ГЛАВА 17

ГЛАВА 17

Еще надеясь на перемены, Аввакум послал челобитную царю Федору Алексеевичу. «А что, государь-царь, как бы ты мне дал волю, я бы их, что Илия пророк, всех перепластал в един день. Не осквернил бы рук своих, но и освятил, чаю. Да воевода бы мне крепкой, умной — князь Юрий Алексеевич Долгорукой! Перво бы Никона того, собаку, рассекли бы начетверо, а потом бы и никониан тех».

Но эта жажда мести относилась уже к области жестоких мечтаний. Москве было не до Аввакума…

От первого брака у царя Алексея Михайловича было восемь дочерей и пять сыновей. Дочери отличались крепким здоровьем, а сыновья почему-то были хилые, и трое из них умерли еще в детстве. Внезапная смерть Алексея Михайловича привела на престол четырнадцатилетнего мальчика, с распухшими от болезни ногами, оказавшегося в полной зависимости от своего опекуна князя Юрия Долгорукого.

Артамон Матвеев, ведавший после Ордина-Нащокина всей внешней политикой, имел в последние годы большую власть. Он женил вдового Алексея Михайловича на своей воспитаннице и родственнице Наталии Нарышкиной и видел в воцарении Федора закат своей звезды. Матвеев подкупил стрельцов, чтобы они стояли за Петра, маленького сына Наталии, но эта попытка не удалась. Падение Матвеева было предрешено.

Аввакум писал, что Артамон уговаривал «царя со властьми — возьми да пали бедных наших, и Соловки не пощадили». И случилось так, что снова встретились они друг с другом.

Помимо прочего, Матвеева обвинили в умысле на жизнь государя, потому что в ведении его находились и лекарства, аптекарская палата. И если сперва его отсылали в почетную ссылку воеводой в Верхотурье, то потом на пути догнали, отняли книги лечебника и велели ему выдать своих людей «Ивана еврея и карлу Захара». Долго велось следствие, как составлялось и подносилось лекарство больному царю… Обвиненный в чернокнижии, Матвеев с сыном был сослан в «место плачевное», в Пустозерск.

Там он «развратил» местного попа, обращенного было Аввакумом в старую веру.

— Артамон — ученый ловыга, плут, и цареву душу в руках держал, а сия ему тварь — за ничто же, — говорил протопоп.

В беде Артамон оказался нестойким, без конца писал жалобы в Москву. А ведь держали его в куда лучших условиях, чем Аввакума.

В 1680 году Матвеева перевели на Мезень. Он и оттуда писал царю: «А что… жалованья дано… и того будет на день нам… по три денежки… А и противникам церковным, которые сосланы на Мезень, Аввакума жена и дети, и тем твоего государева жалованья на день по грошу на человека, а на малых по три денежки, а мы, холопи твои, не противники ни церкви, ни вашему царскому повелению».

Суровый патриарх Иоаким взялся и за Никона, жившего в Ферапонтовом монастыре. Следствие показало, что властолюбивый Никон там жил не только вольно, но и по-прежнему называл себя патриархом. Напившись, тиранил людей безвинно. Занимал двадцать пять келий, затевал мелочные ссоры с монахами, сожительствовал с женщинами… Собор по настоянию патриарха постановил перевести Никона в Кириллов монастырь, поручить его заботам двух старцев, а мирян и других иноков к нему в келью не пускать.

Но при дворе Никона не забывали. У него находились могущественные заступники, которые говорили о нем царю Федору только хорошее. К тому же царь посетил недостроенный Никоном Воскресенский монастырь (Новый Иерусалим). Эта величественная постройка понравилась ему. Он решил довершить ее и даже предложил патриарху Иоакиму перевести Никона в эту обитель. Иоаким, испугавшись такой близости соперника к Москве, наотрез отказался дать свое согласие.

— Свержен он не нами, а великим собором и вселенскими патриархами. Мы не можем возвратить его без их ведома. Впрочем, государь, буди твоя воля, — сказал он царю.

Соловьев, вслед за историком Татищевым, писал: «Есть известие, что Симеон Полоцкий, не ужившийся с Иоакимом, хотел употребить Никона орудием для его удаления и уговаривал своего царственного ученика установить в России четырех патриархов на местах четырех митрополитов, в Новгороде, Казани, Ростове и Крутицах, послать Иоакима, патриархом в Новгород, а Никона возвратить в Москву и назвать папою».

Созван был даже собор, так и не решивший дело Никона. А Никон в это время был уже при смерти. Иоаким велел похоронить его как простого монаха, но дело дошло до царя, который добился, чтобы бывшего патриарха похоронили в Воскресенском монастыре.

Умирающего Никона везли на струге по Волге. В Толгском монастыре он приобщился. Когда струг вошел из Волги в реку Которосль, Никон скончался.

Это было 17 августа 1681 года.

В Пустозерске к тому времени тюрьма «стала обширнее. Сидели тут и разинцы, и соловецкие мятежники…

Пустозерский воевода Тухачевский докладывал: «А ныне и впредь велено приказывать караульным стрельцам накрепко, под смертною казнею, чтобы они тех колодников держали в тюрьме с великою крепостью… И те тюрьмы, где сидят Аввакум с товарищи, сгнили, и тын, что возле тех тюрем, погнил и развалился…»

Ему вторил и Андриан Тихонович Хоненев, воевода с 1680 года:

«Да в Пустозерске же, государь… тюрьмы, где сидят ссыльные Аввакум с товарыщи, все худы и развалились же, а починить тех тюрем нельзя, все сгнили, а вновь построить без твоего, государя, указу не смею».

Хоненеву велено было строить «тюремный двор с великим бережением, чтоб из тюрьмы из колодников кто не ушел; а строить преж велеть тюремной тын с великим же остерегательством».

Сгнили и осыпались бревна зарытых в землю срубов, не устояли тюрьмы перед разрушительной работой времени и сырости, а вот узники выстояли, не сдались. Никакие «остерегательства» не могли пресечь их связи с волей. Среди сотни стрельцов пустозерского гарнизона всегда находились как сочувствовавшие, так и те, которых можно было подкупить.

В Москве готовилось открытое выступление сторонников Аввакума. И он принимал в его подготовке деятельное участие.

В день крещения «раскольник рострига» Герасим Шапошник при большом скоплении народа в Кремле бросал с Ивана Великого «воровские письма». Могли среди них быть и послания Аввакума.

В январе, в день водосвятия, в присутствии царя и патриарха единомышленники Аввакума снова метали листовки в народ и «тайно вкрадучися в соборные церкви, как церковные ризы, так и гробы царские дегтем марали».

Собор 1681–1682 годов отметил большое число выступлений посадских людей против церкви и государства и принял решение подвергнуть раскольников жестоким казням. И еще собор не окончился, как в Пустозерск выехал «по нарочной из Москвы посылке стремянный, стрелецкого полку капитан Иван Сергиев сын Лешуков». Прежде он состоял на службе в Приказе тайных дел.

По пути, на Мезени, Лешуков объявил опальному Артамону Матвееву указ о помиловании и разрешении вернуться в Москву.

14 апреля 1682 года Лешуков сжег Аввакума и его узников.

До нас дошли очень скудные подробности этой казни. Известно, что совершалась она при большом стечении народа.

С опаской, наверно, поглядывал капитан на толпу людей, собравшихся не только с Пустозерска, но и из ближних сел. Не раз советовался с Хоненевым, как ему расставить стрельцов, чтобы у зрителей не появилось соблазна отбить осужденных. А стрельцов-то было всего сотня да десять пришлых с Лешуковым.

Узников вывели из-за тюремного тына к месту казни.

Аввакум заблаговременно распорядился своим имуществом, роздал книги. Нашлись для этого смертного часа и чистые рубахи. Но все равно зрелище было тягостное — загноенные глаза, обрубленные усохшие руки…

Теперь Аввакума, Федора, Лазаря и Епифания никто не уговаривал отречься…

Из приговора до нас дошла одна фраза:

«ЗА ВЕЛИКИЕ НА ЦАРСКИЙ ДОМ ХУЛЫ…»

Палачи привязали осужденных к четырем углам сруба, завалили дровами, берестой и подожгли.

Народ снял шапки…