ГЛАВА 12

ГЛАВА 12

Под усиленной охраной Аввакума отвезли на Воробьевы горы. Там он встретился с еще двумя нераскаявшимися узниками. Первый был соловецкий старец Епифаний, ушедший из монастыря из-за никоновских реформ. Он долго жил отшельником на реке Суне, написал обличительную книгу и пришел в Москву «спасать» царя от никониан. Отныне они с Аввакумом, который станет его духовным сыном, не расстанутся до самой смерти, как и с другим узником, уже знакомым по Тобольску, попом Лазарем. Из Тобольска его отправили в Пустозерск, откуда и затребовали в Москву на церковный собор. Все трое потом «градскому суду преданы быша»… Лазарь собирался крепко поспорить на соборе, обличал мздоимство и разбойничьи ухватки «пастырей церковных», но ему много говорить не дали. Тогда он сделал предложение совсем в духе Стефана Пермского.

— Молю вас, — сказал он патриархам и всему собору, — повелите мне идти на судьбу божию в огонь, и если я сгорю, то правы новые книги. Если же не сгорю, то правы старые наши отеческие книги…

Патриархи тотчас заявили, что не имеют на это права. Русские иерархи тоже растерялись и положились на волю царя. Алексей Михайлович так и не рискнул прибегнуть к «божьему суду»…

Аввакум вспоминал: «Поставили нас по розным дворам; неотступно 20 человек стрельцов, да полуголова, да сотник, над нами стояли, — берегли, жаловали, и по ночам с огнем сидели, и на двор с… провожали». И добавлял со всегдашней своей доброжелательностью ко всем, кто не был, по его мнению, сознательным носителем зла: «Прямые добрые стрельцы те люди… мучатся туды же, с нами возятся: нужница та какова прилучится, и они всяко, миленькие, радеют».

А впрочем, как не порадеть, если узники такие знатные, что вся Москва о них говорит, если их из страха перед гневом народным то и дело перевозят с места на место — то в Андреевский монастырь, то в Савину слободку, то в Угрешскую обитель, если, что ни день, их навещают и уговаривают самые именитые и близкие к государю люди.

Царь то пришлет совсем уже сломленного старика Неронова склонять Аввакума к покаянию, то грозного дьяка Дементия Башмакова — «шпынять». Опять увещевали его митрополиты Павел с Ларионом, архимандрит Иоаким и много, много других… Вроде бы все — отлучили, прокляли, а продолжают его называть протопопом и ищут его благословения. Полтора месяца Алексей Михайлович еще питал надежду на примирение с упрямцем. Присылал людей с просьбой благословить его с царицей и детьми.

Аввакум в ответах на предложенные ему вопросы писал, что царь православен, но книги «простою своею душою принял от Никона». Он тоже не терял надежды убедить царя. Вспоминалось ему, как в доброе старое время, когда он еще в Казанском соборе книги читал, пришел туда на праздник Алексей Михайлович крашеные яйца раздавать. Сын Аввакумов Иван совсем еще маленький был. Вышел он куда-то из церкви на улицу. Царь Ванюшку хорошо знал и послал брата Аввакумова сыскать ребенка. Долго стоял, ждал, покамест брат не привел мальчика. Царь ему руку дает целовать, а он видит, что не поп, и не целует, несмышленыш. Тогда царь погладил его по головке и два яйца дал. Мучитель царь, а ведь добр бывал.

Аввакум вздохнул и в очередном послании царю приписал благословение ему, царице и детям.

Когда узников взяли в Москву на Никольское подворье, комнатные люди царя то и дело ходили. Сам Артамон Матвеев, любимец царский, по два раза в день бывал. Однажды он привел с собой Симеона Полоцкого.

Воспитатель царевича большую силу взял. Членом собора он не был, но вмешивался в допросы и давал указания епископам. Уже Печатный двор и книгу его выпустил. «Жезл правления». Одни называли ее «чистым серебром», другие видели в ней одно «латинство». А была она направлена против сочинений Лазаря и Никиты.

С Аввакумом у Симеона получился такой крик, что узнику потом кусок в горло не полез от возбуждения.

Напоследок Симеон сказал:

— Какая острота телесного ума! Да лихо упрямство. — И добавил, обратись к Матвееву: — А все оттого, что науке не учился.

Аввакум только сплюнул и опять свое. Артамон Матвеев начал грозить ему смертью.

— Смерть мужу покой есть, — сказал Аввакум. — Не грози мне смертью, не боюсь я телесной смерти…

Через несколько дней царь опять прислал Матвеева со слезными просьбами. Аввакум смеялся:

— Не ищи в словопрении высокой науки…

Уходя, Матвеев не выдержал и сказал сквозь зубы:

— Нам с тобою не сообщно!

И в самом деле, ничего общего не было у Аввакума ни с Симеоном, ни с одним из первых русских «западников» Матвеевым, верившим в светское просвещение. Выла б воля Матвеева, а не царская, он раздавил бы Аввакума и не оглянулся…

Только 26 августа царь подписал указ о ссылке в Пустозерск Аввакума, Епифания, Лазаря и Никифора. Последний был протопопом, его «за ослушанье и за непокоренье о крестном знамении» приказали взять в Симбирске восточные патриархи, когда еще ехали в Москву; в Пустозерске он вскоре умер.

На другой день Аввакума и Никифора отвезли в Братовщину, село, что на полпути в Троице-Сергиеву лавру, а Епифания с Лазарем повезли на Болотную площадь. Тут, напротив Кремля, за Москвой-рекой, палачи усадили их на скамьи и вырезали языки. Аввакума от этой казни спасло заступничество царицы.

Все это совершалось скрытно и в страшной спешке. Епифаний писал: «…ухватили нас, как звери лютые суровые, и помчали нас так же скоро, скоро. Мы же от болезней и ран горьких изнемогли, не можем бежать с ними, и они ухватили извозчика, и посадили нас на телегу и все-таки помчали нас скоро». Едва душу не вытрясли из истекавших кровью людей, пока тоже не привезли в Братовщину. Оттуда начался их скорбный путь в «место тундряное, студеное и безлесное», в заполярный Пустоверск…

Вез их сотник Федор Акишев с девятью стрельцами, и был у него строгий наказ — не пускать никого к узникам, не давать им обращаться к народу. Но на Печоре, в Усть-Цильме Аввакум, по преданию, из-за стрелецкого частокола руку вверх взметнул «с крестом верным» и крикнул:

— Этого держитесь, не отступайтесь!

От Усть-Цильмы до Пустозерска оставалось всего двести пятьдесят верст. По льду реки за шесть дней, слившихся в сплошную полярную ночь, одолел санный поезд этот путь, и 12 декабря пустозерский воевода Иван Саввинович Неелов уже встречал и размещал по избам московских колодников и стрельцов.

В сопроводительной царской грамоте воеводе велено «тем ссыльным сделать тюрьму крепкую и огородить тыном вострым в длину и поперек по десяти сажен, а в тыну поставить 4 избы колодникам сидеть, и меж тех изб перегородить тыном же, да сотнику и стрельцам для караулу избу…». Да где ж леса взять в тундре? Решил воевода «очистить» несколько изб — пусть порознь колодники живут, пока мужики лес по Печоре не сплавят да тюрьму не построят.

Так и жили. В апреле 1668 года привезли и дьякона Федора, тоже без языка. Помаленьку казненные научились урезанными языками говорить, и Аввакум, а потом и все за ним стали толковать об этом как о чуде — языки-де выросли.

Тогда, на Угреше, Федор покаялся. Это была уловка. Его отправили в Покровский монастырь, но он из-под надзора ушел к себе домой, взял жену и детей и скрылся. Все же он был сыскан и осужден на урезание языка и ссылку в Пустозерск.

Пустозерск ныне не существует. За несколько часов хода от Нарьян-Мара по протокам Печоры можно добраться на моторке до того места, где он был. Из земли торчат венцы и целые срубы. Печорская волна бьет в берег, размывая его все дальше и унося следы былой жизни. Поодаль видны черные покосившиеся кресты и обелиск, воздвигнутый стараниями известного исследователя жизни Аввакума и собирателя древнерусских рукописей Владимира Ивановича Малышева.

Судя по плану Пустозерска в книге Николая Витсена «Северная и Восточная Татария», изданной в Амстердаме в 1705 году, это был довольно большой город. Вокруг стен острога стояли постоялый двор, таможня, съезжая изба, дом воеводы, подворье пинежского Красногорского монастыря, несколько церквей, дома и лавки торговых людей, мастеровых, стрельцов. Во времена Аввакума в Пустозерске жило не менее шестисот русских людей, да вокруг во множестве ставили свои чумы ненцы.

Острог «зарубили» в 1499 году московские воеводы князья Ушатый и Курбский да еще Заболотский Бражник. Сюда стекались потоки пушнины, отсюда выходили промышленники осваивать Новую Землю и Шпицберген, выступали отряды, покорявшие Сибирь… Основанный на полсотни лет раньше Мангазеи, Пустозерск стал хиреть одновременно с ней. Он был обречен на прозябание царским запретом плавать по северным морям, когда англичане стали посягать на русский Север…

Сначала Аввакум, Лазарь, Епифаний и Федор жили в Пустозерске почти свободно, сходились, обсуждали книгу «Ответ православных», которую писал Федор. В Пустозерск приехала и купила избу жена Лазаря Домница. Настасья Марковна с детьми оставалась на Мезени, старшие сыновья мыкались в Москве.

Правда, голодновато было. Соли не давали. Одежишка пооборвалась. Ходили «срамно и наго». В сопроводительной грамоте воеводе указывалось, чтобы он давал сотнику московских стрельцов из таможенных и кабацких сборов деньги на покупку корма из расчета по два четверика ржаной муки на хлеб и полчетверика на квас в месяц на каждого человека. Это примерно сорок килограммов муки. Других продуктов не выдавали, но муку можно было обменять на что угодно. Да только не получали колодники этой муки. В своей первой челобитной царю из Пустозерска Аввакум писал: «А корму твоего, государь, дают нам в вес — муки по одному пуду на месяц… Хорошо бы, государь, и побольше для нищей братии за ваше спасение». Это был уже голодный паек. Полтора пуда «прилипало» к рукам воеводы, сотника и стражников.

В той же челобитной Аввакум напоминает царю, как тот велел Дементию Башмакову сказать тогда у потайных ворот, чтоб надеялся протопоп на государя. Вот и просит он за себя да за своих сыновей Ивана и Прокопия. Просит отпустить их на Мезень.

Но уже менялось его отношение к царю. Приходили из Москвы вести нерадостные.

Собор признал законными реформы Никона. Греки твердили, что русские завели ереси с тех пор, как независимы стали от Константинополя. Особенно усердствовал Дионисий. В великую субботу русское духовенство пошло с плащаницей «посолонь» — по ходу солнца, а Дионисий увлек восточных патриархов в обратном направлении, навстречу русским. Замешательство, спор, крик во время богослужения. Царь вмешался в конфликт и предложил идти вслед за гостями. Так похерили еще один русский обычай, заимствованный, кстати, у Византии.

Греческие иерархи настояли на том, чтобы запрещена была «Повесть о Белом Клобуке», где писалось о предательстве греческой церкви на Флорентийском соборе и о великом предназначении Руси — третьего Рима. Запретили даже писать на иконах русских митрополитов Петра и Алексея в белых клобуках.

В тот же год Соловецкий монастырь отверг новые обряды.

Бывший архимандрит его Никанор, покаявшийся на соборе, повел себя в Соловках иначе. Взбунтовалась братия, нового архимандрита выкинула вон и стала обсуждать, следует ли теперь молиться за царя. Царских стрельцов твердыня встретила выстрелами, и началась многолетняя осада. Стены в Соловках толстые, из громадного дикого камня сложенные; девяносто пушек на стенах; в погребах девятьсот пудов пороху; хлеба на десять лет; одного меда двести пудов…

Федор из Пустозерска писал: «Во время сие ни царя, ни святителя».

Лазарь в посланиях царю и патриарху говорил, что «в Великой Русии есть и сто тысящь готовых умрети за законы отеческие».

Аввакум то ласково обращался к царю, то грозился.

Неизвестно, читал ли царь их письма, но что их читали очень многие — это определенно. Сыновья Аввакума вернулись на Мезень в 1669 году, и тогда же Федор писал туда Ивану, посылая челобитные его отца, свою книгу «Ответ православных» и «сказки» Лазаря:

«И ты, братец Иван… сотвори так, как отец приказал вам — в Соловки пошли и к Москве верным; и тут давай списывать верным людям… списывали б добрым письмом».

В Москве «верные» постарались, наладили тайную почту. Московский священник Дмитрий поселился близ Пустозерска, а жена его Маремьяна Федоровна действовала в Москве. Дело было поставлено так хорошо, что протопоп бочками посылал освященную воду, а из Москвы получал деньги на пропитание и подкуп стрельцов, одежду и даже малину, до которой был большой охотник.

Инокине Мелании он писал: «Малины еще пришлите ко мне… Спаси бог за епатрахиль и за всю доброту вашу ко мне».

И была та старица Мелания вроде бы игуменьей в монастыре, в который все больше превращался большой дом боярыни Морозовой. Уж у боярыни один раз имения отбирали, да спасибо матушке-государыне Марии Ильиничне — от опалы спасла подругу.

Теперь в доме что ни день люди из Пустозерска, Поморья, Заволжья, Сибири, с Дона. Послания Аввакума и других пустозерских страдальцев переписываются и рассылаются во все концы. У кого какой вопрос появится, тотчас Аввакуму напишут, а он ответит и все разъяснит. Чем-то вроде патриарха старообрядчества становился Аввакум.

Кто же охотнее всего следует за Аввакумом? Кто разносит его послания?

Тогдашний патриарх Иоасаф обратился с «увещаньем ко всем православным», призывая их беречь себя от «тунеядцев», «от новоявленных церковных мятежников и их льстивого учения».

Он писал, что те, кто не хочет «великого государя службы служити, инии холопства избывающе, инии ленящеся работати, инии нехотяще в монастырех жити, скитаются по лесом и вертепом, и оттуду тайно яко тати и сынове тмы, во ограды и веси входят и простыя люди прельщают».

Беглые холопы и монахи, служивые и посадские люди — все самое пытливое и неспокойное, что выплескивает из себя рядовая Русь. Это тот же слой, из которого вербует своих эмиссаров и равнодушный к религии Степан Разин.

В стране неспокойно. Стенька Разин уже к нижегородским пределам приблизился. Мужики на севере и на востоке, как завидят стрельцов царя — слуг антихриста, сжигаются по сто и больше человек. Наверно, мог осудить и остановить гари Аввакум, но не сделал этого, считая, что так русский народ доказывает свою преданность старой вере. «Русачки бедные, пускай глупы, рады: мучителя дождались; полками в огнь дерзают…» И странно это — сам он жизнь любил и антихриста не боялся. Вот так переплелись две ветви раскола. Изуверы «капитоны» и ревнители старины.

С тревогой и сомнением наблюдают сочувствовавшие Аввакуму аристократы Воротынские, Хилковы, Плещеевы, Хованские и другие, как воспринимаются в народе послания Аввакума. Но и здесь у него немало деятельных сторонников. И даже таких непостижимых, как Феодора Нарышкина, которая, подобно жене Артамона Матвеева, была англичанка, урожденная Гамильтон.

А в народе уже возникают такие легенды.

Пришел будто бы Аввакум к царю во дворец и сказал:

— Горе всему русскому народу выпало, стрельцы твои всех мужиков обобрали. Чем же дальше они животы свои держать будут?

Царь покраснел как рак и закричал:

— На колени стань!

Протопоп на колени не стал и царю ответил:

— От пола до ушей далеко, так-то оно лучше слыхать. Неужто, царь, все перед тобой должны гнуться?..