Часть 2-я Хроники Давида Гая

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Часть 2-я

Хроники Давида Гая

«Вопросы крови — самые сложные вопросы в мире!..

…Как причудливо тасуется колода!»

М.Булгаков

Я как-то вдруг обнаружил, что отзываться в прессе на новые книги или на постановки спектаклей не чужих мне людей (на других просто не достает времени, что порой искренне жаль), не менее увлекательно, чем писать нечто «свое». Хотя, понятно почему: ради отзыва откладываешь это свое и знакомишься с содержанием творения духовно близкого тебе человека, с его героями — и вместе с ними проживаешь еще одну жизнь. Или — несколько…

Так произошло с книгой Давида Гая, переданной мне им из Нью-Йорка с оказией. На этой книге я, кажется, установил персональный рекорд скорочтения: семьсот сорок с лишним страниц за четыре дня. Хотя, почему «с лишним» — нет там лишних страниц, все они ложатся одна к одной. Совсем не значит это, что читал я наспех, бегло перелистывая страницы, напротив, — нередко возвращался к предыдущим…

Вот и сейчас, записывая свои ощущения, я возвращаюсь ко многим главам — что совсем не скучно: наоборот, я нахожу новые стороны, новые краски палитры автора. И я снова проникаюсь ощущением не просто небезразличия, но огромной симпатии к действующим лица повествования, сопричастности им — а они именно действующие, они показаны автором в развитии судеб, характеров, и его собственных, в том числе.

История одной семьи? — да нет, не семьи, но поколений — их Жизнь. Да и судьба самого автора стоит многих — еще и потому, что ей предшествовали, а отчасти и определили её, жизни и судьбы его предков… Помимо мастерского владения пером приметно особенное умение Гая писать о себе открыто, и вместе с тем отстраненно — будто о постороннем, не избегая моментов, о которых последствие иногда сожалеешь.

Действие сюжета обращено от нынешних дней к ретроспективе: автор, спустя годы после эмиграции, разыскивает в Америке потомка той, «первой» американской ветви, своего кузена, нашего современника. У каждого из них своя судьба — она определилась решением, принятым их общими предками сотню лет назад.

И теперь, собственно, о книге, вернее, о книгах — их две. «И рассеет тебя Бог по народам, от края и до края земли…» — о ком это в «Книге Второзакония»? Совсем не случайно автор предложил эту выдержку как эпилог к своей «Книге первой». Обе «Книги» — первая и вторая — содержат по три части, и они тоже никак автором не названы: зато внутри их главы обозначены датами. Да, только число, месяц и год… Но зато какие!

Они не всегда расставлены последовательно, хронологически: отсчёт их начат годом 80-м, июлем, а следующая глава — «Год 1903-й»… и снова наши дни — 70-е… А от них — снова «бросок» в начало века: это еще не Экзодус, он придет потом — когда, следом за первопроходцами, прошедшими все тяготы обустройства на новой земле, но и при том, уже готовыми протянуть руку помощи, последуют их земляки. И мы, вместе с героями, оказываемся на пароходе, плывущем к неведомым берегам Америки. Они еще не знают своего будущего, но верят, что хуже, чем было — не будет.

Отступление первое

Много лет назад мне довелось работать в одной информационно-художественной конторе — называть сегодня ее ведомство нет смысла, поскольку и тогда имя оно носило эвфемическое, а сегодня оно, и подавно, мало что скажет современнику. Только в его «ведении», среди прочих, находился и завод, строящий первые в СССР атомные подводные лодки, ну и, в числе много чего другого, наша «шаражка»…

Да и правда, весь штат наш состоял из начальника — художника Виктора Добровольского, замечательного мужичка, остроумного, выпивохи, не чуждого и прочим мирским утехам при его 60-ти с лишним годах, чему немало способствовала антресоль в его мастерской на Павелецкой, а именно под ней, этой антресолью, и размещалось «производство» нашей шараги. И еще — его помощника, Виктора, которого на работе, вообще, мало кто видел, ну и меня — «специалиста по издательским вопросам».

Служил я там недолго — надо было где-то пристроиться после разгона чучелами из дома на Старой площади нашего «Патента», где неблагополучно, по их разумению, сложился подбор и расстановка кадров: «Вы что! — кричал Арвид Янович Пельше на нашего министра — синагогу устроили у стен Кремля!» Было и такое…

Почему мне сейчас вспомнился этот эпизод служебной биографии? Нашей основной продукцией в тот период был буклет, целлофановые страницы которого несли на себе отпечаток контуров атомной подлодки. Причем, на каждый слой-страницу буклета, начиная с первой, — общего абриса (внешних контуров корпуса), накладывался следующий, несущий уже некоторые подробности внутреннего устройства, — слой за слоем, — буклет, страница за страницей, нес последующие подробности подлодки.

И так, за листками целлофана — срезами определенной части лодки, как бы собиралась и разбиралась вся лодка — от её внутреннего устройства до верхней палубы. Перелистывая страницы этого буклета, можно было добраться до самой первой, от которой «есть пошло» всё судно. Наглядно и поучительно. Представляете?

* * *

Вот так мне и представилась книга Давида Гая: дочитав последнюю её главу, я сразу вернулся к ее началу — к поколению эмигрантов самых первых годов минувшего века, к достоверной истории клана его предков…

Автор прослеживает судьбы семей — от начала прошлого века и до нынешних дней, судьбы двух ветвей его родных: одна протянулась из погромных дней Кишинева в Америку, другая — оставшись в стране, прошла вместе с народами сначала царской России, и потом Советского Союза — все этапы сталинской «коллективизации», «индустриализии», прошла войны, принесшие неисчислимые страдания всему населению, а еврейской его части — особенно… Эти ветви столетие назад расставались «не навсегда», как хотелось им верить, и, храня надежду когда-нибудь ещё встретиться, теряли ее… И ведь бывало — встречались: кому-то везло, кому-то — нет.

Казалось бы, что можно добавить к рассказанному Шоломом — Алейхемом, Башевицем-Зингером о первых еврейских эмигрантах в Америке? Оказывается, совсем не мало: автор находит новые детали, новые подробности — и это не просто роман, каким он читается, но, но скорее, документально-художественное повествование: автор домысливает какие-то подробности, может, не произошедшие в действительности, но, что уж точно, — они могли случиться. И случались, наверняка, в семьях еврейских беженцев тех лет. Гай, мне кажется, намеренно вынес на титул книги подзаголовок «История одной семьи». Одной ли?

Монтаж эпизодов книги, искусно связывающий поколения, отстоящие на многие десятилетия друг от друга, напрашивается стать киносценарием — может, такое и состоится: должен же попасть этот сюжет в руки кого-то из киномира, должен же побудить его снять по книге фильм, — условно говоря, ремейк «Экзодуса». Название ленты может быть схожим, но при этом многое расскажет зрителю такое существенное обстоятельство: тех эмигрантов — не впускали на родину предков, а нас, беженцев последних десятилетий прошлого века, пытающихся оставить страну рождения, — не выпускали из нее… Только и остается заключить словами поэта: «Времена не выбирают, В них живут — и умирают…». Но ведь, живут! Живем, стало быть.

Отступление второе

И почему еще не оставила меня книга равнодушным, почему содержание ее глубоко задевает меня: я нахожу много схожего в ней с тем, что сделал мой сын Стас к совершеннолетию своего сына Дэвида Половца. Он, примерно тогда же, в тот год, когда появилась книга Давида Гая, подготовил и издал небольшим тиражом, «для семейного пользования» красочный альбом — генеалогическое древо нашей семьи.

Со множества фотоиллюстраций — даггеротипов позапрошлого века, чудом сохранившихся в погромах и пожарах многих войн, с семейных фотографий — смотрят на меня узнаваемые лица родных. Именно родных — это подтверждено приведенными здесь же копиями метрических свидетельств о рождении, списков-ведомостей уездных и губернских служб, синагог, копиями школьных аттестатов, солдатских книжек…

И тоже — фон: биографии моих родных, живших в России, Белоруссии, Украине, чьи корни обнаружились в конце 18-го века, и за ними — погромы, революция, бомбежки, немецкая оккупация, жизнь (а чаще — смерть) в еврейских гетто.

* * *

…Здесь, в книге Гая, нет фотографий, но её персонажи — герои её глав — явлены настолько точно и настолько образно, что, мне кажется теперь, я лично их знал, я разговаривал с ними, писал им письма и получал письма от них… Книга уже прочитана, а я еще живу в ней.

Но меня не оставляет мысль: а что, если бы это прямые предки Давида Гая оставили в годы погромов Кишинев, а не предки встреченного им здесь родственника, от которого он, собственно, и узнал многое об «американской ветви» своей семьи, и о чем рассказывает его книга «Средь круговращения земного». И родился бы он тогда, скорее всего, тут, в Америке, — и, возможно, он и здесь избрал бы писательское ремесло, и тридцать лет сотрудничал бы он не с газетой «Вечерняя Москва», а, допустим, с некоей «Ивнинг Стар»…

И тогда все его двадцать книг, его романы и повести, были бы написаны им на английском языке, включая и документальное исследование о советском вторжении в Афганистан, изданное здесь на русском языке. А его «Десятый круг» о Минском гетто — её рукопись не нуждалась бы в переводе с русского на английский перед изданием ее в США, как это случилось недавно. Она сразу была бы написана на превосходном английском, равном тому русскому, на котором Давид Гай пишет здесь и сейчас свои книги.

А может быть — и нет… Только не зря говорят: история не знает сослагательного наклонения.

А эта книга — надо думать, она не останется единственной, доставшейся англоязычному читателю. Пока же, знакомство с ней остается привилегией русскоязычного читателя — не пренебрегайте этим, друзья! Я вовсе не пытаюсь навязать будущему читателю свой взгляд, свои оценки новой книги Давида Гая, только очень советую — прочтите её.

2011 г.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.