размером с многоэтажный дом, нависала над укрепленным склоном старой шахты словно гигантский балкон. Ракеты устанавливали на фермах-опорах, причем сопла их двигателей были направлены вертикально вниз, в квадратное отверстие в платформе, чтобы в первые моменты после поджига раскаленные продукты сгорания, выстреливая через отверстие, попадали на склон и не наносили вреда самой стартовой площадке.

Вскоре появились и другие стартовые площадки, и в следующие десять лет самые разнообразные сооружения раскинулись по степи на сотни квадратных километров. До 1973 года ни один иностранец не видел Байконура — разве что как смутную мешанину треугольничков, непонятных линий и теней на разведывательной аэрофотосъемке, которую с большим риском проводили шпионские самолеты, базировавшиеся в Турции. 1 мая 1960 года произошел один из самых больших конфузов в истории американской воздушной разведки: над Уралом сбили самолет U-2. Его задачей было пролететь над Байконуром и сфотографировать стартовые площадки. Пилота Гэри Пауэрса захватили в плен, и он, к великой радости Хрущева, предстал перед судом в Москве. Тогдашний президент США Дуайт Эйзенхауэр, которому оставалось пребывать у власти всего несколько месяцев, тщетно пытался протестовать, заявляя о неспровоцированном нападении на «американский метеорологический аппарат, летевший с базы в Турции», который «по недосмотру сбился с курса»2. Эйзенхауэр тут же запретил дальнейшие полеты самолетов U-2 над советской территорией.

В результате этой унизительной истории родилась одна из самых дорогостоящих, секретных и технологически сложных космических программ — американский проект по разработке спутников-шпионов. Руководили им главным образом ЦРУ и Министерство обороны. Эти проекты прозвали «черными», потому что о них мало что знали, хотя их бюджет едва ли не превосходил средства, отпущенные для НАСА на более «видимые» проекты исследования космоса3.

Первые байконурские стартовые площадки для Р-7 — больше ни для кого не секрет. Они действуют и по сей день.

На металлических пусковых башнях краской нарисованы звезды, обозначающие число запусков: каждая звезда соответствует пятидесяти стартам. Одна из башен украшена шестью звездами… Отсюда отправилась первая в мире пилотируемая космическая экспедиция. Сегодня с космодрома взлетают корабли «Союз», доставляющие космонавтов на борт станции «Мир».

Современное байконурское «досье запусков» выглядит безупречно, однако первые годы существования комплекса омрачены неудачами. В частности, шесть месяцев, предшествовавших первому пилотируемому полету «Востока», вместили в себя массу чрезвычайно обескураживающих событий. 10 октября 1960 года королёвский зонд «Марс-1» поднялся на жалкие 120 километров, а потом свалился на землю, точно подмокшая петарда. Базовые блоки двигателя Р-7 включились как планировалось, но верхняя межпланетная ступень, разработанная слишком поспешно, не сумела вытолкнуть аппарат за пределы действия земного притяжения. Спустя четыре дня точно так же упал и второй зонд. В то время Хрущев находился на сессии ООН. Ему не терпелось похвалиться проектом «Марс», но сделать это не удалось. Срочная шифрованная телеграмма из Москвы очень расстроила советского лидера.

В середине октября на Байконуре уже возвышалась новая опытная модель для запуска — Р-16, одна из военных машин Михаила Янгеля, призванная заменить королёвскую Р-7, которая оказалась чересчур своенравной для космических исследований, не говоря уж о том, чтобы служить стратегической ракетой. Если Советский Союз хотел когда-нибудь создать действительно надежную движущую силу для своих МКБР, ему следовало найти ракету, которую можно быстрее подготовить к запуску. Р-7 была сравнительно неплоха, однако на ее заправку и предстартовую подготовку уходило не меньше пяти часов. Проблемой стал жидкий кислород — очень эффективное топливо, сгоравшее внутри двигателя, но его нельзя было заготавливать задолго до полета: уже через несколько часов оно нагревалось и из жидкости превращалось в газ. Давление в баках доходило до критической точки, и содержимое могло взорваться, поэтому скапливавшийся газ следовало отводить, замещая его свежими порциями высокоохлажденной жидкости. Чем дольше Р-7 стояла на площадке, тем больше это прожорливое создание нуждалось в новой пище. Ракету Р-16 разработали с целью существенно снизить время предстартовой подготовки, в полном соответствии с потребностью частей быстрого реагирования. Новинку можно было заправить и при необходимости выдерживать несколько дней или даже недель без потери окислителя, так как Янгель отказался от высокоохлажденного жидкого кислорода и керосина, предпочтя им азотную кислоту и гидразин. Эти химикаты долгое время хранятся в ракете при нормальном давлении и температуре без необходимости вентиляции и без риска утечки. Р-16 нужно было поставить на постоянное дежурство в стартовой шахте, откуда она могла нанести удар по американцам практически сразу же после того, как будет отдана такая команда. Единственным затруднением оказалось то, что эти «топлива долговременного хранения» на самом деле хранились плохо. Они обладали колоссальной коррозионностью и поэтому делали как раз то, чего не должны были делать: совершали утечки.

Октябрьские неудачи с зондами «Марс» охладили пыл Хрущева, но он по-прежнему был полон решимости поразить своих зарубежных коллег на сессии ООН и в своих публичных выступлениях сосредоточился на военном превосходстве СССР. «Мы делаем ракеты, как сосиски на конвейере!» — гордо восклицал он. Вернувшись в Москву, он потребовал, чтобы маршал Митрофан Неделин, главнокомандующий Ракетными войсками стратегического назначения, подготовил какую-нибудь зримую демонстрацию советской военной мощи. Хрущев больше не хотел мокрых петард. Неделин тут же полетел на Байконур, чтобы 23 октября лично проконтролировать первый запуск янгелевской Р-16.

С наступлением часа «Ч» из основания ракеты начала сочиться азотная кислота. Как поступает начальник космодрома, если полностью заправленная ракета дает течь? Он осторожно сливает топливо и прокачивает через баки негорючий газ азот, чтобы избавиться от остаточных паров. На следующий день он посылает одного-двух механиков посмелее, в тяжелых пожарных костюмах, чтобы они «почистили» ракету для последующего спуска и проверки. А Неделин тут же отправил на площадку десятки людей из наземной службы, чтобы те, если возможно, подтянули какие-нибудь вентили, устранили утечку и побыстрее подняли Р-16 в небо. Указания Неделина были настолько безумными, что сотрудники космодрома пришли в растерянность: они попросту не знали, как их выполнить. В бункере запуска следовало бы остановить программу на всех автоматических системах управления и отключить их, чтобы они больше не подавали ракете сигналов поджига двигателей. Неделин приказал, чтобы программы поджига пересмотрели и отложили, но не отменили. Каким-то образом на верхнюю (вторую) ступень Р-16 была подана неверная команда. Произошел запуск двигателя, и огненная струя тут же прожгла верхушку следующей (первой) ступени, которая и взорвалась, мгновенно уничтожив всех, кто находился рядом, у пусковой башни. Верхнюю ступень уже ничто не поддерживало, и она обрушилась на землю, извергая топливо и пламя. Новенькие гудронированные площадки и подъездные пути вокруг башни расплавились от жара, а потом вспыхнули. Сотрудники наземных служб кинулись врассыпную, спасая жизнь, но оказались в ловушке, попав в вязкий расплавленный гудрон, горевший вокруг. Пламя распространилось на километры, волна огня сметала все на своем пути. Погибло более 190 человек, в том числе и Неделин, восседавший на стуле у пусковой башни, — его поглотила стена пылающих химикатов4.

Тридцать лет на Западе почти ничего об этом не знали, хотя из многочисленных разведдонесений было очевидно: что-то пошло не так. В частности, американский спутник-шпион «Дискаверер» накануне фотографировал Байконур, и в ЦРУ с интересом отметили подготовку новой ракеты. 24 октября «Дискаверер» снова пролетел над этим местом по своей заранее намеченной орбите, но не зафиксировал ни пусковой башни, ни ракеты, лишь огромное черное облако дыма, портящее пейзаж. Ракета взорвалась, ну и что? Американские ракеты тоже время от времени взрывались. Видимо, просто выпал неудачный денек. Масштабы катастрофы выявились не сразу, поскольку все новости о ней были засекречены. В конце концов население Советского Союза узнало печальную весть: маршал Неделин и несколько других руководителей ракетных войск погибли «в авиакатастрофе». Конечно, отсутствие множества знакомых лиц скоро заметили тысячи космических работников за пределами Байконура, но подобные тяжелые и неудобные вопросы допускалось обсуждать лишь частным образом. О внезапном исчезновении десятков молодых военных техников из команды Янгеля, большинству из которых было от девятнадцати до двадцати одного года, в то время не узнал почти никто. Известили только матерей погибших.

Гагарину и его товарищам-космонавтам сообщили, что взорвалась опытная ракета (не «семерка» Сергея Павловича, а другая) и что несколько техников получили ранения. Несомненно, они понимали истинное положение вещей, однако в те дни космонавты, запертые в тренировочных залах Звездного городка, были вдалеке от главных ужасов. Собственно, взрыв лишь ненадолго отсрочил подготовку «Востока». Выжившие после трагедии сотрудники байконурских наземных служб были в состоянии продолжать работу. Стартовые площадки, трубопроводы для топлива и бункеры, предназначенные для обеспечения пилотируемого полета, уцелели, а трагический запуск Р-16 унес жизни лишь немногих из самых ценных техников Королева.

А потом, меньше чем за три недели до первого пилотируемого полета, погиб один из космонавтов. Валентин Бондаренко, веселый двадцатичетырехлетний парень, был любимцем отряда. Когда пришла его очередь лезть в изолированную камеру, он отлично выполнил задание. Чтобы проверить его реакции, ему назначили весьма долгий срок пребывания — пятнадцать дней. 23 марта он готовился к выходу из камеры. Отрабатывался «высотный» режим. Воздух в камере следовало доводить до нормального давления очень медленно, иначе Бондаренко грозила «кессонная болезнь». Оставалось еще полчаса, прежде чем лаборанты могли бы выровнять давление и открыть люк. Бондаренко вытянулся, вылез из верхней шерстяной одежды, покалывавшей кожу, и с явным облегчением сорвал с себя медицинские датчики, прикрепленные к верхней части его тела и рукам. Зудящую кожу он протер смоченной в спирте ватой. Видимо, он слишком неосторожно отбросил кусочки ваты. Один из них угодил на раскаленную электроплитку и тут же вспыхнул. В ограниченном пространстве камеры, перенасыщенной кислородом, огонь распространился почти мгновенно.

Валентина вытащили; он был весь в ожогах и испытывал страшную боль. «Я сам виноват! Простите!» — кричал он. Врачи восемь часов боролись за его жизнь, но травмы оказались слишком серьезными. Обстоятельства его гибели стали достоянием гласности лишь в 1986 году5.

Существовала лишь одна сторона космического полета, к которой подготовить космонавтов в Звездном городке было практически невозможно — невесомость. Королев и его советники вообще-то не планировали позволять своему первому пилотируемому космическому аппарату совершить больше одного витка вокруг Земли — ведь никто тогда не знал, сможет ли человек провести хотя бы один день без привычного чувства гравитации.

Поначалу невесомость представляла колоссальный психологический барьер для руководителей советской космической программы. Единственной «земной» возможностью испытать это ощущение была шахта лифта, преодолевавшего 28 этажей, — в Главном здании МГУ, одном из самых высоких строений в тогдашней Москве. Соорудили специальную клетку, которая совершала свободное падение в шахте и затем опускалась на «буфер» из сжатого воздуха.

Космонавты могли парить над полом клетки самое большее две-три секунды. Юрий Мозжорин, специалист-баллистик, работавший с Королевым, объясняет: «Это было наше первое погружение в океан неопределенности. Мы всего боялись. Вот почему Сергей Павлович выступал за постепенность. Первая космическая экспедиция с человеком на борту — один виток. Следующий полет — двадцать четыре часа. Следующий — три дня, чтобы понять, как человек это перенесет».

Американские астронавты НАСА летали по длинным параболическим траекториям на борту реактивных «Боингов-707». По идее, это были грузовые аппараты, но если убрать все сиденья и емкости для груза, в кабине появлялась масса свободного пространства. Астронавты могли парить до двух минут кряду — это более чем достаточно, чтобы разрешить мрачную тайну невесомости. Советские инженеры так и не додумались использовать подобным образом свои грузовые самолеты, по крайней мере — в начале 60-х годов. В ходе подготовки космонавты испытывали тридцать секунд «почти невесомости», извиваясь в заднем кресле истребителя МиГ-15, закладывавшего почти такую же параболическую дугу, но это было ненамного полезнее в практическом отношении, чем падать вниз в университетской шахте лифта. Титов вспоминал, что опыты на МиГе были дольно бесполезными, к тому же чересчур краткими: едва ли ощущения сильно отличались от тех, что он испытывал во время боевых тренировок. «Когда не очень удачно выполняешь сложный маневр, иногда чувствуешь что-то похожее, и в лицо тебе летит вся грязь и пыль с пола кабины. Эти короткие ускорения — еще не совсем невесомость. [В космосе] бывает совсем иначе, там тебе иногда приходится длительное время жить в условиях невесомости». Более того, кабины МиГов были так набиты оборудованием, что в них едва ли удалось бы приличным образом парить.

Страх перед невесомостью оставался непобежденным — по крайней мере на тот момент. Провели расчеты, согласно которым тормозные двигатели «Востока» должны были включиться задолго до того, как корабль завершит первый виток вокруг планеты. Это сводило период невесомости к минимуму. Однако существовала весьма небольшая вероятность, что из-за отказа тормозных двигателей аппарат может застрять на орбите еще на несколько оборотов вокруг Земли. Энди Олдрин ярко описывает риск, которому подвергался первый космический путешественник: «Ты поднимаешься на орбиту и вертишься вокруг Земли, а потом ракета, которая тебя доставила наверх, должна опять включиться, чтобы замедлить движение корабля и доставить тебя обратно, вниз. Если она не сработает, ты будешь вечно вращаться на орбите и медленно умирать… Конструкторы Королева предложили вывести первый пилотируемый аппарат на суборбитальную, более безопасную траекторию, но он ясно дал понять, что не хочет побеждать американцев с таким небольшим отрывом. Нет, он хотел выиграть с разгромным счетом».

Запасов воздуха на «Востоке» хватило бы на десять суток (шестнадцать сферических баков ожерельем опоясывали перемычку между шаром и приборным отсеком; одни резервуары содержали азот, другие — кислород, они чередовались друг с другом). Орбиту корабля специально рассчитали так, чтобы он пролетал над самым краем внешних слоев атмосферы: тогда в случае серьезных неполадок естественное трение в атмосфере в течение нескольких суток замедлит движение аппарата. Оставалось только гадать, случится ли это до того, как у космонавта кончится воздух, вода и пища.

С помощью академика Келдыша и его московских электронно-вычислительных машин Мозжорин вычислил, что сферический спускаемый аппарат «Востока» можно безопасно ввести обратно в атмосферу в конце первого же орбитального витка, если тормозные ракеты в приборном модуле сработают нормально. Но даже при хорошем состоянии ракет существовала вероятность, что тормозящий маневр придется отложить до тех пор, пока «Восток» не примет нужную ориентацию. Теоретически считалось, что тормозные системы можно запустить в любой момент, но не было гарантии, что они опустят капсулу в пределах территории Советского Союза.

Угол наклона орбиты «Востока» по отношению к экватору составит 65°. Каждый виток с запада на восток займет 90 минут. При этом Земля будет плавно вращаться, совершая полный оборот вокруг своей оси за 24 часа. Таким образом, при каждом обороте аппарат будет пролетать по разному маршруту — над разными участками Земли. Математика ситуации была ясна. Оптимальные условия для благополучного возвращения сложатся через час после начала первого витка или же спустя целый день — на середине семнадцатого витка. Запуск тормозных ракет на любом промежуточном витке оказался бы рискованным: аппарат мог опуститься в океан или же на иностранную территорию. В том и в другом случае возникла бы весьма щекотливая ситуация: могли бы раскрыться советские технологические тайны, а капиталисты стали бы хвастаться «спасением» космонавта, приземлившегося на территории их страны.

В конце концов решения всех этих политических проблем запечатали в три конверта и отправили в информационное агентство ТАСС. Содержавшиеся в них разнообразные документы подготовил Мозжорин — не только баллистик-картограф, но и специалист по пропаганде. Он настолько детально представлял себе, как и куда может сесть спускаемый аппарат по завершении полета, что для него было вполне естественно разработать необходимые меры на случай, если модуль все-таки приземлится за рубежами СССР. При такой незадаче ТАСС следовало вскрыть соответствующий конверт и передать в эфир содержащееся там сообщение. Мозжорину приказали подготовиться и к худшему варианту. Следовало составить максимально взвешенное заявление для прессы даже на тот случай, если капсула взорвется в космосе или в шаре произойдет утечка. Казалось, это мудрое решение — предусмотреть все вероятные исходы и заранее написать сообщения. «Мы подготовили три конверта для ТАСС, с разными заявлениями, — вспоминал Мозжорин. — Конверт номер один — на случай полного успеха. Номер два — на случай вынужденной посадки на зарубежной территории. Номер три — на случай катастрофы. Сотрудники радио и телевидения выжидали. Когда мы увидели, что космонавт достиг орбиты, и получили данные, высоту, склонение, период орбитального движения, Кремль приказал ТАСС вскрыть конверт номер один».

Документы для этого «успешного» конверта составить было непросто. «Когда спускаемый аппарат на своих парашютах достигнет семи тысяч метров, космонавт должен катапультироваться и дальше спускаться на собственном парашюте. Мы не были уверены, включать ли этот элемент в наше сообщение».

Проблема была проста. Советы намеревались, если полет пройдет нормально, претендовать на высотный рекорд для авиации, согласно регламенту, утвержденному особым международным соглашением. Королев очень внимательно прочел эти правила и с тревогой отметил, что пилоты, стремящиеся поставить такой рекорд, обязаны оставаться внутри своего летательного аппарата вплоть до самой посадки. Если летчик выбросится до приземления машины, значит, в ходе полета возникли проблемы. А тогда — никакого рекорда. Можно было бы не катапультировать обитателя «Востока», но Королев сомневался, что человек способен без травм перенести резкое приземление спускаемого аппарата после возврата в атмосферу. Гай Северин, ведущий конструктор снаряжения для пилотов истребителей, уже разработал катапультное кресло для кабины «Востока» — на случай, если запуск Р-7 произойдет неудачно и космонавту придется срочно уходить из зоны мощного взрыва. Если ту же систему применить для выхода из корабля в конце полета, не придется беспокоиться о том, что спускаемый аппарат чересчур сильно стукнется о землю. В будущем спускаемые модули оснастят более мощными парашютами и целым набором ракет в основании, чтобы смягчить удар о землю при посадке. В дальнейшие годы верхние ступени в передней части Р-7, обладавшие большей мощностью, позволяли этой ракете нести на себе более крупные и лучше оборудованные корабли. Но пока рассчитанные соотношения «мощность — масса» не позволяют первому «Востоку» никаких роскошеств. Пока шар нельзя оснастить ракетами для мягкой посадки, и у космонавта остается единственный выход — катапультироваться.

Николай Каманин приказал спортивному комиссару Ивану Борисенко внимательно изучить правила, касающиеся регистрации рекорда высоты. Но к февралю 1961 года задачу так и не удалось решить. Было уже поздно что-либо менять. Стратегическая неправда казалась куда выгоднее, чем масштабная перестройка «Востока». В мозжоринском конверте номер один содержалось «успешное» сообщение для ТАСС, лживо утверждавшее, что космонавт приземлился не покидая корабля. «Долгое время эту легенду подкрепляли официальные документы, — говорит Мозжорин. — Только в эпоху гласности нашему народу и всему миру открыли правду». В других конвертах, по всей видимости, излагалась совсем иная история. Так, если бы «Восток» опустился не на советской территории, применение катапультного кресла стало бы вопиюще очевидным для иностранцев. Мозжорин не помнит, какие именно формулировки он использовал, и сожалеет, что потом конверты были утрачены. «Жаль, что мы их уничтожили. Сегодня они представляли бы историческую ценность».

В этих документах для ТАСС нелегко было описывать даже самые простые детали. На подготовительном этапе казалось естественным назвать капсулу для первого пилотируемого полета в космос «Восток-1», ожидая, что за ней последуют другие; но Олег Ивановский, ведущий конструктор аппарата, вспоминает: «Если бы мы дали ему номер, тогда было бы ясно, что мы затеваем целую серию. А мы не хотели, чтобы кто-нибудь решил, что мы готовим новые полеты, вот почему „Восток“ номера не получил».

Четвертый документ, совсем иного рода, приготовили для хранения в самой капсуле «Востока». Космонавты не должны были этого знать, хотя даже в последние недели перед самым первым пилотируемым полетом в космос велись яростные споры о том, какую степень контроля можно позволить космическому пилоту во время его экспедиции. Все сосредоточилось вокруг загадочного пульта из шести клавиш на левой панели управления «Востока».

Беспилотные космические аппараты управлялись бортовыми электронными системами, по радиоканалам связанными с центром управления полетом на Земле, и это само по себе представляло нелегкую задачу. Но какие новые проблемы возникнут, если в корабль поместить человека? Врачи беспокоились, как бы космонавт-одиночка не сошел с ума, сраженный чувством духовной и психологической оторванности от товарищей, оставшихся на Земле, тогда как службы безопасности тревожились, как бы он не сбежал на Запад, при завершении полета намеренно приземлившись на территории какого-нибудь зарубежного государства. К осени 1960 года в дискуссиях об управлении наметился странный перекос. Цель состояла уже не в том, чтобы дать пилоту власть над его собственной машиной, а в том, чтобы полностью лишить его этой власти. Было решено: управление «Востоком» будет полностью автоматизированным, как у всех беспилотных аппаратов. Возможно, в нештатной ситуации космонавту позволят ненадолго взять на себя управление, правда, при одном условии — если он докажет свою вменяемость.

Инженеры разработали шестиклавишный пульт, который отключал навигационные системы от бортовых компьютеров и позволял пилоту самому «рулить» кораблем, когда возникала необходимость в ручном управлении. Ему сообщат шифр, который следует набрать на клавиатуре, только если руководители полета, находящиеся на Земле, решат, что умственно и психически пилот готов к выполнению такой работы. С присущей ему логикой Сергей Королев разбил этот план на составляющие и задал вопросы об основных допущениях. Зачем отдавать пилоту контроль над аппаратом? Вероятно, из-за того, что отказали автоматические системы, и он вынужден перехватить управление. Но, если корабль выйдет из-под контроля и придет в незапланированное движение, радиосвязь с Землей может прерваться как раз в тот момент, когда пилоту понадобится услышать секретный шифр, задействующий ручное управление. Идея с клавиатурой казалась опаснее, чем вариант «пусть все идет как идет».

Врачи предложили компромисс: можно устроить так, чтобы пилот сумел найти код лишь в том случае, если радиосвязь прервется. Олег Ивановский, один из ведущих конструкторов «Востока», поясняет: «Они решили, что, если он дотянется до конверта, хранящегося где-то внутри кабины, вскроет его, вытащит листок бумаги и прочтет число, которое на нем напечатано, а затем наберет это число на клавиатуре, то есть произведет определенную последовательность продуманных действий, тем самым он докажет, что не сошел с ума и по-прежнему отвечает за свои поступки. Это была опасная комедия, проявление дурацкой секретности, в атмосфере которой мы в те дни существовали». План был явно обречен на провал. Понятно, что конверт следовало разместить в пределах досягаемости, не прятать там, где его слишком трудно будет найти, на случай если в нем действительно возникнет срочная и настоятельная потребность. Психически неуравновешенный космонавт мог бы вскрыть его в любой момент и взять управление кораблем в свои руки. Марк Галлай, заслуженный летчик-испытатель, был прикреплен к космической программе для того, чтобы помочь тренировать космонавтов «Востока». В интервью историку Джеймсу Харфорду он сказал: «Все испытатели считали эти тревоги глупыми. Многие пилоты летали в стратосфере ночью или в условиях густой облачности… У нас много говорили об этой клавиатуре. Мы чувствовали: вероятность, что пилот вдруг спятит, куда меньше, чем возможность отказа радиосвязи… Королеву тоже не нравилась идея с клавиатурой, но он решил согласиться, чтобы успокоить врачей… А если космонавт нажмет клавиши по ошибке? Кто его накажет?»6

Забавно: американские космические пилоты вели такую же битву, но в зеркальном отображении. Осторожные инженеры НАСА поначалу хотели установить полностью автоматизированные системы, но астронавты настаивали, чтобы им предоставили свободу управления. Они использовали громкие заявления в журнале «Life» и на телевидении, чтобы продавить это право распоряжаться собственным полетом или хотя бы добиться равного партнерства с наземными специалистами. Астронавты-индивидуалисты упорно боролись и со всевозможными космическими заводами. В конце концов они добились своей цели: многие компоненты будущего космического аппарата делались так, чтобы астронавтам было удобно ими пользоваться.

Для беспилотных испытательных полетов «Востока» не возникало необходимости готовить клавиатурные коды или тассовские конверты, да и беспокоиться о спасении людей не приходилось. Если аппарат опустится на чужой территории, его можно уничтожить с помощью дистанционного управления и десятикилограммового заряда взрывчатки. Если же не пройдет «разрушительная» команда по радио, через 64 часа после приземления бортовой таймер все равно подорвет машину. Это отучит американских ракетчиков совать нос в дела, которые их не касаются.

Собственно, первые капсулы «Восток» не нуждались в особой помощи, чтобы разрушиться. Первая опытная модель, запущенная 15 мая 1960 года, уже в космосе вышла из-под контроля, начала неуправляемое движение, а потом и вовсе исчезла. 28 июля на борт другого, модифицированного «Востока» поместили двух собак, Чайку и Лисичку. Теперь пришла очередь Р-7 разочаровать своих создателей. Вскоре после запуска ракета взорвалась, уничтожив и собак, и все остальное. В тот день будущие космонавты «Востока» посещали Байконур с первым ознакомительным визитом. Они стали свидетелями запуска корабля, созданного, судя по всему, для того, чтобы благополучно доставить их в космос. Герман Титов с мрачной иронией вспоминал: «Мы видели, как летает эта ракета. И, что еще важнее, видели, как она взрывается».

19 августа в космос отправили двух других собак — Белку и Стрелку. На сей раз, к большому облегчению Королева, Р-7 без капризов вышла на заданную высоту, и экспедиция прошла гладко. Обе собаки успешно вернулись на Землю, совершив 17 витков вокруг планеты. Хрущев пришел в восторг. Но Королев и космические врачи были тайно обеспокоены одним небольшим инцидентом, который произошел в полете. У Белки случилось головокружение от невесомости, и ее вырвало в кабине. Означает ли это, что и людям станет дурно, когда они поднимутся в космос? Камеры, установленные на корабле, во всех подробностях зафиксировали поведение собак. Путешествие им явно не понравилось, но по возвращении они, похоже, чувствовали себя отлично.

19 сентября 1960 года Королев официально представил свой проект космического полета с человеком на борту, и Центральный комитет Коммунистической партии одобрил его. Документы подписали десять видных фигур: сам Королев, его старый сподвижник маршал Неделин (честолюбивый главнокомандующий Ракетными войсками стратегического назначения), министр обороны маршал Устинов, недоверчивый Валентин Глушко… Если дело увенчается успехом, их ждет великая слава. Если же возникнут осложнения, эти десять человек сумеют свалить вину на других…7

Королев планировал запустить космонавта уже к концу 1960 года, но «Восток» по-прежнему отказывался ему подчиняться. 1 декабря сгорела еще одна злополучная пара собак — при возвращении спускаемый аппарат вошел в атмосферу под слишком отвесным углом. 22 декабря (запуски осуществляли в бешеном темпе) новому собачьему дуэту удалось выжить при аварийном катапультировании на специальной платформе, когда Р-7 потерял импульс на полпути к орбите. Двигатель верхней ступени не запустился, и «Восток» упал на землю.

Медики без особого сожаления подвергали собак малоприятным лабораторным экспериментам. Инженеры-ракетчики больше сочувствовали четвероногим космонавтам. Юрий Мозжорин вспоминает о рискованной спасательной операции, когда дорога была каждая секунда: опасения сотрудников космического проекта за жизнь своего питомца оказались сильнее страха перед десятикилограммовыми взрывными устройствами в опытных капсулах. «В 1960 году, примерно в марте, мы отправили собаку в часовой полет. Вдруг нам сообщили, что полет аварийно прекращен и мы больше не получим никаких данных. Мы тут же рассчитали, куда упадет капсула. Получалось — в Сибири, в районе Тунгуски, как раз там, где в 1908 году упал большой метеорит, такое уж совпадение. Все расстроились, говорили: жаль, что собака взорвется. И вдруг через антенны, которые были прикреплены к парашютным стропам, прошел сигнал. Значит, корабль уцелел».

Хорошая новость, если не считать некоторых мелких деталей. Когда на Земле поняли, что орбита аппарата сужается и он падает, была подана «разрушительная» команда. Но ничего не произошло. Очевидно, корабль еще был цел, когда начал свой неуправляемый возврат в атмосферу, но на Землю не пришло никаких сигналов, которые подтвердили бы, что собака на своей платформе катапультировалась. Может быть, она по-прежнему томится в спускаемом шаре? И был ли активирован таймер взрыва? В таком случае собака бы с силой ударилась о землю вместе с аппаратом лишь для того, чтобы спустя 64 часа все равно взорваться! «На Байконуре десять человек тут же погрузились в Ил-14. Стоял густой туман, но они все равно полетели». В помощь им отрядили сотрудников КГБ, которых отправили в более жизнерадостные края — в Куйбышев (Самару), привезти оттуда пару свободных от дежурства саперов, любивших выпивку и девушек. «Их вытащили с какой-то вечеринки, они уже порядочно набрались. Этих ребят доставили на самолете в Сибирь, а мы отсчитывали оставшиеся минуты. Вдруг заряд рванет не через шестьдесят четыре часа, а раньше? Кто знает, как поведет себя таймер? Риск был большой».

Приземлилась капсула возле Северного полярного круга. В марте световой день в этих широтах длится не больше нескольких часов. К счастью, парашют заметили с воздуха незадолго до наступления темноты. Бомбу обезвредили, и собаку спасли.

Эта драматическая история произошла во многом из-за того, что нарушилась радиосвязь с космическим кораблем. У американцев в НАСА имелось преимущество — раскинувшаяся по всему миру сеть станций, работавших на прием радиосигналов, благодаря чему удавалось поддерживать контакт с космическими аппаратами «Меркьюри». Американцы, заключив специальные соглашения с Австралией, Нигерией, Индией, Канарскими островами и Мексикой, установили на их территории большие и мощные радиоантенны-«тарелки». Затем инженеры связи создали широкую сеть ретрансляционных башен и проложили подводные кабели, чтобы соединить эти станции с центром управления полетов на мысе Канаверал. (Знаменитый хьюстонский центр тогда еще не построили.) По сути, «Сеть слежения за „Меркьюри“»8 стала и техническим, и дипломатическим достижением, таким же впечатляющим, как сам аппарат. Она послужила основой для разработки международной системы, которая действует и по сей день. Космические аппараты НАСА всегда остаются на связи, если не считать коротких промежутков, когда их закрывает Луна или какая-то планета.

Советские специалисты не могли создать такую систему, так как зарубежные союзники страны располагались в неподходящих местах. Как только космический корабль исчезал за самым дальним горизонтом Родины, связь с ним прекращалась. Для решения проблемы четыре грузовых судна водоизмещением в 12 тысяч тонн оснастили специальными радиомачтами и отправили бороздить океаны. Суда передавали сигналы с космического аппарата в Советский Союз, и они ретранслировались на Байконур, где их изучал Королев. Поскольку Запад легко мог перехватить эти послания грузовых судов, из соображений безопасности все приходилось шифровать. Мозжорин рассказывал: «За нашими судами следили с воздуха. Самолеты подлетали очень близко и делали многочисленные снимки. Они [западные наблюдатели] никогда не спускались на борт наших судов, хотя, видимо, и догадывались об их назначении по месторасположению и времени. На случай, если они все-таки окажутся на борту, у команды имелась инструкция — немедленно сжечь все шифровальные книги в специальной печи. А когда та или иная космическая экспедиция закончится, суда как ни в чем не бывало возобновят доставку коммерческих грузов, повезут по назначению зерно, пальмовое масло и прочее».

Рассказывают, что некий Иван Иванович первым полетел в космос, и случилось это 25 марта 1961 года, почти за месяц до Гагарина. Он был одет в такого же типа скафандр и снабжен такой же моделью катапультного кресла и парашютного снаряжения. Он хорошо слетал на своем «Востоке» и даже нашел время для передачи на Родину нескольких радиограмм, хотя его космические наблюдения оказались довольно необычными. Он транслировал на Землю рецепты приготовления супов — то щей, то борща со сметаной. Подробности сейчас утрачены, однако, судя по всему, это была сознательная попытка сбить с толку западные станции прослушивания, которые могли следить за полетом.

Спуск и посадка Ивана Ивановича вызвали большое волнение среди тех, кто смотрел на это с земли. Жители ближней деревни видели, как он спускается на парашюте, и решили: что-то не так. В тот момент, когда его ноги коснулись земли, он упал и, видимо, потерял сознание. Разумеется, люди побежали к нему, чтобы помочь, но войска быстро оцепили простертое тело космонавта. Солдаты не пытались оказать ему помощь, они лишь безучастно стояли вокруг: казалось, они преспокойно позволят ему умереть. Селяне были поражены9.

В дальнейшем вокруг этого случая сложилось что-то вроде русской версии легенды о Розуэлльском инциденте[8]. Якобы до Гагарина запускали какого-то засекреченного космонавта, который погиб при возвращении… Масла в огонь подлила статья в прокоммунистической британской газете «Dayly Worker», вышедшая всего за два дня до полета Гагарина и написанная (точнее, состряпанная) Дэннисом Огденом, московским корреспондентом издания. Один прославленный летчик-испытатель получил травмы в автокатастрофе, но Огден решил, что это космонавт, неудачно приземлившийся на космическом корабле под названием «Россия». Еще в 1979 году специалисты Британского межпланетного общества всерьез воспринимали некоторые из этих слухов:

«Имя первого человека, поднявшегося в космос, окружено некоторыми противоречиями. Эдуард Бобровский, французский телеведущий, посетивший Москву в апреле 1961 года, рассказал, что, по данным источников, заслуживающих доверия, Сергей Ильюшин, сын знаменитого русского авиаконструктора и отчаянный пилот, использовал все свое влияние, чтобы полететь в космос за три или четыре недели до Гагарина. После возвращения команда спасателей нашла его в ужасном состоянии. С тех пор Сергей Ильюшин находится в коме»10.

На самом деле Сергеем звали знаменитого конструктора, а имя его сына — Владимир, не говоря уж о том, что фамилия Бобровский не очень-то похожа на французскую. Слухи не ослабило и то, что техники Королева, готовившие запуск, крупными черными буквами намалевали «МАКЕТ» на лице Ивана Ивановича и на спине его скафандра еще до того, как закрепить его в шаре и отправить в небо. Не повлиял на слухи и тот факт, что рецепты супов, транслируемые из космоса, явно были записью, а не исходили из уст живого космонавта, находящегося на орбите. Как вспоминает Олег Ивановский, тема этих сообщений стала предметом горячих споров перед полетом: «Нам требовалось проверить, можно ли с помощью радиосвязи передавать человеческую речь из космоса, так что мы решили записать пленку. Но сотрудники госбезопасности заявили: „Нельзя, а то на Западе услышат человеческий голос и решат, что мы тайно запустили космонавта-шпиона“. Не забывайте, прошло всего несколько (одиннадцать) месяцев после истории с Гэри Пауэрсом. Тогда мы решили записать какую-нибудь песню, но ребята из госбезопасности возразили: „Вы что, с ума сошли? На Западе подумают, что космонавт спятил и вместо выполнения шпионского задания распевает песни!“ Тогда предложили записать хоровое пение: никому ведь не придет в голову, что мы запустили в космос целый хор. В конце концов так и сделали — записали хор и рецепты».

9 марта отправили в небо менее реалистичный манекен, предшественника Ивана Ивановича. Когда эти два испытания прошли успешно, Королев решил: «Восток» готов принять на борт настоящего живого пилота. Приходилось идти на риск, выбора не было. В космос вот-вот должен был отправиться американец в рамках проекта НАСА «Меркьюри». Американцы тоже готовы были сажать в ракеты отважных добровольцев-военных, притом что история предыдущих запусков и у них не отличалась безупречностью. Ничего, главное — победить Советы.

По случайности Мозжорин и его специалисты-баллистики получили в свое распоряжение многие из документов, открыто публиковавшихся НАСА, но им приходили и секретные донесения разведки о подготовке к старту на мысе Канаверал, в том числе — сведения о задержках по техническим причинам и о неудачных запусках беспилотных аппаратов, затормозивших проект «Меркьюри» на первых этапах. Это отчасти объясняет, почему советские успешные запуски нередко на считаные недели или даже дни опережали аналогичные программы США. Мозжорин вспоминал: «Помню, как-то раз я получил документ на трех страницах — данные о секретных орбитах американских спутников. Я сказал: „Да на что они мне? Тут просто расчеты по ньютоновским законам гравитации“. Но, думаю, нашим разведчикам пришлось эти цифры где-то специально добывать. Конечно, американцы знали, что мы делаем, но молчали, пока молчали мы. Каждая сторона притворялась, будто понятия не имеет, чем занимается противник. В каком-то смысле это была мальчишеская игра, но в результате обе стороны добились огромного технического прогресса и возникла всемирная космическая индустрия, приносящая пользу каждому».

Между тем, без особой связи с этими запутанными стратегическими играми на международном уровне, Мозжорину пришлось организовать самые простые и дешевые меры безопасности из всех, какие он знал. Меры эти были направлены исключительно на благо космонавтов. «Мы положили пистолет в аварийный набор „Востока“, на случай если наш пилот приземлится в африканских джунглях или в каком-то подобном месте и вынужден будет защищаться от диких животных. Конечно, не от людей. Если он встретит людей, он должен будет попросить их о помощи. Не предполагалось, что он станет в них стрелять».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.