Старая Бельгия

Старая Бельгия

Я начал неплохо зарабатывать на жизнь. Конечно, соперничать с эмирами с Персидского залива не мог, но имел достаточно средств, чтобы путешествовать в комфортабельных условиях, одеваться у модных портных и посещать рестораны с самой лучшей кухней, перечисленные в красной книжечке — французской, конечно, не китайской. Жорж Матоне и его брат Артур вершили тогда судьбами «Старой Бельгии», Артур — в Антверпене, Жорж — в Брюсселе. Они помнили меня с тех времен, когда я, еще будучи дебютантом, выступал в их заведениях, и поэтому наотрез отказались приглашать в качестве ведущего певца. Но с каждым сезоном мое имя появлялось на афишах все чаще. Любое достойное заведение, на сцене которого выступали артисты первого плана, считало своим долгом пригласить меня хотя бы раз в год. Однако наш дорогой Жорж Матоне оставался глух к звуку моего имени. Его зрители начинали задаваться вопросом, почему я, единственный из известных артистов, ни разу не выступал в брюссельской «Старой Бельгии». И интерес публики победил упрямство Жоржа, который в конце концов отправил Жану — Луи Марке предложение контракта. Тот сообщил мне новость с такой гордостью, словно мы только что выиграли войну. Предложенная сумма была той же, что я обычно запрашивал, иначе говоря, четыре тысячи бельгийских франков в день. Но поскольку у меня со стариной Матоне были свои счеты, я потребовал восемь тысяч. Само собой, отказ Матоне не заставил себя долго ждать. На следующий год мои выступления уже стоили те самые восемь тысяч в день, которые я тогда запросил. Матоне, ни о чем не подозревая, отправил Жану — Луи контракт, в котором была указана эта сумма. Но я еще недостаточно повеселился. Мой вердикт был таков: не сдвинусь с места меньше чем за семнадцать тысяч. Ответ Матоне в очередной раз был отрицательным. Когда наконец моя цена достигла тех самых тридцати тысяч, которые имела Эдит, выступая в «Старой Бельгии», я на последнее предложение, пришедшее мне из Брюсселя, велел передать Матоне, что хочу получать больше, чем Пиаф. Потеряв терпение и не имея другого выбора, согласный даже на то, чтобы сделать это в ущерб себе, Матоне сказал Жану — Луи: «Хорошо, впишите в контракт любую сумму, какую хотите». И с большим облегчением узнал, что это — оплата Эдит Пиаф плюс один франк. Для меня — маленький символический франк, а для него — неплохой маленький урок. Во время обеда в ресторане «У его папаши», на котором присутствовала брюссельская пресса, он сказал мне за чашкой кофе: «Вы заставили меня страдать». И тогда я поведал всю историю наших долгих переговоров, которую представители прессы, проявив тактичность, не стали публиковать. С того самого дня и до конца дней Жоржа мы оставались добрыми друзьями. Я и сейчас с волнением вспоминаю годы, проведенные в «Старой Бельгии».