Герман Беликов ПИСЬМА ПЕРИОДА ПЕРЕСТРОЙКИ (Л.H. Польский — Г.А. Беликову)
Герман Беликов
ПИСЬМА ПЕРИОДА ПЕРЕСТРОЙКИ
(Л.H. Польский — Г.А. Беликову)
Леонид Николаевич ПОЛЬСКИЙ! Кем он был для меня?
Главным авторитетом в историческом краеведении. Он был продолжателем дел Иосифа Викентьевича Бентковского и Григория Николаевича Прозрителева.
Но это одна сторона его жизни. Глубокое знание истории своего края дореволюционного периода позволило ему разобраться с большевистским настоящим и стать его непримиримым врагом. Этот путь прошел и я, но гораздо позже.
Письма, публикуемые сегодня, писались Леонидом Николаевичем не для публикации, они рождались на «чистом листе» — без правок и строгой последовательности в описываемых событиях, писались от сердца и без оглядки на власть предержащих. Это был крик человека, загнанного после перенесённых им ужасов ГУЛАГа, в вакуум гнетущего, могильного молчания со стороны той же власти и многочисленных её подпевал. Он оказался как бы в той же «железной маске», давшей право ему жить, но не произносить своего имени и всё время молчать. Как это было тяжело для высокообразованного, эрудированного, умного, просто человечного человека. И вот после первых писем ко мне, особо ничем не примечательных, после прочтения уже моих писем к нему, он, видимо, поверив мне, впервые после освобождения, не написал, нет, буквально выплеснул на листы бумаги всю свою боль пережитого, всё свое неуважение к советской власти.
Так случилось, что с Леонидом Николаевичем на своем творческом пути встретился не сразу. Увлекшись географическим краеведением, где моим учителем был Владимир Георгиевич Гниловской, я не мог пройти мимо многочисленных публикаций Евгении Борисовны Польской, прятавшейся за псевдонимами Горская и Борисова. Лишь позже узнал, что одним из авторов этих публикаций был Леонид Николаевич.
После выхода в свет книг «Дорогие адреса», «И звезда с звездою говорит», «Ессентукские встречи» и др. я все больше интересовался судьбой этого загадочного человека. К тому времени у меня вышло уже несколько книг по географии и истории Ставрополя и края, а также многочисленные публикации во всех краевых газетах. И вот однажды, где-то в 1988 году, в Ставропольскую краевую библиотеку им. М.Ю. Лермонтова на мое имя пришла открытка за подписью — Л.Н. Польский.
Так впервые у меня произошла заочная встреча с «тем самым Польским». Из открытки узнал, что ее автор давно и внимательно следит за моими публикациями и, в основном, одобряет их. В тот же день в Пятигорск ушло уже мое письмо Леониду Николаевичу. Так завязалась переписка, достигшая апогея к 1990 году. Леонид Николаевич писал мне: «Пишите правду и одну правду, она ваше оружие против лжи и подлости советских борзописцев и их хозяев».
В 1991 году вышла моя книга «Дорога из МИНУВШЕГО», сразу ставшая бестселлером. Успех книги был не только в том, что перед читателями открылся совершенно неизвестный им мир дореволюционного Ставрополя, совсем не такой, какой на протяжении десятилетий подавался советскими «летописцами». Но в книге не было и намёка на дальнейшую созидательную роль советской власти и коммунистической партии в сохранении и приумножении достигнутого. Наоборот, исподволь говорилось об обратном.
Письма Леонида Николаевича заставляли меня, опираясь на документальные факты, уже в открытую обвинять власть, превратившую некогда богомольный, культурный, богатый и цветущий город в серую «сусловскую» вотчину.
Мне приходилось обращаться к Леониду Николаевичу с разными вопросами, одним из них о периоде временной оккупации Ставрополя, тогда Ворошиловска, немецкими войсками. Многое из того, что он написал мне, вошло в книгу «Оккупация», изданную в Ставрополе в 1998 году. Эти воспоминания оказались бесценными, ибо ничего подобного нельзя было найти ни в архивах, ни в имеющихся публикациях по тому времени. Но, как говорят в народе — «Правда глаза колет». Многое в книге, где в какой-то мере удалось сломать сложившийся стереотип о немецком солдате, не понравилось товарищам с партийными билетами. Но вот у тех, кто пережил оккупацию, никаких возражений по описываемым событиям не было. Наоборот, в краевых газетах, кроме газеты «Родина», были опубликованы положительные рецензии.
Леонид Николаевич был частично знаком с рукописью «Оккупация», вычитав лишь материалы, написанные на основе его воспоминаний. Саму книгу он прочитать не успел. Но его мысли, выраженные как в письмах, так и телефонных звонках и встрече с ним в Пятигорске, были и остаются для меня сегодня главным наставлением УЧИТЕЛЯ.
«Мне бы хотелось ниспровергнуть ложь о гражданской войне и других событиях нашей местной истории», — писал он в одном из писем. Именно эти строки заставили меня взяться за ниспровержение лжи имевшей место в Ставрополе. Так родилась рукопись «БЕЗУМИЕ ВО ИМЯ ИДЕИ» (Ставрополь: 1917–1937 гг.), главы которой с конца прошлого года публикуются в газете «Вечерний Ставрополь».
Спасибо всем, кто сегодня вспомнил о Евгении Борисовне и Леониде Николаевиче Польских. Спасибо за книгу «Это мы, Господи, пред Тобою», в редактировании которой принимал участие Леонид Николаевич. Спасибо, что решили опубликовать некоторые из сохранившихся писем Леонида Николаевича ко мне, правда за один год (1990-91), но какой год — канун развала коммунистической системы. Леонид Николаевич Польский дожил до этого времени. Память же о нем будет жить долго в его учениках и многочисленных трудах, имеющих непреходящее значение.
* * *
Дорогой Герман!
Давно ничего никому не писал: 1. болел и очень серьёзно, 2. усердно работал над сводной краеведческой работой о Пятигорске, где в полемически резком тоне описывал, как наши местные сатрапы довели старейший курорт до полного оскудения и развала. Одна глава посвящена нашим партийным боссам, начиная с Г.Г. Анджиевского.
Никак не мог ответить Вам: всё ждал Вашего приезда. В общем остался доволен путеводителем. Но ждите приказов генерала от кавалерии Т.А. Емануеля за упорное искажение его фамилии о водворении Вас на 3 дня на гауптвахту и сурового взыскания со стороны М.А. Суслова за неумеренное жонглирование словом «ставропольчане». Ведь это он первый нарушил нелепую традицию времен Ефремова, Кулакова, Горбачёва и Ко неожиданно обратившись на собрании по случаю 200-летия Ставрополя с призывом «Ставропольцы!». Именно это название исторически свойственно, а не придуманное «варягами» слово «ставропольчане». От них пошли и ненавистные «пятигорчане».
Что касается запроса о М.Ю. Лермонтове, то следуйте тексту моей статьи в «Утре Кавказа». В том же дворе, где был 700-летний дуб, находилось и военное депо.
Всего Вам доброго! Привет семье!
Ваш Л.П.[26]
* * *
Дорогой Герман!
Последние недели непрерывно стучал на машинке, работая над последней своей краеведческой работой «Главный проспект». Долг, оставшийся за мной с 1980 года, с 200-летия Пятигорска. Пишу раскованно, разношу в пух и прах всех подонков, которые, вторгаясь в историю, нагло затемняли её.
Но в своем путешествии по проспекту пока дошёл лишь до Собора, а надо прогуляться до вокзала и памятника Кирову.
Что касается Вашей вырезки о лермонтовских местах Ставрополя, то я с ней вполне согласен. Она тоже отталкивается от последнего дома, так называемого военного депо, стоявшего на Воробьёвке и снабжавшего боеприпасами передовые посты в Архиерейском лесу, по реке Ташле и у Холодного родника. Да и внешний вид домов усадьбы свидетельствует об их глубокой старине. На Воробьёвке (позже Лермонтовской) — это одно из самых старых зданий времён основания крепости. Старина места подчеркивалась и находившемся во дворе 800-летним дубом. Жаль, что он так внезапно «дал дуба», а мог бы еще служить украшением города, если бы местные дендрологи следили за его состоянием! Благодаря Вам на карте города больше не осталось белых пятен. Вы все их успешно стёрли!
Приходилось ли Вам читать книгу Н.Н. Баранова о Ставропольском юнкерском казачьем училище, коего он был первом начальником и основателем? При нем из стен училища вышли десятки офицеров, впоследствии прославившихся кубанцев, терцев и горцев. Если найдете, то непременно напишите об этой редкой книге!
Попросите Охонько дать Вам мою работу «Лермонтовский Ставрополь». Она осветит многие вопросы ставропольского лермонтоведения, над которыми я начал свои труды в 1939 году, живя в Ленинграде и пользуясь книжным богатством ГИБ. Составил для музея целую подборку хрестоматийных материалов. Жаль, что тогда Вас не знал и общался лишь с одним В.Г. Гниловским. А музейные девки направо и налево раздавали мои материалы Христинину, Муравьёву, Шацкому, не называя автора.
Что сейчас печатаете в «45-й параллели?» Пожалуйста, присылайте все Ваши новые публикации. Сам не успеваю даже следить за ними!
P.S. Сообщили, что вышла Ваша книга[27] Поздравляю, очень рад!
Кланяйтесь жене. Евгения Борисовна сердечно приветствует. Жду Вашего появления у нас. Поклон казачьему полковнику[28].
* * *
31.03.1990 г.
Дорогой Герман!
Рад был Вашему письму и свой первый привет послал Вам с Юрием Алексеевичем. IIpocил его заверить, что у меня нет и не может быть к Вам ни малейшего неприязненного чувства! Наоборот, я восхищаюсь Вашей завидной активностью на нашем многотрудном краеведческом поприще. Больше того, очень прошу посылать все Ваши публикации, появляющиеся во мне недоступном «Вечернем Ставрополе», до Пятигорска недостигающим…
Давно пора уже и Краевому издательству издать Ваши ставропольские очерки. Будьте посмелее, поэнергичнее и поназойливее! Они уже навыпускали много ужасной мути, особенно Христинина невежественную «Римму Иванову». Мой друг-москвич, видный военный историк А.Кавторадзе, которому я давал её поглядеть, отозвался о ней крайне непотребно, что такой «бред сивого мерина» он не позволит себе использовать даже на сортирную подтирку… Еще хуже изданная в Ставрополе его книга о Кисловодске. А в книжке о Ставрополе он спутал титулярных советников с «титулованными советниками»… Такие вещи я не прощаю! Никогда не прощу, с позволения сказать, доктору исторических наук Чекменёву, что у него в книжке князь А.И.Баратынский пять раз назван «Баратянским»!
К Вам же у меня есть лишь одна «претензия» — гостиница Найтаки. Как Вы не разглядели всех ее признаков по «Проделкам на Кавказе» — гостиничной галереи на 2-м этаже, зала-ресторана, выходящего на балкон, конюшен и фуражных складов почтовой станции во втором дворе, выходящей на бывшую Михайловскую улицу?! А я еще в 1939 году шагами отсчитал, сделав замер по плану города, расстояние от Троицкого собора до почтовой станции, то есть до гостиницы Найтаки с бассейном для лошадей для неё напротив по бульвару. По этим совокупным признакам и определил её местонахождение, которое потом А.В. Попов самолично перенес к зданию напротив Дома Командующего…[29]
Тогда же я установил местонахождение военного депо, последнего здания на Лермонтовской улице, во дворе которого рос 800-летний дуб. Не думая, что мне предстоит долгая жизнь, я и поспешил опубликовать в «Утре Кавказа» в 1942 году заметку о «Лермонтовском Ставрополе». Не мог также пройти мимо другой темы — о первой в Ставрополе газовой электростанции на 800 киловатт, построенной на ставропольском газе в оккупацию. Это была поистине выдающаяся для России сенсация и я как бывший ленинградский корреспондент «ЗИ» (так журналисты звали газету «За индустриализацию») не мог не оставить об этом следа.
Вот и все, к чему я приложил перо. А остальное мне уже приписали на следствии в 1945 году в СМЕРШе ЗапСибВО в Новосибирске, когда я находился в ПФЛ (проверочно-фильтрационном лагере). Среди них статьи М. Хоперского (Земцова) о казачестве, очерк Л. Градова «Быть Ленинграду пусту» (О блокаде), статьи Коли Лучника о кафедральном соборе и др. Для Коли Лучника, ныне выдающегося учёного в области космонавтики, отсидевшего 10 лет в «Архипелаге ГУЛАГ» за одну эту статью, я, каюсь, придумал и его ухищрённый псевдоним. Каюсь, что на конкурсе названий для газеты, устроенным зондерфюрером Э. Шюле, бывшим пресс-атташе немецкого посольства в СССР, первое место взяло придуманное мною «Утро Кавказа».
Лично я не принимал активного участия в ней по одной важной причине: меня ГРУ оставляло в Ставрополе быть «партнёром» моей мнимой «невесты»— радистки, которая должна была прибыть из Армавира, где был штаб Северо-Кавказского Фронта. Много десятилетий (собственно 50 лет, полвека!) я хранил молчание и лишь теперь решил хотя бы в письме к Вам предать всё огласке!
По возвращении в Ставрополь из «Архипелага ГУЛАГ», где я был в «Речном» особом лагере под № 1Л-354, я не раз обращался к зам. начальника КГБ М.К. Попову разобраться в моих оккупационных делах и, благодаря его любезности, узнал, что моя «невеста» попала в Армавире под бомбежку и погибла, а мой «вербовщик» — майор Главного Разведуправа в войну без вести пропал… Спасибо и на том!
Не погибни эта «невеста» и это письмо никто бы никогда не написал! Можно не сомневаться, что немецкие радиопеленгаторные станции тотчас бы засекли радистку на первом же сеансе и ворвались к нам в дом на Подгорной улице через 5-10 минут. Именно так была «усечена» на колокольне Лазаревской церкви в Пятигорске во время первого радиосеанса советская радистка, захвачена с «поличным» на месте. И она, и настоятель церкви священник Геккель моментально были расстреляны. Что-что, а в этих делах немецкий Абвер был решителен и безпощаден!
У меня же о том времени осталось одно свидетельство — снимок нашего дома со столбом, к которому был проложен свет 31 июля 1942 года, за три дня до оккупации! Я сам ходил на электростанцию оформить срочный наряд на проводку света ради того, чтобы… я мог предаваться своим журналистским занятиям (так официально был оформлен наряд). Все это было чистой воды «дуристика», так как в ту пору не только вся Подгорная слободка, но и три четверти города утопали в кромешной тьме… Просто странно, как это Абвер не обратил внимания на такого журналиста-фаворита Ставропольского энергосбыта, каким оказался я…
Вот тогда-то я приложил руку к спасению драгоценной библиотеки Крайархива, находившейся на 2-м этаже колокольни. На все шкафы повесили надежные замки для предотвращения хищения. В ту пору в Архиерейском доме находился штаб румынских войск, приданных к армейской группе «А» фельдмаршала Клейста. Румыны — православные и предложили моему отцу помощь в освобождении Андреевской церкви от заполнявших её архивных дел. Они думали решить дело быстро — послать в церковь батальон, выбросить бумажные связки и, не раздумывая, сжечь. Я решительно запротестовал, считая архив национальным достоянием, пошёл с отцом к бургомистру С.Н. Меркулову, объяснил суть дела и он передал в распоряжение церкви свой конный транспорт. На нем за две недели перевезли архив в первый этаж краеведческого музея. Церковь привели в порядок, освятили, из музея — из его атеистического отдела — забрали иконы, утварь, облачения и вслед затем открыли церковь, С тех пор и действует…
Тем не менее, начальник Архивного отдела Суров не только не пустил меня на порог в архив, но и накатал на меня и жену телегу в Москву. Судя по ставшей мне известной реплике М.А. Суслова: «Не трогайте старика. Пусть работает», я полагаю, что он тоже знал о причине экстренной проводки света в наш дом и запомнил мою фамилию. Вот об этом доверительно и конфиденциально Вам теперь и сообщаю!
Всего Вам доброго! Искренне Ваш п/п.
P.S. Вы продолжатель дела Гниловского, Шацкого и потому с Вас особый спрос! Теперь Вы «фельдмаршал краеведения» и высоко держите этот «жезл»! Желаю во всем успеха!
* * *
Дорогой Герман!
Не писал Вам, т. к. Ю.А. Хоменко заверил меня, что привезет Вас на денёк из Ставрополя на своей машине. Так я прождал целых три недели, но вы оба так и не появились.
Хотел сообща разобраться в своем архиве церковных фотографий. Мне кажется, что Юрию Алексеевичу и Вам следовало бы составить альбом всех действующих церквей Ставрополья. Вы, конечно, читали в «Ставрополке» интервью Коротина с Владыкой Гедеоном, где он назвал все наши имена в перечне краеведов. А в воскресном номере в подборке материалов об архиве Вы и Хоменко снова названы в числе тех, кто активно работает в наших архивных фондах. «Исполать Вам», как говорится, успеха в этом деле!
Я тоже, старый маразматик, тоже недавно клюнул на удочку пятигорского телевидения и поехал на днях с ними к себе на родину, на Кубань, в колхоз «Казьминский» и там записали мои впечатления детских лет. Но мою беседу, несмотря на гласность, вопреки закону о печати, партийные редакторы искромсали как хотели, как будто не было решения об отмене п.6 нашей конституции. Конечно же, мои высказывания о дореволюционной жизни Казьминки не пришлись к нынешнему двору. Но в то же время красноречив тот факт, что численность населения сократилась в ней вчетверо: с 20 000 до 5 000.
Пришло письмо от Прозрителева с приветом от Вас и Хоменко и обещанием навестить меня в Пятигорске. Очень буду рад встрече. Хотелось бы договориться о совместных историко-краеведческих «ударах». Мне бы хотелось ниспровергнуть ложь о гражданской войне и других событиях нашей местной истории. Евгения Борисовна маленькой девочкой была на суде над Ашихиным в школе на Форштадте. А я гимназистом помню, как перед мужской гимназией выкатили пушку, чтобы разогнать Ставропольский совнарком и свергнуть Пономарёва (с его сыном я сидел на одной парте в гимназии).
Вашу просьбу о воспоминаниях, посвященных периоду август 1942 — январь 1943 гг. постараюсь выполнить, но прежде хочу определить свои исследования о Булгакове и Солженицыне.
В Пятигорске замышляют выпустить «42-ю параллель», но редактором прочат партийного ставленника, бывшего редактора «Кавказской здравницы» Чечнева. Некогда хорошую и популярную на КМВ газету он довел до ручки…
Всего Вам доброго! Будьте здоровы! Искренне Ваш Л.П.
P.S. Кланяйтесь Ю.А. Хоменко! Что-то он молчит и не показывается…
Об Агафодоре и его погребении есть мой очерк среди множества других очерков, посвященных истории Ставропольской епархии[30].
* * *
01.12.90 г.
Дорогой Герман!
Очень рад был Вашему письму, но отвечаю на него с опозданием и очень сам этому огорчаюсь. Но Вы не представляете какой поток людей обращается ко мне, бывают дни, что с утра до вечера я не успеваю сходить в уборную — так густо идут посетители или «прихожане», по выражению Б.М. Розенфельда. Обычно свою переписку я ограничиваю рамками мемориальных почтовых карточек, исписывая их с двух сторон. И получается в конце концов большое эрзац-письмо. Но Вам мне хочется ответить подробно и обстоятельно.
Вы, как я уже знаю, получили конверт с Вашей фотографией, на которой изображён с группой духовенства обновленческий молодой семитского типа епископ Лев. Снимок сделан возле колокольни, построенной в дни празднования 900-летия крещения Руси. Сам храм находился в нижнем этаже и там в мае 1919 года был погребён архиепископ Агафодор, автор знаменитого учебника по «Закону Божьему».
В Андреевском соборе в начале мая 1919 года проходил Южно-Русский православный церковный собор, на который меня водила моя бабушка Глафира Ивановна Стасенко. Учась в Ставропольской 2-й мужской гимназии, я жил на квартире в ее доме на тогдашней Вельяминовской улице (рядом с нынешним зданием УКГБ), в глубине двора. На этот собор, где было много иерархов и видных деятелей старой России, приезжал из Ставки в Екатеринодаре генерал А.А. Деникин. Я видел его на паперти храма, говорящим речь к собравшейся публике. Он был в серой черкеске и большой папахе.
Бабушка показала мне большую братскую могилу офицеров, зверски растерзанных во время офицерского ночного восстания 8–9 июля 1918 года (по новому стилю Г.Б.). Видел я также могилу Риммы Ивановой, роскошный памятник на могиле губернатора Никифораки. А вот железная беседка на могиле Попко не запомнилась, но уже тогда в доме бабушки слышал рассказы ее дочерей, как в Ставрополь ещё до революции часто приезжали вылощенные офицеры Генерального Штаба с аксельбантами на груди ради того, чтобы поработать в уникальной генеральской библиотеке, знаменитой на всю Россию подбором литературы по истории Кавказской войны.
Во время собора сам Владыка Агафодор был настолько слаб и немощен, что мог наблюдать за его работой лишь в окошко прорубленной двери из храма в Архиерейский дом. Я сам видел стоявшего у окошка старичка в скуфейке и слушавшего речи на соборе протопресвитера военного духовенства Шавельского с золотым наперсным крестом на Георгиевской ленте, бывшего донского атамана графа Граббе в нарядной черкеске и богатой серебряными украшениями шашке и кинжале, строгие черные смокинги двух известных публицистов и общественных деятелей князей Трубецких и других.
От того времени хорошо запомнился и неповторимый «бархатный» звон колокола Кафедрального собора, разносившийся по всему городу и его окрестностям. По звону этого колокола я, ученик 3-го класса гимназии, спешил на службу в церкви Александровской женской гимназии читать детским дискантом часослов. К этому меня приобщил наш законоучитель о. Иоанникий Петров, с сыном которого Вы переписываетесь. Мне интересно знать, где, в каком городе склонил свою главу милый и душевный пастырь о. Иоанникий? Кланяйтесь, пожалуйста, его сыну от одного из признательных учеников его отца! Память сохранила его уроки по Закону Божьему с показом цветных картин на библейские и евангельские сюжеты.
Я в ту пору жил с родителями на Кубани и в Ставрополь меня возили за 60 вёрст на подводе через станицу Барсуковскую, хутор Извещательный и Татарку. Помню как однажды в метель нас где-то у горы Недреманной обогнал медленно пробиравшийся по сугробам Туапсинской ветки паровоз с железнодорожным составом из платформ и вагонов.
В боях под Недреманной осенью 1918 года «Добровольческая армия» несла большие потери и погибших офицеров отпевали под погребальный звон колоколов в Ставропольских храмах. В боях этих был смертельно ранен видный белогвардейский генерал Дроздовский. Он долго болел и умер в Ставрополе[31]. Может быть отец. Иоанникий его и отпевал в Варваринской церкви?
Не знает ли что на этот счёт его сын?
В ограде Варваринской церкви, которую строили Стасенковы, некогда находились три могилы декабристов, которые уничтожили при сносе церкви и кладбища. Может быть он слыхал и об этом? На Кавказе служило 65 декабристов и из них по меньшей мере до 15 человек погибло в боях или умерло на Кавказе.
Я не исключаю, что для служебных надобностей мог быть устроен из Архиерейского дома подземный ход в расположенную прямо против него Духовную консисторию (в ней теперь библиотека педагогического института). Для удобства сообщения между епархиальными архиереями и канцелярией с большим движением бумаг по управлению Кавказской епархией могли проложить хорошо оборудованный освещенный подземный переход.
Из Вашего письма я не понял, чем я могу быть полезен в отношении истории ставропольских церквей? Уточните, пожалуйста! Сам я располагаю лишь выписками из «Кавказского календаря» за 1855 год со статьёй о Ставрополе. Ю.А. Хоменко пытался её прочесть, но кто-то успел статью вырвать. Возможно, это дело рук новоявленных «краеведов» Христининых и Госданкеров? Ведь это нужно было только им!
Я с Вашей подсказки прочёл «труд» Христинина для «Гостей Ставрополя» и ужаснулся: кроме цветных снимков о самом городе ничего не сказано! Говорится о Римме Ивановой, о пароходе «Ставрополь», о ставропольце — герое-афганце и др., но видно, что собственно о Ставрополе и его истории он располагает крайне скудными сведениями. Как это он ещё прошёл мимо истории строительства эсминца «Туркменец Ставропольский», построенного туркменами Ставропольской губернии на пополнение флота России на средства собранные моим дядей, вице-губернатором и главным приставом кочующих народов Афанасием Алексеевичем Польским? Но тут бы он непременно пошёл по стопам Коротина, по невежеству презрительно обозвавшего его «полицейским приставом», хотя тот на деле был в губернии вторым лицом и имел «генеральский» чин действительного статского советника. Я был с отцом в его доме в 1919 году на углу нынешних улиц Артёма и Ленина и хорошо его помню с красными лампасами и красной подкладкой на шинели. Этот мерзкий «комитетчик-гебист» в книжке о Римме Ивановой наплёл дикую «бредовщину», будто его могилу в ограде Андреевской церкви разрушили по указанию какого-то архиерея. «Наивности» Христинина нет границ! Будто он и вправду не знает, кто же уничтожал в нашей стране церкви, сбрасывал с них колокола, выбрасывал мощи из серебряных рак, сносил с лица земли кладбища… А редакторы Крайиздата такой бред, не лезущий ни в какие ворота, печатают… Ваш Юра Куликов способен на это, а вот Женя Панаско — нет! Я его глубоко уважаю.
Юрий Алексеевич привёз мне «Вечерний Ставрополь» за 15 мая со статьёй о Тифлисских воротах. Раньше я полагал, что их возвёл Граббе в честь взятия им крепости Ахульго. По этому случаю была выбита одна из медалей для участников штурма. Но полагаю, что Вы вышли на более достоверные документы ГАСКа, что ворота возвёл не Граббе, а Гурко в честь 30-летия Бородинской битвы. Так что свои сомнения на сей счёт снимаю в Вашу пользу. Но попадись Вы на глаза Георгию Арсеньевичу Емануелю, он бы Вас непременно отправил бы на гауптвахту за 4 ошибки, допущенные в его фамилии. В этом отношении он был суров и непримирим[32].
Если Вы ещё сможете обратиться к «Утру Кавказа», то поищите за ноябрь-декабрь 1942 года статью Л. Градова «Быть Петербургу пусту» (на 1-й стр.). Эта статья — одна из первых поведала об ужасах ленинградской блокады. Обращаю на неё Ваше внимание и прошу сообщить о своём впечатлении. По некоторым соображениям мне оно будет интересно!
По прочтении Вашего очерка о нашем кафедральном соборе вспомнил, что немцы выпустили к новому 1943 году поздравительную открытку с видом кафедральной колокольни. Фотография была сделана из рощи. Может быть Вам посчастливится отыскать такую открытку?! Во всяком случае хоть знайте об этом, как и о пуске первой газовой электростанции в стране. Она располагалась у стен школы по дороге к вокзалу на одной параллели с Успенским кладбищем.
В свою очередь прошу Вас об одном личном одолжении. Я писал на имя Сутулова письменное предложение — выслать ему рукопись крайне ценной, с моей точки зрения, публикации «Ставропольские и кубано-терские родственные связи А.И. Солженицына» с приложением многих редких, никогда ещё не публиковавшихся снимков. Написал так из-за грозного предупреждения редакции, что она не возвращает авторам рукописи. И просто не хотел вдобавок рисковать, что рукопись начнёт гулять по чужим рукам, что уже в моей практике бывало. Вместе с письмом-предложением послал нашу недавно вышедшую хорошо оформленную художественно книжечку «Л.Н. Толстой и Пятигорье». Это филантропическое издание предназначено для пополнения фонда памятника писателю в Пятигорске. Однако, Сутулов мне ничего не ответил! Удобно ли Вам выяснить у него: получил ли он моё письмо вместе с книжечкой? Буду за это Вам благодарен и признателен! Но может быть Сутулов принадлежит к Христининской «команде» и мне не следовало «метать перед ним бисер»? Пожалуйста, разъясните! Буду очень рад.
Всего Вам доброго! Кланяйтесь Юрию Алексеевичу и Вашей супруге!
Искренне Ваш п/п.
* * *
Дорогой Герман!
Давно собираюсь послать Вам свой «исторический мемуар» о том событии, которое наш Ставрополь перенёс с 3 августа 1942 г. по 20 января 1943 г. И Вы, наверно, запомнили начавшееся страшной бомбёжкой воскресное утро, унёсшее несколько сотен жизней людей, стоявших в очередях в районе Нижнего базара и бежавших вслед за отступавшими воинскими частями по улицам Невинномысской (Молотова) и Госпитальной (Ленина). Московское радио в тот день с утра щебетало об упорных боях в районе Сальска, тогда как на беззащитный Ставрополь уже неслась грозная армада танков армейской группы «А» фельдмаршала Клейста. Это было незабываемое зрелище! Не успели прозвучать разрывы последних бомб над городом, как с северной стороны — с Ташлы показалась лавина громадных машин и танков ешё с вечера сосредоточившихся в районе с. Донского. На протяжении всего дня нескончаемая вереница главных сил армейской группы «А» (её лозунг был «Panzer voran» — «Танки вперёд»!) вливалась в город, растекаясь по улицам и рассредоточиваясь по городским окраинам. Большое число танков сразу же расположилось в роще (парке культуры и отдыха) и простояло до конца оккупации[33].
Внезапность возникновения главных сил в Ставрополе непостижима! Бюро Ставропольского крайкома прервало своё заседание, когда по городу уже неслись немецкие танки… Курсанты авиационного училища[34] разбегались куда попало, увидя грохочущие танковые колонны прямо из окон учебных классов. Госпитали остались не эвакуированы и их «ранбольные» недвижимо лежали на койках. Наиболее предусмотрительным оказался НКВД: ещё за неделю до событий по дороге на Старомарьевку брели многочисленные этапы в сопровождении охраны и лающих овчарок. Какую-то часть самых отъявленных «врагов народа» успели расстрелять и их тела бросить в устроенные во дворе тюрьмы известковые ямы…
Захваченные врасплох райкомы не могли сообщить в крайком партии о стремительном продвижении немецких авангардных частей. Телефонная связь с городом была перерезана и звонить уже было некуда. О секретаре крайкома М.А. Суслове тогда говорили, что будто бы он на второй день оккупации приходил к зданию горкома партии «напротив входа в рощу» и сокрушённо печалился: «Что я скажу о случившемся своим коммунистам?». Это может быть и родившаяся в те дни легенда. Но на форштадте упорно ходила молва, что в первые дни оккупации Суслов скрывался в сарае своей прислуги на Невинномысской улице. Этот слух косвенно подтверждён появившимся в печати воспоминанием о том, как ночью 5–6 августа 1942 г. видели Суслова ехавшим в машине вблизи села Татарка. Не исключено, что Суслов, застряв в городе, вынужден был пойти на прорыв по неустойчивым тылам противника, держа курс на Кизляр, где он затем и обосновался. Сам он эту свою тайну так и унёс с собой в могилу, нигде и никогда не обмолвившись словом, как ему пришлось бежать из тогдашнего Ворошиловска, захваченного оккупантами[35]. Город достался им целёхоньким «на блюдечке с голубой каёмочкой».
Немецкое командование обратилось к населению с приказами и извещениями, возложив заботу о жителях на городскую управу во главе с бургомистром С.Н. Меркуловым. Городская управа расположилась в здании горисполкома. Организовалась полиция и набраны полицейские. По одному из первых распоряжений все жители должны были с паспортами зарегистрироваться в отделениях полиции. Всем было предписано оставаться на своих рабочих местах. В здании Госбанка открыли биржу и там надлежало взяться на учёт тем, кто не имел работы.
В первые дни оккупации немцы смотрели сквозь пальцы на грабежи магазинов и складов и население таким путём запасалось разными продуктами. На мельницах пустили в переработку не сгоревшее на элеваторах зерно и из муки начали выпекать хлеб, который стали выдавать населению по карточкам (по 500 гр.). Хлеб был задымлён, но у не избалованного советской властью населения он с успехом шел в пищу…
Шёл август, на полях созрел богатый урожай картофеля, овощей, фруктов. Горожанам предложили исполу собирать эти дары природы и тем восполнять свои продовольственные запасы. На верхнем рынке началась бойкая торговля и за немецкие оккупационные марки можно было приобрести все сельскохозяйственные припасы — птицу, баранину, масло, яйца и пр. Немецкие солдаты, в отличие от наших, регулярно ездили к своим семьям в отпуск и, возвращаясь из него, везли с собой товары на любой вкус от французских духов и чулок до португальских сардин и бутылок рейнского вина. Это был тот самый вольный рынок, о котором мы все мечтали, что он откроется по прошествии 500 дней. Такие многолюдные рынки были отличительной особенностью всех оккупированных городов. Люди с коммерческой жилкой вели успешную торговлю, открывали мастерские, комиссионные магазины, кофейни, ресторанчики. Богаты были базары в Херсоне, Николаеве, Киеве, Харькове, Симферополе. Особенно же поражал своим изобилием знаменитый одесский «привоз», где румынская администрация Транснистрии давала полную свободу коммерции. В магазинчиках были колбасы всех сортов, которые как лавровый венок можно надеть на шею, сало толщиной в две ладони, на каждом шагу были т. н. «бодеги», где подавалась свиная отбивная величиной в тарелку с «прилагательной» бутылкой вина… Голодающие ныне одесситы, наверно, сейчас умилённо вспоминают те далёкие времена румынской оккупации! Неизвестно, что стало бы в Ставрополе, пробудь немцы тут дольше…
Тем временем в город прибыли высшие эшелоны оккупационной власти. В здании крайкома (б. губернаторском дворце) разместились штабные учреждения армейской группы «А», а в б. здании крайисполкома оборудовали квартиру фельдмаршалу Клейсту вместе с надёжным бомбоубежищем. Но что могли поделать те ночные налёты «кукурузников», которые предпринимало советское командование? Эффективность налётов была ничтожной, они лишь нервировали население ежевечерним гулом моторов над городом и ответным огнём зенитных батарей. Самолёты беспорядочно сбрасывали жалкие бомбочки на «изменническое» население и спешили вернуться на свои недалёкие полевые аэродромы. Вскоре население настолько привыкло к этим ночным налётам, что перестало на них реагировать…
С первых дней оккупации командование обратилось к солдатам и к населению с особым воззванием, подчёркивая, что войска здесь оказались в особо благоприятных условиях. Терские и кубанские казаки, горцы, ставропольские хлеборобы-потомки первых поселенцев Кавказа, изнемогавшие под гнётом колхозного строя, гонимые, преследуемые, истреблявшиеся искусственно создававшимся в 1933 г. голодом в массе своей были рады приходу немцев. После объявления мобилизации бывало, что, опасаясь дезертирства, местные власти в ряде случаев везли казаков в райвоенкоматы связанными, погруженными навалом в машины… О так называемых «казачьих частях» даже сам Шолохов в первые дни войны иронически писал, что они состояли из «токарей, пекарей», подчёркивая, что «казаков» в них набирали «с бору да с сосенки»… Настоящие казаки охотно пошли в станицах в полицейские отряды.
Фельдмаршал Клейст от своих солдат настоятельно требовал ни в коем разе не посягать на честь и достоинство женщины, уважать горские традиции и казачьи порядки и обычаи, бережно относиться к религиозным чувствам местного и горского населения, предоставлять свободу хозяйственной деятельности. Благодаря этому искусственно насаждаемое партизанское движение не имело в крае глубокой почвы под ногами и все отряды, состоявшие из работников НКВД, милиционеров, сотрудников райкомов партии, прокуратуры быстро распадались. Один из таких примеров известный «лермонтовский отряд» в горах под Кисловодском, ставший жертвой амбиций и склок и не оставивший существенного следа. Все позднейшие попытки расписать его мнимые «подвиги» успеха не имели!
В Ставрополе же возник такой же герой сопротивления Геннадий Голенов, вся деятельность которого свелась к воровству рождественских подарков из немецких машин. После оккупации поспешили присвоить его имя одной из городских улиц. Нашлась ещё другая героиня — бывшая прокурорша, при таинственных обстоятельствах расстрелянная со своими дочками. Можно думать, что её засекла радиопеленгаторная машина в момент радиосеанса, а в таких случаях карающий меч разведслужб без промедления обрушивался на захваченных на месте преступления. С голов же коммунистов за всю оккупацию не упал ни один волос! В первые дни оккупации был расстрелян бывший священник Павлик, возможно, тоже за участие в разведывательной деятельности против оккупантов. В Пятигорске также захватили в кладбищенской Лазаревской церкви во время радиосеанса с колокольни священника Гекеля и, конечно же, без лишних слов, с таким убедительным «вещдоком» как радиопередатчик, немедля расстреляли.
Немецкий Абвер (контрразведка) знал своё дело «туго». Он быстро вылавливал советских неопытных и плохо подготовленных массами засылаемых ГРУ (Гл. развед. управлением) на оккупированные территории «разведчиков», следуя принципу «числом поболее, ценою подешевле»… Похоже, что вчерашних школьниц на краткосрочных курсах радисток в Армавире при штабе Северо-Кавказского фронта не учили элементарным азам разведки, а что такое радиопеленгатор не сочли нужным даже сообщить! В повести о советской разведчице Нине Попцовой рассказывается, как она, выброшенная вблизи Пятигорска, заметалась и увидя, что за ней идёт «хвост», ничего умней не придумала как сразу пошла на явку и здесь попала в западню, несмотря на сделанное на окне сигнальное предупреждение, что в дом входить нельзя. Неумолимое вещественное доказательство — радиопередатчик на дне сумки с помидорами и абрикосами тотчас же решило её судьбу. Низкий профессионализм таких радисток не вызывал даже необходимости в их перевербовке и привлечению к «радиоиграм» для всучивания штабной «дезы»…
Такой неумной «дезой» были передаваемые Совинформбюро сообщения о событиях в Ворошиловске. Левитан только рвал напрасно свои связки, читая сводки о кровопролитных, ожесточённых уличных боях за каждый дом. Через несколько дней он повеселил жителей, сообщив, что на главной улице — Сталинском проспекте — на каждом фонаре висели жертвы фашистского террора. В числе жертв была названа фамилия известного всему городу неистового атеиста, профессора биологии в педагогическом институте. Этот бойкий армянин, быстро прижившийся к новым порядкам, тут же в газете поспешил вслед за Марк Твеном объявить, что слухи о его повешении на проспекте г. Ворошиловска «сильно преувеличены»…
Впрочем, вестниками смерти вскоре оказалась появившаяся в городе команда «СС» с эмблемами черепа над козырьками их фуражек. Это была «Айнзатц-команда — СД-13», прибывшая для проведения в Ворошиловске «очистительных операций». Первыми жертвами оказались сумасшедшие, которых и у себя в Германии немцы безжалостно уничтожали, очищая нацию от неполноценных, «тронувшихся умом» людей. В Ставрополе в бывшем женском монастыре располагалась большая психиатрическая больница и 10 августа 660 её больных подверглись уничтожению с помощью хорошо отработанных эффективных средств. Но оказалось, что на форштадте у его жителей на квартирах находилось много «тихих больных». Когда их собирали на «ликвидацию», многие уже отдавали отчёт о своей участи…
Нельзя не коснуться и «ликвидации» евреев, которых в оккупацию скопилось довольно много. Еврейская проблема не так проста, как кажется… Причастен к ней не только «фюрер» Адольф Гитлер, но и злобный антисемит Иосиф Сталин. Грубо приближённо, в уничтожении евреев в СССР 49 % вины на немцах, а 51 % на Сталине. Сталинская оголтелая пропаганда за всю войну ни одним словом не обмолвилась о массовых казнях евреев на оккупированных территориях. Она неизменно твердила и талдычила, что немцы убивают всех советских людей, абсолютно всех, хотя под оккупацию попало до 120 млн. человек советского населения. В начальный период войны они не были к евреям столь агрессивны. Их поселяли в гетто, заставляли носить жёлтые звёзды на одежде, ограничивали в приёме на работу, не давали продовольственных карточек, отправляли в «кацеты» — концентрационные лагеря. Но стоило Сталину начать террористические акты массового действия, отдать приказ о массовых диверсиях против немцев с применением взрывов по радио заранее заложенных мощных мин, как немцы, понеся большие потери в офицерском составе, завопили о недозволенных методах ведения войны. В Киеве взорвали оперный театр, Крещатик, Киево-Печёрскую лавру. Немцы остервенели и сделали евреев «козлами отпущения», уничтожили в «Бабьем яру» десятки тысяч евреев. Затем загремели взрывы в Харькове, Одессе, Симферополе, где мины были заложены в зданиях гос. безопасности и повлекли гибель многих сотен офицеров СС. В Симферополе были заложены в сейфах списки мнимых агентов НКВД, фактически лиц, не захотевших эвакуироваться из Крыма и немцы сгоряча, не разобравшись в списках, второпях их расстреляли. Среди них было много профессоров, врачей, адвокатов и прочих, которые не поддались на удочку советской пропаганды, предпочли остаться на месте под впечатлением того, что видели в 1918 г., когда немцы, оккупировавшие Украину и Крым, были образцом добропорядочности, установили всюду полный порядок и никого из мирного населения не тронули пальцем.
В Ставрополе к лету 1942 г. оказалось множество лиц из еврейской интеллигенции, эвакуированных из Одессы, Днепропетровска, Кировограда и др. Все они не принимали всерьёз крикливых пропагандистских сообщений о том, что немцы уничтожают всех советских людей. Такая же картина была и в городах-курортах КМВ, где осело много представителей еврейской медицинской профессорской элиты. А тут ещё в мае еврейский популярный поэт Илья Сельвинский напечатал очерк об освобождённой Керчи, где, по его словам, немцы убили до 8 тысяч советских людей. Снова и намёка не сделал, что убиты были сплошь керченские евреи. Со стороны Сельвинского это было чудовищной подлостью в отношении своих же единоверцев. Ну, а что сказать тогда о десятках расфранчённых молодых гебистах со стеками в руках нагло фланировавших перед зданием НКВД (КГБ) в Ставрополе? Своим видом и манерами они вызывали всеобщее возмущение. При первой же тревоге они тотчас дружно сбежали в более спокойные и далёкие от фронта места. Никому из них и в голову не пришло предупредить своих ставропольских соплеменников безотлагательно покинуть город… Этот факт был предательством по отношению к своему народу! Уж они-то наверняка знали, что ждёт их — останься они под оккупацией! Но они и не подумали о таком предупреждении.
Среди оказавшихся в Ставрополе евреев была одна красавица-еврейка, жена русского профессора. Её муж прилагал много усилий, чтобы спасти жену от гибели, просил священника окрестить её. Но немцы сразу же предупредили, что все такие крещения запрещены и будут считаться недействительными. А знай она заранее о том, что её ждёт, она, бросив все вещи, могла бы с мужем пешком дойти до Невинки и уехать в сторону Баку поездом. Точно также наши власти в Кисловодске ли, в Пятигорске ли могли уведомить через общины, что евреям нельзя оставаться на месте в ожидании немцев. И тогда они вместо того, чтобы быть расстрелянными в противотанковых рвах под Минеральными Водами, могли бы пешком по Зольским лугам дойти до Нальчика, где немцы в течении целого месяца топтались на месте, перешивая железную дорогу и не ведя боевых действий. Всё это даёт основание считать ещё одним подлым преступлением Сталина, что он не ударил палец о палец, чтобы спасти заведомо обречённых на гибель евреев!
Кстати, обращает внимание, что евреи, бежа из Ленинграда в Ташкент и Алма-Ату, безжалостно бросили на произвол судьбы своих родителей. С ужасом я смотрел в Ленинграде на ветхих стариков и старух, которых в дни блокады влекли под руки на службу в синагогу, где беспомощные едва передвигающие ноги старцы с длинными пейсами могли получить по кусочку хлеба от их общины. Оцепенело глядел я им вслед, про себя посылая проклятия в адpec их безжалостных эгоистов-внуков. Надо было видеть эти библейские фигуры в патриархальных одеждах, чтобы проникнуться к ним жалостью!
Ставропольская еврейская «колония» исторически не была многочисленна и состояла некогда из служивших на Кавказе кантонистов. Среди них было много замечательных известных всему городу ремесленников, провизоров, врачей, купцов и пр. Но к лету 1942 г. она ещё сильно возросла за счёт партаппаратчиков, следователей, торгашей, врачей из мед. института, давший свой первый выпуск в 1942 г. и, особенно, из эвакуированной с Украины интеллигенции. Ловкая и предприимчивая часть из числа «партайгеноссе» как только разгорелись бои с интенсивными бомбёжками за Ростов на Дону поспешила сбежать. Те же, кому уже приходилось испытать ужасы эвакуации, не торопились, считая, что немцы не дойдут до тихого и уютного Ставрополя. А они не только дошли до Волги, поднялись на Эльбрус и повели бои за Владикавказ! Было от чего потерять голову!
К началу оккупации число евреев составило до 5 тыс. человек. Жребий их был жалок! Вначале их разбили на группы, распуская слухи, что их переселят на Украину и заставят там работать на шахтах под присмотром немцев. Но потом неожиданно появилось строгое предупреждение, чтобы все евреи собрались 14 августа на Ярмарочной площади с запасом продовольствия на неделю. Евреи решили, что их и впрямь повезут на работу и дружно собрались на указанном месте, где только что русское духовенство служило молебен в честь освободителей города от большевизма. Но вместо дальней дороги их ждал ближний путь до аэродрома, где набившая руку на массовых «ликвидациях» евреев Айнзатцкоманда учинила их массовый расстрел (3500 человек) в противотанковых рвах. Руководил штандартенфюрер Мюллер.