ИЗ ХРОНИКИ СВЯТОЧНЫХ ПРОИСШЕСТВИЙ

ИЗ ХРОНИКИ СВЯТОЧНЫХ ПРОИСШЕСТВИЙ

РЯЖЕНЫЕ

На четвертый день рождественских праздников часу в десятом вечера раздался сильный звонок в квартире известного купца пер­вой гильдии. В прихожую вошла старая прислуга и, не открывая дверей, спросила:

— Кто там?

— А, это ты, бабушка Авдотья? — послышался с лестницы от­вет, очевидно, знакомого человека. — Впусти ряженых... Повесе­литься пришли...

— У, чтоб вам пусто было! Чего зря людей-то беспокоите! Про­ходите мимо с песнями...

— Впусти!

— Нельзя к нам! — категорически заявила старуха. — «Само­го» нет дома...

— Все равно, мы хозяйку посмешим и ребятишек.

— Нельзя, нельзя... проходите... поздноуж колобродничать...

— Да ты бы, бабушка Авдотья, хозяйку спросила: может, она и разрешит. Мы ненадолго — нам бы только обогреться.

Авдотья прошла в столовую, где все семейство сидело за ве­черним чаепитием, и доложила о навязчивых гостях. После не­большого колебания хозяйка приказала впустить в зал ряженых, которых оказалось много. Костюмы на них были хотя и незамыс­ловатые, но потешные. Особенно был забавен гармонист в рубахе сумасшедшего и белом колпаке.

Начались оживленные танцы. Сама хозяйка с дочерью и под­ростками-сыновьями уместилась на диван, а весь штат прислуги, то есть горничная, кухарка и старая нянька Авдотья, стояли в дверях и с большим любопытством следили за ряжеными, пытаясь угадать имена скрывавшихся под масками гостей.

Одна из костюмированных изображала цыганку. Она не прини­мала участия в танцах, а занимала хозяйку дома и прислугу гаданьем по руке. Купчихе она предсказала ломаным русским языком:

— У тебя будет большая пропажа! Ты не сокрушайся и мужу сокрушаться не вели! Вы люди богатые и счастливые! Воры же, конечно, бедны и несчастны...

— Ну чего ты мне лихо пророчишь?

— Это не от меня, это тебе так судьбой положено! Поэтому пропажи не ищи, не тохуже будет: убьют тебя...

Горничной цыганка шепнула:

— Будь наготове: скоро тебе здесь не служить!

На руке няньки она прочла:

— Стара, но глупа. Ничего уже не понимаешь. Будешь пла­кать, но поздно...

Через час ряженые скрылись.

Минут через десять после их ухода поднялась в доме суматоха. Чуть не вся квартира оказалась разграбленной. Многие драгоцен­ные вещи из кабинета, столовой и спальни были украдены. Воры обшарили все комоды, столы и шкафы.

Для всех было ясно, что грабеж совершен в то время, когда хозяйка и прислуга любовались на гостей, очевидно участников преступления. Сейчас же снарядились на поиски ряженых, ноих, конечно, и след простыл.

Когда явился домой купец, жена со слезами на глазах расска­зала ему о случившемся и умоляла не поднимать об этом дела, причем дословно передала угрозу цыганки.

— Вздор! — кричал купец. — Меня не запугаешь! Яих найду, яих проучу.

— Убьют меня, — рыдая, повторяла купчиха.

— Не бойся! Пальцем не тронут.

На другое утро после заявления в полицию о краже купец произвел домашнее следствие, которым обнаружилось нерадение и ротозейство прислуги.

— Ваше место на кухне да в прихожей, — внушительно за­метил хозяин, — а не в зале. Вместо того чтобы хозяйское добро беречь, вы зубы скалили на ряженых.

Кухарке и горничной он приказал тотчас же убираться, а нянь­ке Авдотье, приняв во внимание ее долголетнюю службу, сделал только строгий выговор.

Укладывая свои вещи в узел, горничная заметила рыдавшей Авдотье:

— А эта вчерашняя чертовка цыганской породы правильно ска­зала, что я скоро уйду... Просто даже удивительно!

— И мне она, проклятая, слезы предсказала!

Хозяйка, подслушавшая этот разговор, изменилась в лице. Ей стало так нехорошо, что ее поспешили уложить в постель. Явился муж. Она с трудом поднялась и стала умолять мужа о прекращении розыска:

— Знаю я, — не жить мне, если воров найдут!.. Цыганка зло­вещая, она говорила, точно по печатному читала... Все так вышло: сказала она, что ты Анну прогонишь, — и прогнал, сказала, что Авдотья неутешно рыдать будет, — и рыдает...

— Нет, врет она! — закричал купец и, тотчас же отправясь на кухню, строго приказал няньке: — Ни слезы! Воры открылись — плакать не смей! Если же я замечу хоть одну слезинку на твоих глазах, сейчас же со двора сгоню.

Привыкшая к раболепному послушанию, Авдотья унялась. После этого он подошел к горничной, уже совсем приготовившейся к выходу:

— И ты оставаться можешь. Только смотри, впредь будь осторожнее!

Доказав, таким образом, ложь предсказания, купец настойчиво принялся за розыски похищенного, и вскоре с помощью сыскной полиции воры и все украденное было найдено. Ворами оказались профессиональные мошенники под предводительством бывшего приказчика, выгнанного хозяином со службы за систематические кражи и отбывшего за это наказание.

МЕРТВАЯ ГОЛОВА

Это было очень давно, когда Иван Дмитриевич Путилин был еще скромным полицейским надзирателем. В его околотке существовала дешевая гостиница для приезжа­ющих, содержавшаяся не особенно опрятно, однако всегда имевшая много постояльцев.

В первых числах января приехала в Петербург провинциалка и остановилась, по рекомендации земляков, в одном из номеров этой гостиницы. Часу в двенадцатом ночи она собралась спать. Полураздетая, она медленно подошла к кровати и стала усердно взбивать подушки. При этом она уронила на пол браслет, поднимая который, вдруг закричала душераздирающим голосом, упала и на­чала биться в нервном припадке. Соседи и прислуга поспешили к ней на помощь. Дверь, державшуюся на легком крючке, конечно, моментально сорвали.

Когда приезжая очнулась, кто-то из присутствующих обратился с участливым вопросом:

— Что с вами?

Она опять вскрикнула и, отворачиваясь от кровати, слабо про­говорила:

— Мертвая голова...

Взоры всех окружающих устремились в одну точку, и тотчас же все были охвачены паническим страхом. Под кроватью видне­лась мертвенно-бледная человеческая голова, но без туловища.

Провинциалку быстро перенесли в соседний номер, а ее комнату заперли на ключ, приставили к ней двух караульных и отправились заявить в квартал. В этот вечер дежурным был Путилин.

— Сейчас нашли у нас в гостинице следы кровавого преступ­ления.

— Что такое? — удивился Иван Дмитриевич.

— В одном из номеров под кроватью валяется отрезанная че­ловеческая голова...

Путилин поспешил на место происшествия. Захватив с собой понятых, он вошел в номер, с официальной торжественностью раскрыл портфель, вынул бумагу и приготовился составлять протокол. Не смея тревожить находку без следственной власти, он приказал понятым осторожнее отодвинуть кровать в сторону, чтобы ближе увидеть голову и описать ее вид, положение и прочее. Но каково было его удивление, когда, приблизившись к находке, он увидал вместо человеческой головы обыкновенную маску с париком.

— Да ведь это маска!

Тревога оказалась ложной, но не обошлась без печальных по­следствий. Нервная провинциалка серьезно заболела и долго не могла оправиться от напрасного испуга.

Но откуда взялась эта маска, вызвавшая такую суматоху? Ока­залось, что в этом номере проживал все рождественские праздники некий приезжий молодой человек веселого нрава, часто маскиро­вавшийся на Святках.

ЧЕРТ

Из шикарного подъезда одного из лучших домов Владимирского проспекта вышла группа запоздалых гостей. Был четвертый час ночи. У подъезда стояла толпа извозчиков, всегда сосредоточивавшихся около освещенных окон хороших квартир. Некоторые из вышед­ших пошли пешком, но большинство поехало. В числе поехавших был один из гостей, обыватель Петербургской стороны. Ему попал­ся извозчик крайне мрачного вида и атлетического сложения. Повез он его ближайшим путем, через Гагаринский спуск по льду.

После сытного ужина и обильного возлияния обыватель задре­мал. Ночь была темная, безлунная и морозная. Доехав до середины Невы, извозчик остановился. Осмотревшись кругом и прислушав­шись, он удостоверился в безопасности и вылез из саней. Обыватель проснулся и осведомился у возницы:

— Кнут выронил, что ли?

— Вылезай-ка, — произнес повелительным тоном извозчик.

— Зачем? Что такое случилось?

— Вылезай, говорят тебе!

Седок повиновался.

— Скидай шубу!

— Зачем?

— Давай ее!..

— Ну, ты, брат, осторожнее.

— Ну, ну! Не разговаривай, а не то пришибу...

Извозчик не ограничился угрозой, а полез за пазуху и достал какой-то тяжелый металлический предмет. Будучи безоружным, обыватель вынужден был сдаться грабителю без протеста. Он сбро­сил с себя шапку и дорогую шубу. Вдруг извозчик в ужасе дико вскрикнул и бросился бежать с отчаянной поспешностью по на­правлению к Гагаринской набережной.

Дрожа от холода, обыватель снова накинул на себя шубу, шап­ку, проворно вскочил в сани и погнал лошадь на Петербургскую сторону. Подъехав к участку, он заявил дежурному околоточному о только что случившемся происшествии на Неве.

— Но если он вас намеревался ограбить, — недоумевающе за­метил околоточный, — то почему же он этого не сделал? Может быть, вы боролись?

— Нет.

— Странно!

— Он приказал мне снять шубу и шапку, я снял и...

Обыватель сбросил с себя шубу, и... перед околоточным пред­стал черт. Стройную фигуру хорошо обтягивало черное трико, длинный красный хвост и такого же цвета рога придавали ему страшный вид.

— Что это значит? — удивленно спросил околоточный.

Обыватель осмотрел себя и только тут понял причину испуга извозчика.

— Я возвращаюсь со святочного костюмированного вечера от знакомых. Для потехи я был наряжен чертом...

На другой день извозчик-грабитель был найден. Он признался в покушении на грабеж и тут же покаялся во многих преступле­ниях, учиненных им над седоками. Когда ему показали обывателя без святочного костюма, он не узнал его и уверял, что в ту роковую ночь вез черта. Суду его не предали потому, что вскоре после этого он сошел с ума. Так сильно подействовал на него святочный костюм.

РОКОВОЙ СЛУЧАЙ

На окраине города, в глухом закоулке, проживала бедная семья отставного чиновника, получавшего скромную пенсию. У него была красавица-дочь, к которой усердно, но безуспешно сва­тался какой-то писец, имевший весьма ограниченные средства, а главное — преданный пороку пьянства. Молодая девушка слы­шать о нем не хотела, а он между тем неотступно навязывался ей в женихи, на что весьма снисходительно смотрел ее отец, во­дивший с ним дружбу.

Накануне Нового, 185... года она вздумала погадать о «суженом». Был второй час ночи. Она вышла на крыльцо, прислонилась к соседней двери и хотела было прислушаться к разговору, но соседи уже спали. Это гаданье не удалось. Девушка вышла на двор, приблизилась к воротам и перебросила через них туфлю, снятую с ноги. Затем приоткрыла калитку и одной ногой переступила ее, но вдруг, почувствовав под собой какой-то большой мягкий пред­мет, с ужасом отступила назад. Сердце ее учащенно забилось. Она мгновенно забыла о гаданье и туфле, положение которой на снегу за минуту до этого ее крайне занимало...

Она осторожно наклонилась, чтоб рассмотреть находку, и глазам ее представилась страшная картина: у ворот лежал ненавистный жених, весь перепачканный кровью... Чтобы взять свою туфлю, нужно было переступить его труп, но на это она не решилась и, быстро захлопнув калитку, прошла к себе в квартиру.

На другой день девушка была подвергнута строжайшему допро­су. Общие свидетельские показания говорили, что она питала к покойнику глубокую ненависть, но тем не менее, по непреклонной воле родителей, должна была выйти за него замуж.

— Не запирайтесь! — говорили ей. — Признайтесь: это ваших рук дело... Улики налицо: около убитого найдена туфля, оказавшаяся вашей. Кроме того, один ваш чулок носит на себе следы крови...

Обвиняемую арестовали. Ее оправданиям не придавали никакого значения. Ее слезы, ее чистосердечные клятвы никого не трогали.

Прошло много времени. Над виновной должен был состояться суд, и, вероятно, ей пришлось бы отбыть тяжелое наказание. Но до сведения сыскной полиции дошло, что некий посетитель трактиров того околотка, в котором произошло вышеизложенное, будучи как-то в пьяном виде, признался при свидетелях, что из-за него неповинно страдает молодая девушка, подозреваемая в убийстве своего жениха. Дальнейшие розыски подтвердили это. Его задержали, и он признался, что убийство совершено им, но без заранее обдуманного намерения.

— Мы встретили с ним Новый год в кабаке, возвращаясь из которого, о чем-то на улице повздорили. Он ударил меня, я обозлился и так неудачно ответил ему по физиономии металличе­ской палкой, что он умер.

На суде ему было дано «снисхождение». Мнимая же преступ­ница была немедленно освобождена.

СУЖЕНЫЙ

Дочь значительного чиновника Анюта Новикова была влюблена в блестящего гвардейского офицера, известного в 1850-е годы ве­сельчака и донжуана. Он был желанным гостем в доме Новикова, который, замечая неравнодушие своей дочери к нему, не прочь был назвать молодого повесу своим зятем...

Недели за три до рождественских праздников офицер внезапно скрылся с горизонта петербургской жизни. Никакие справки ни к че­му не приводили. Ходили слухи, будто бы его замешали в какое-то чуть ли не политическое дело и что он арестован до следствия, но насколько все это было справедливо, никто не мог проверить.

Семья Новиковых, разумеется, сокрушалась, но в особенности эти сведения подействовали на впечатлительную натуру Анюты. Она, как выражались окружающие, «разом притихла, точно пришибленная»: стала чаще ходить в церковь и дольше обыкновенного стоять на коленях перед образами...

Накануне Нового года, когда вся семья собралась в гостиной возле елки, которую устраивали ежегодно в этот день для младших сестер и братьев Анюты, раздался резкий звонок и через минуту на пороге комнаты появился веселый и торжествующий гвардей­ский офицер.

Он был встречен общим восторгом. На вопросы Новикова он успел ответить только:

— Был предательски оклеветан, но следствие убедилось в моей невиновности, меня выпустили из каземата, и — вот я опять среди вас. А где Анна Павловна? Отчего я ее не вижу?

— Вероятно, в своей комнате...

В разговор вмешалась старая нянька:

— Да, да, барышня у себя... Кажись, гадать на зеркалах со­бралась.

— Гадать? — рассмеялся офицер. — Проведи-ка меня, нянюш­ка, к ней — я ей суженым покажусь.

Повела его старуха к барышне.

Анюта сидела между двух зеркал и держала в руках две зажженные свечи.

Офицер следил за ней сквозь замочную скважину и видел, как девушка, бледная и сосредоточенная, пристально гляделась в зеркало и вызывала воображением милые и дорогие или чудовищные образы, на которых, в сущности, и построены все новогодние гаданья.

— Ишь, голубка, — шепотом произнесла нянька, — суженого высматривает.

— Сейчас увидит! — сказал офицер, шумно распахнув дверь и появляясь картинно на пороге.

Анюта вскрикнула, свечи выпали из рук и потухли.

Девушка не скоро пришла в себя. Похолодевшую, уложили ее в постель, с которой она уже и не вставала.

За неделю до Масленицы эту несчастную жертву экзальтированного гаданья и невинной шутки хоронили.

ЗА ХИТРОСТЬ — ХИТРОСТЬ

Путилину было заявлено на рождественских праздниках, что шайка профессиональных воров ходит под видом компании ряженых по богатым домам и нагло обворовывает доверчивых людей, впускающих этих костюмированных грабителей к себе, принимая их за своих знакомых, так как, прежде чем войти в квартиру, они непременно прикрывались фамилией, хорошо известной хозяевам.

Агенты сыскной полиции насторожились, и вскоре им удалось напасть на следы воровской шайки.

Путилин каким-то образом проведал, что воры на четвертый день праздника собираются на маскарадную вечеринку к одному полковнику, проживавшему на Литейном проспекте. Сейчас же был предупрежден, конечно, относительно этого полковник. Но ему советовали не беспокоиться, так как вместе с ворами у него будут в гостях и сыщики.

Действительно, вечером у полковника собралось значительно большее число замаскированных, чем он предполагал. Гости очень веселились, и никто не замечал, как в квартире постепенно пропадали ценные вещи.

Воры, как оказалось, приехали на вечеринку со своим лакеем, ко­торый и оставался в передней с шубами своих «господ». Ливрея у этого лакея была широкая, с глубокими карманами, в которые и упрятывались все вещи, уворованные его «господами». Те поминутно выходили в переднюю будто бы освежиться от прилипавшей к лицу маски и тихонько передавали ему свои приобретения. Когда же он оказы­вался совершенно нагруженным, его одного отпускали домой, а затем уезжали и сами как ни в чем не бывало. При таких условиях они без­боязненно посещали чужие квартиры. Если бы даже в конце концов где-нибудь их заставили снять маски, то и в этом случае они имели возможность вывернуться: «Пришли, мол, на огонек; захотели пове­селиться. А если-де вы посторонних не принимаете, то должны были нас осмотреть в передней». А маскированных разве осматривают? Всякий интерес пропадает. Принято их угадывать.

Сыщики зорко следили за ворами, и в особенности за лакеем, лицо которого было тоже прикрыто маской. Но вот он стал уходить.

Один из помощников Путилина, разумеется тоже маскированный, его предупредил. Спустился раньше и приказал карете «подавать». Как только воровской сообщник вышел, агент любезно распахнул перед ним дверцу кареты, усадил его и, уместившись с ним, крикнул кучеру:

— Пошел!

Мнимый лакей карету сыскного отделения сначала принял за свою, но потом, когда пришел к убеждению, что возле него нахо­дится незнакомый человек, не мог уяснить своего положения и недоумевающе спросил попутчика:

— Не сочли вы меня за своего лакея? Я, ей-богу, не ваш...

— Знаю.

— В таком случае, с какой же стати я с вами катаюсь?

— А это тебе сейчас объяснят.

Карета остановилась на Офицерской, у Казанской части.

— Ага! — догадался пассажир. — Сыскное...

На другой день все украденное у полковника было возвращено по принадлежности, а мнимого лакея принудили выдать своих товарищей, которых немедленно поймали и, конечно, подвергли заслуженному наказанию.

Получая свои вещи, полковник никак не мог догадаться, каким образом все похищенное можно было найти в одну ночь, и до того заинтересовался этим, что посетил несколько раз Путилина, умоляя передать ему подробности этого любопытного «розыска».

Иван Дмитриевич иногда любил поинтриговать недогадливых и только, кажется, на пятый визит открыл ему «секрет».

— Тьфу, как просто! — воскликнул полковник. — А я-то мучился, теряясь в соображениях. И если б вы меня не посвятили в это дело, я бы сошел с ума, так оно меня заинтересовало.

ШУТКА

В пригородных казармах собрался товарищеский кружок офи­церов у ротного командира для встречи Нового года. После ужина беседа затянулась до полуночи. Между прочим, разговор коснулся таинственных явлений. Впро­чем, это обычная рождественская тема. У каждого нашлось по необъяснимому и сверхъестественному эпизоду. Один был страшнее другого. Рассказы эти, по обыкновению же, закончились тем, что некоторые стали бахвалиться неустрашимостью и напрашиваться на испытание.

Молодой прапорщик категорически заявил:

— Ни во что сверхъестественное не верю и положительно ничего не боюсь!

— Ого! — воскликнул кто-то насмешливо. — Уж будто бы так храбр?

— Это не храбрость, — ответил прапорщик, — отсутствие веры в нелепые россказни.

— Ты только здесь рисуешься героем, — перебил его приятель с явным намерением раззадорить юношу. — А вот поди-ка переночуй в сарае нынешнюю ночь!

— Смело переночую!

— Переночуй! Я могу поручиться, что если тебя не напугают привидения, то замучают галлюцинации.

— Вздор!

— Э, брат, поумнее тебя люди были, да и то каялись в своих опрометчивых поступках. Тоже вот так, как и ты, хвастались не­устрашимостью, а на деле от пустяков смертный ужас испытывали и навсегда отказывались от глупых споров.

— Повторяю: ничего не боюсь. Даже если бы умышленно меня пугать стали, то и это не потревожит моего спокойствия. В осо­бенности же если я прихвачу с собой револьвер.

— Попробуй — переночуй!

Приятели проводили храбреца до сарая. Денщики притащили сена и устроили ему постель. Пожелав прапорщику спокойной ночи, все удалились. Тот, дей­ствительно не ощущая никакого страха, вскоре уснул...

Но вдруг он просыпается. Его разбудил какой-то неприятный шорох. Раскрывает глаза и видит перед собою группу людей, с ног до головы белых. На плечах у них носилки с покойником, тоже совершенно белым. Луна, пробивавшаяся через раскрытые ворота сарая, дополняла эффект картины.

Храбрый прапорщик приподнялся и шутя заметил:

— Не испугаете, братцы! Узнаю вас...

Группа не шелохнулась.

— Довольно комедиянничать! Говорю же, что не боюсь...

Молчание.

Прапорщик заговорил серьезнее и уже с некоторой робостью в голосе:

— Господа, вы видите, что ваша шутка не достигла цели, так долой же маскарад.

Прошла еще томительная минута. Прапорщик, бледный и взволнованный, хватается за револьвер и решительно говорит:

— Если вы не прекратите глупую мистификацию, я буду стре­лять. Потом не пеняйте!

Молчание.

Раздается выстрел, после которого медленно поднимается по­койник и бросает пулю обратно к прапорщику. Тот стреляет еще раз. Покойник опять отбрасывает к нему пулю. Прапорщик стреляет последовательно четыре раза — и четыре пули одна за другой летят к его ногам.

Молодой офицер издает крик отчаяния и падает замертво. Шут­ники-товарищи моментально разоблачились и бросились к нему на помощь, но было поздно... Он умер!

Потом открылась проделка шутников, безбоязненно стоявших под выстрелами. Они раньше, чем отпустить прапорщика в сарай, незаметно подменили патроны в его револьвере на холостые, а мнимый покойник запасся пулями, которыми, к смертельному ужа­су прапорщика, и отбрасывался.

ПОПУГАЛ

Другой случай в этом же роде. У престарелой содержательницы кварти-ры проживали студенты университета. Незадолго до Рождества она нашла дешевую и удобную квартиру, в которую переехала накануне Сочельника вместе со своими квартирантами. Переезд был не особенно затруднителен: новая квартира находилась неподалеку от старой, по той же восьмой линии Васильевского острова.

В Сочельник случилось так, что все проживавшие у старушки студенты были дома, и, кроме того, на незваное новоселье явилось несколько приятелей. Продолжительная беседа, начавшаяся с обмена мыслями на идейные темы, закончилась святочными рассказами. Конечно, рассказы эти носили фантастический характер, и от многих из них подирал по коже мороз. Но всего более действовали они на воображение квартирной хозяйки, которая с умори­тельным испугом открещивалась от «страстей» и, к общему удовольствию молодежи, дошла до такого нервного состояния, что не решалась выйти из комнаты жильцов в свою, где ее ожидало одиночество.

Один из студентов вздумал воспользоваться впечатлительностью старухи и незаметно вышел в соседнюю комнату. Снял он с кровати простыни, накинул на себя и тихонько проник в полутемную переднюю, чтобы дать звонок, на который должна была обязательно выйти хозяйка.

Но только вступает он в прихожую, как видит, что навстречу к нему бесшумно идет человек в саване. Будучи под впечатлением святочных рассказов, он вздрогнул и отступил. Отступило и привидение. Студенту показалось, что эта тень является возмездием за его намерение напугать хозяйку. У него стали подкашиваться ноги, и через минуту он грохнулся на пол в нервном припадке.

Все бросились в прихожую, и у одного только хватило смелости подойти к лежавшему на полу под простыней. Всех обуял панический страх, потому что никто не заметил отсутствия из своего кружка приятеля. Но когда была сдернута простыня, переполох увеличился еще больше.

Через несколько дней студент оправился и припомнил историю своей болезни. Товарищи произвели следствие, и оказалось, что роковое привидение в саване было отражением в зеркале самого студента, закутанного в простыню. И все происшествие вызвано тем, что зеркало стояло не на своем месте. Только что переехав на новую квартиру и не успев разобраться в вещах, большое трюмо было оставлено в прихожей. В нем неожиданно и увидал себя сту­дент.

ПОД НОВЫЙ ГОД

Ресторан «Доротта» за Нарвской заставой был в большом фа­воре у петербургских жуиров. Зимой, в особенности на Рождество, тройки целыми вереницами мчались по направлению к этому «уголку», который у веселящихся петербуржцев одно время был самым любимым местом для встречи Нового года.

В конце сентября 1870 года случилась в Петербурге крупная кража. Какой-то провинциал-помещик, приехавший в Петербург на Всероссийскую выставку, заявил полиции, что его обокрали на сумму около тридцати тысяч рублей. Подозревать он никого не мог, так как кража была совершена чуть ли не на улице. На вопрос сыскной полиции, каким образом он имел при себе такую громадную сумму, помещик ответил, что он носил с собой в боковом кармане пальто маленький портфель, в котором находилось тридцать штук банко­вых билетов по тысяче рублей каждый.

Путилин, бывший тогда помощником начальника сыскной полиции, убедившись в том, что за все это время на вокзалах же­лезных дорог среди отъезжающих из Петербурга пассажиров подозрительных лиц не было, начал следить за публикой, посеща­ющей столичные и загородные рестораны. Особенное внимание об­ращено было на тех господ, которые задают лукулловские ужины с цыганками в этих ресторанах.

До Рождества ничего подозрительного замечено не было. Обво­рованный помещик хотел уже уехать из Петербурга, отчаявшись в успешности розысков, но Путилин предложил ему остаться до окончания рождественских праздников, уверив его, что на празд­никах скорее можно будет кое-что узнать. Бдительность Ивана Дмитриевича особенно увеличилась в ночь накануне Нового года. По опыту он знал, что ради встречи Нового года даже самый сдержанный и осторожный человек решится по­зволить себе маленький кутеж.

Он не ошибся.

Его агенты сообщили ему, что в ресторане «Доротта» заказан кем-то для встречи Нового года большой кабинет с ужином на десять человек, причем заказчик вел переговоры с владельцем ресторана о том, чтобы для всей прочей публики ресторан был закрыт на эту ночь; но хозяин, несмотря на солидную сумму, предложенную ему неизвестным за закрытие ресторана, не со­гласился на это.

Путилин поехал сам туда, захватил с собой помещика и вместе с ним поместился в соседнем кабинете. Не забыл он также захватить и альбом с фотографиями наиболее выдающихся петербургских карманников.

За четверть часа до полночи к подъезду ресторана подкатили две тройки; из саней вышли пять кавалеров и пять дам и направились прямо в заготовленный для них кабинет, куда уже подана была целая батарея шампанского. Когда Путилин приложился к отверстию, имевшемуся в каждой двери ресторанных кабинетов, то среди находившихся там кавалеров узнал одного хорошо известного столичной полиции молодца из «карманных путешественников», как он их называл. Зная, что район деятельности этого молодца по большей части не выходит за пределы Пассажа, и именно второй галереи, Путилин спросил у помещика, не был ли он в день пропажи у него портфеля с деньгами в Пассаже на второй галерее?

— Был там... Я отлично помню, что я поднялся на верхнюю галерею и оттуда любовался картиной, расстилавшейся передо мной. Меня эта картина буквально восхитила. Масса народу... Этот людской говор, шарканье ног, все это на меня, как на провинциала, производило известное впечатление.

— Ну-с, так поздравляю вас, — сказал ему Путилин, — мы нашли вора.

Когда Путилин с двумя агентами и понятыми вошел не­ожиданно в кабинет, там веселье было в полном разгаре. Под звуки рояля шли оживленные танцы, которые сразу прекратились, как только танцующие увидели, что в комнату вошел сам Иван Дмит­риевич.

— Ну-с, господа, с Новым годом! — приветствовал присмирев­шую компанию Путилин. — Я хотел представить вам одного гос­подина, который вот уже три месяца кряду ищет приятного случая с вами познакомиться.

При этом он подвел к известному ему «карманному путешест­веннику» помещика. Вор тут же повинился в том, что действительно вытащил у зазевавшегося в Пассаже господина портфель с деньгами. Прямо из ресторана всю компанию препроводили в сыскное отделение. Из украденных у помещика тридцати тысяч около двад­цати пяти были найдены и возвращены ему.

— Самый лучший подарок, который я когда-либо получал на Новый год, поднесли мне вы, — сказал потом помещик Путилину, чуть не кланяясь ему в ноги.

ХРАНИТЕЛЬ ЧУЖИХ ТАЙН

Существуют чрезвычайно оригинальные профессии, например «хранение чужих тайн». Положим, профессия эта сопряжена с ри­ском, и принципы ее, представляющие из себя шантаж и вымога­тельство, носят уголовный характер, тем не менее «хранители чужих тайн» живут припеваючи... Они обнаруживаются редко, по­тому что сама чужая тайна хранит их от неприятностей.

Однако один из таких «хранителей чужих тайн» попался в руки Путилина, и произошло это таким образом.

Заявляется к нему как-то молодая барыня и говорит:

— Меня уверяли, что начальник сыскной полиции — человек добрый и честный. Только на основании этого я решаюсь поде­литься с ним моим горем.

— К вашим услугам, сударыня. Чем могу быть полезен?

— Избавьте меня от хищнических преследований одного чело­века.

— В чем выражаются его преследования?

Барыня потупилась.

— Ухаживает? Ревнует? — стал допытываться Путилин.

— Нет... Он эксплуатирует меня, угрожая разоблачением одной неприятной истории, составляющей мою тайну.

 Затем просительница пояснила, что после смерти своего чинов­ного мужа она получает весьма приличную пенсию, которую почти целиком вымогает этот человек, случайно посвященный в ее тайну. Между тем она ограничена в средствах и, по милости его, доходит до крайней нужды.

— Кто он по своему социальному положению? — спросил Иван Дмитриевич.

— Служащий... в какой-то конторе...

Путилин пообещал добыть о нем сведения и назначил день, когда посетительница должна снова приехать в управление сыскной полиции «за ответом».

На другой день было уже известно, что «посвященный» принадлежит к категории темных людей. И хотя получает пятидесятирублевое жалованье, состоя конторщиком в одном из страховых обществ, он живет в сторублевой квартире, имея ценную обстановку.

Вызвали его в сыскное отделение. Явился он, конечно, перепуганный.

— Что такое?

Путилин встретил его с обычной своей приветливостью и с обычным же уменьем вызывать виноватую робость начал его рас­спрашивать:

— Вы изволите служить там-то?

— Да.

— Ага! Я знаю... я все знаю... Какое получаете жалованье?

— Пятьдесят рублей.

— Не правда ли, какое маленькое?

— Да-с... мизерное.

— Разумеется, трудно жить на такое жалованье, в особенности с семьей... Но, может быть, у вас есть какие-нибудь выгодные вечерние занятия?

— Да... то есть... мне помогают.

— И очень хорошо помогают! Иначе нельзя было бы платить сто рублей за квартиру, получая всего пятьдесят... Кроме того, надо пить... есть... прилично одеться...

— Виноват, — перебивает начальника сыскной полиции «по­священный», — по какому делу я сюда вызван?

— По вашему собственному, — отчеканивает Путилин.

— По моему? — удивленно вытягивает лицо посетитель.

— Да-с, по вашему...

Иван Дмитриевич взял его за руку, подвел к карте Российской империи и сказал:

— Выберите-ка себе заблаговременно новое местожительство.

— То есть как это?

— А так, что ваши приватные занятия заслуживают того, что­бы познакомить вас с местами не столь отдаленными.

— Помилуйте, за что?

— За хранение чужих тайн.

Посетитель оробел совершенно.

— Не правда ли, ведь вы знаете кое-что про госпожу...

— Сущие пустяки.

— Однако если они заслуживают возмездия со стороны право­судия, то почему бы вам не поделиться своими сведениями с вла­стями? Или ваше молчание хорошо оплачивается? Признайтесь-ка!

— Оно конечно, я имею за свою скромность кое-какую суб­сидию от этой госпожи, но, как сами изволите сейчас говорить, у меня семья, а пятьдесят рублей жалованья — такая ничтожная цифра... Притом и тайна-то пустяшная, так сказать, интимная... насчет одной роковой измены.

— И вам не стыдно за это вымогать деньги с растерявшейся женщины?

— Я не считал это предосудительным...

— Признавайтесь заодно: может быть, под гнетом вашего шан­тажа находится и еще кто-нибудь?

Видя, что запираться перед всеведущим начальником сыскной полиции бесполезно, шантажист повинился:

— Да, я храню еще тайну купчихи (он назвал известную фа­милию) и тайну одного банкира. Тайна последнего имеет уголов­ный оттенок.

— Довольно! В будущем по поводу этого уголовного оттенка я, может быть, буду иметь вас в виду, а пока и банкира, и купчиху оставляю вам для эксплуатации, но за это обязываю, под страхом большой ответственности, оставить в покое вдову-чиновницу, а тем более ее тайну. Если же вы не сумеете без оплаты хранить молчание, то будете пенять на себя.

Посетитель приободрился и стал благодарить Путилина, сначала нагнавшего было на него страху.

— Да вы не очень рассыпайтесь в благодарностях, — закончил свое внушение Иван Дмитриевич, — я чувствую, что видимся мы не в последний раз. При другой встрече, помните, — другой раз­говор будет. Поэтому нелишним считаю предупредить вас, что сле­дующая жалоба без перемены места жительства не обойдется.

Таким образом вдова избавилась от эксплуатации ее кармана «по­священным», который, однако, ее тайну стал хранить еще лучше...

ЖИВОЙ ПОКОЙНИК

Внезапно умер один богач, не оставив духовного завещания. Все имущество по закону должно было пойти в раздел между мно­гочисленными родными его и главным образом попасть в руки де­тей от первого брака. Вторая жена его, прожившая с ним очень недолгое время и не имевшая потомства, могла рассчитывать на небольшую часть наследства; между тем ей хотелось овладеть всем...

Недолго раздумывая, она решилась на смелое мошенничество. Призвала к себе молодого человека, пользовавшегося ее благосклонностью, и, сообщив ему под секретом о смерти мужа, попросила его помочь ей найти такого сговорчивого субъекта, который согласился бы за приличное вознаграждение притвориться больным и выдать себя за ее мужа.

— Зачем это? — поинтересовался друг дома.

— А затем, чтобы иметь духовное завещание.

— То есть совершить подлог?

— С юридической точки зрения, конечно, это будет подлог, но, принимая во внимание внезапную смерть беззаветно любившего меня мужа, такое уголовное выражение должно быть смягчено. Это будет не подлог, а справедливое нарушение формалистики закона. Ведь если бы он сделал завещание при жизни, то, разумеется, благодаря моему влиянию на него все богатство досталось бы мне. Следовательно, нравственно я всегда буду права, если и самовольно сделаю то, чего не успел, но что хотел сделать покойный.

— Замысел у тебя превосходный, — сказал друг дома, охотно соглашаясь с доводами вдовы, — но выполнение его требует боль­шой осторожности.

— Разумеется! Пока в доме никто не знает о смерти мужа. Прислугу я предупредила о том, что барин занемог, но в спальню его никого не впускаю.

Вдова не ошиблась в друге, доверяя ему тайну задуманного пре­ступления. Он оказался весьма ловким, опытным и, главное, «уча­стливым».

Но прежде чем отправиться на поиски «толковых» людей, друг дома при помощи своей сообщницы убрал труп покойного под кровать, окна в спальне завесил шторами и приказал приготовить лампу с темным абажуром.

Затем уехал и вскоре возвратился в сопровождении какого-то неведомого человека, развязно отрекомендовавшегося хозяйке дома:

— Дворянин Игреков! Бедный, но благородный свидетель.

Действительно, это был специалист по части подкупного лжесвидетельства. Друг дома по дороге ознакомил его с сутью дела, и он, ни на минуту не задумываясь, согласился прикинуться мнимо больным богачом и продиктовать краткое духовное завещание, по которому все богатства должны остаться вдове.

Условившись относительно гонорара, благородный свидетель от­правился в спальню, разделся и лег в постель. В комнате царил полумрак; свет лампы, мерцавшей в одном из углов, не достигал противоположной стены, около которой возвышалась кровать. Уто­пая в мягких пуховиках, дворянин Игреков твердил имя «возлюб­ленной своей жены» и старался не забыть его...

Друг семьи опять ненадолго уехал и привез с собой трех субъ­ектов, на этот раз весьма прилично одетых и представительных. Но эти уже не были посвящены в тайну, хотя они отлично сознавали, что фигурируют в этом деле неспроста и что, может быть, будут фигурировать на суде, иначе не предлагали бы им солидного вознаграждения за то, что с большим успехом мог сделать каждый знакомый, и притом без всяких оплат. Однакоим было внушено, что больной богач доводится им приятелем.

— Это желание его самого, — пояснил друг дома. — Он потому приглашает посторонних для засвидетельствования его «здравого ума и твердой памяти», что не желает предавать гласности свое почти безнадежное положение. Вам-то, конечно, все равно: здоров ли он, болен ли, а для формы это имеет немаловажное значение.

Затем был приглашен нотариус. После обычных расспросов, путем которых распознается умственное состояние завещателя, приступили к составлению духовного завещания.

Дворянин Игреков блестяще справился со своей замысловатой ролью. Едва приоткрывая глаза, он разговаривал слабым голосом умирающего человека. С трудом переводил дух, уместно кашлял и по временам раздражался, когда не хотел отвечать на сбивчивые вопросы.

Написав вступление по форме, нотариус под диктовку завеща­теля стал излагать суть.

— Все свое движимое имущество, — полушепотом произносил больной, — завещаю безраздельно возлюбленной жене моей Марии Ивановне.

— Дальше...

— А из наличного капитала моего и всего недвижимого имущества она имеет только половину.

— Как половину? — с ужасом воскликнула Марья Ивановна. — Ты должен отказатьмне все.

— Нет, довольно с тебя и половины! — спокойно ответил завещатель. — Если бы я завещал тебе все, то был бы чудовищно неблагодарным по отношению к своему другу.

— Какому другу?

— Которому ты обязана своим будущим благополучием.

— Я тебя не понимаю. Объяснись!

— Другую половину наличного капитала моего и всего недвижимого имущества я завещаю своему другу дворянину Игрекову! Нотариус, пишите!

— Позвольте-с! — взволнованным голосом запротестовал друг семьи, совершенно ошеломленный находчивостью лжесвидетеля. — Но ведь этот самый дворянин Игреков отъявленный плут!

— Плут-то он плут, это верно, — согласился завещатель, — но то, что я ему завещал, исправит его.

— Разумеется, вы вправе распоряжаться своей собственностью, но нельзя уделять так много каким-то сомнительным друзьям, которые из ваших денег неверно сделают дурное употребление.

— Не раздражайте меня, а то я еще больше откажу ему.

— Не забывайте одного, что родственникам вашим такая щедрость к какому-то проходимцу может показаться подозрительной. Пожалуй, затеется процесс, и этот негодяй, дворянин Игреков, не получит ни гроша.

— Вот это резон! — воскликнул больной, с оханьем приподнимаясь на локти. — Соглашаясь с этим разумным доводом, я отказываю другу своему только половину наличного капитала, а возлюбленной жене всю недвижимую собственность.

Под завещанием, по слабости, мнимый больной не подписывался, но свидетели во главе с нотариусом и друг семьи удостоверили «здравый ум и твердую память» завещателя.

Преступление это было обнаружено, но поздно, когда уже нельзя было возбуждать уголовного расследования.

О героях этой давней истории известным осталось то, что «дворянин Игреков», перехитривший вдову и ее друга, завещанный самим себе капитал прожил быстро и умер в белой горячке; у вдовы все отнял друг семьи за соучастие. И в результате — все богатство погибло бесследно.

ПРОДАЖА СЕМЕНОВСКОГО ПЛАЦА

В Петербург приехал капиталист с целью построить фабрику так называемой «гнутой» венской мебели, которая, по его вычислениям, могла быть удешевлена наполовину против цены, существовавшей на нее в России как на заграничное изделие. Сделал он публикацию в газетах, что желает купить большой участок земли для постройки фабрики и обширных складов. В день появления публикации к капиталисту является весьма приличный господин и предлагает большое пустопорожнее место в центре города.

— Отлично! — обрадовался капиталист. — Когда я могу его осмотреть.

— Хоть сейчас...

Поехали.

Капиталист совершенно не знал Петербурга. «Приличному гос­подину» это было, конечно, известно, и именно на этом построил он свою хитроумную комбинацию.

Привел он капиталиста на Семеновский плац. В то время, к которому относится рассказ, на этом плацу еще не был устроен беговой ипподром. Залюбовался провинциал просторной площадью.

— Который же угол вы можете мне продать? — спросил он у своего спутника.

— Любой.

— Я бы предпочел этот! — указал капиталист на пространство, находящееся между Николаевской улицей и казармами Семеновского полка.

— Он дороже других, — предупредил его «собственник плаца».

— Ничего не значит.

Начали торговаться. Покончили на шестидесяти тысячах за полдесятины!

— Дорогонько: по пятьсот рублей за квадратную сажень, — вздыхал покупщик.

— По петербургским ценам это даром, — уверял его продавец. — Подите-ка приторгуйтесь к земле за городом. Не дешевле будет, чем в центре. Я уступаю потому только, что ликвидирую свои дела перед отъездом за границу, где я намерен поселиться навсегда для сбережения своего непрочного здоровья...

— Ну уж ладно, по рукам!

Тут же на месте условились о заключении купчей крепости на следующий день у нотариуса.

— Лучше всего, — надумал продавец, — завтра утром я заеду к вам, и мы вместе отправимся к нотариусу.

— Пожалуй!

Капиталисту не пришло в голову спросить у кого-нибудь о Семеновском плаце, принадлежащем казне. Он был очень доволен успешным ходом своего предприятия, и, кроме того, «приличный господин» не внушал ни малейшего подозрения.

На другой день утром «частный владелец казенной земли» с таким же апломбом, как и накануне, является к будущему фабриканту и вместе с ним отправляется на Невский к нота­риусу. Подъезжают к подъезду, на зонте которого красуется большая вывеска: «Нотариус такой-то», действительно проживавший в этом доме и пользовавшийся большою популярностью. Провинциал был даже доволен, что попадает к нотариусу, которого хоть понаслышке, но знал.

Помощники «приличного господина», оказавшегося завзятым мошенником, поджидали у подъезда «жертву», и, как только она показалась, моментально побежали по лестнице и заклеили бумагой вывеску, имевшуюся над дверью нотариуса.

Мошенник провел провинциала на третий этаж. Там на дверях имелась дощечка с надписью: «Нотариус». Вошли. Обстановка канцелярская, столы и конторки. На столе самого нотариуса печати разных форм, большие нотариальные книги, толстые тома законов. Несколько писарей усердно скрипят перьями, переписывая какие-то бумаги.

Вошедшие отрекомендовались. Нотариус осведомился, что им нужно, и принялся за составление купчей крепости. Вскоре она была готова. По исполнении некоторых нотариальных формальностей продавец и покупатель подписали бумагу, и второй вручил первому тут же, при нотариусе, как при благородном свидетеле, пятнадцать тысяч наличными деньгами, а остальную сумму чеком на банк.

Опять, перед выходом посетителей, один из конторщиков спустился вниз и снова заклеил бумагой дверную вывеску настоящего нотариуса.

Посетители, выйдя на улицу, расстались. Продавец направился в банк за деньгами, покупатель нанял извозчика домой, в гостиницу, где его поджидали уже подрядчики. Капиталист благополучно покончил и с ними.

К устройству фабрики он хотел приступить немедленно, и поэтому через два дня, раньше чем ходатайствовать о разрешении постройки через городскую управу и градоначальство, решил он отгородить свой участок земли забором и начать подвоз строительных материалов.

Ранним утром на Семеновском плацу появилось несколько подвод с бревнами и досками. Пришли рабочие и принялись было ставить забор.

Подошел местный городовой и спрашивает капиталиста, распоряжавшегося работами:

— Что это вы тут затеяли делать?

— Огораживаю, голубчик, свою землю.

— Какую такую свою землю?

— Вот этот уголок откупил я под фабрику.

Городовой, недоумевая, пожал плечами, однако более не воз­ражал, не представляя себе обстоятельства, чтобы начались работы зря, без законных причин.

Делавший служебный обход околоточный надзиратель тоже с удивлением остановился перед созидавшимся забором:

— Что это?

— Забор пока, — ответил строитель, — а потом сооружу фабрику.

— Кто вам позволил?

— Средства-с, — улыбаясь, продолжал тот. — Да-с, именно средства позволяют приступить к устройству весьма полезного предприятия.

— Да ведь земля-то казенная.

— Собственная!

— Как?

— Да так: купил — вот и все!

— Как и где вы могли ее купить?

— Чего вы все удивляетесь! — удивился, в свою очередь, капиталист. — Если не верите, взгляните на купчую.

Действительно, форменная нотариальная купчая крепость на участок земли Семеновского плаца.

Пожал плечами и околоточный, направляясь в участок с докладом к приставу. На место происшествия поспешил пристав.

— По какому праву огораживаете вы плац?

— По праву собственности.

— Откуда вы взяли эти права собственности?

— Купил. Не угодно ли взглянуть на купчую...

Пристав взглянул на бумагу:

— Кто такой потомственный дворянин Икс?

— Владелец всего этого пространства.

— Вздор! Вас обманули...

— Нет-с.

— Конечно, обманули. Эта земля казенная...

— Не может быть?!

Капиталист бросился к нотариусу.

Входит в подъезд и удивляется: нотариус переехал в нижний этаж. Проводят его в кабинет. Что за диковина? Совершенно другая физиономия. Посетитель подает нотариусу купчую и спрашивает:

— Вами заключена эта сделка?

— Гм... нет...

— Подпись-то ваша?

— Не моя...

— Как?

— То есть фамилия моя и печати мои, но поддельные...

— Стало быть, вы третьего дня наверху не жили?

Нотариус отодвинулся: не сумасшедший ли, мол?

— Нет-с, не жил!

— Грабеж! — закричал капиталист. — Среди бела дня ограбили!