В. Шевляков    ПО РАССКАЗАМ БЫВШЕГО НАЧАЛЬНИКА САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКОЙ СЫСКНОЙ ПОЛИЦИИ И. Д. ПУТИЛИНА

В. Шевляков  

ПО РАССКАЗАМ БЫВШЕГО НАЧАЛЬНИКА САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКОЙ СЫСКНОЙ ПОЛИЦИИ И. Д. ПУТИЛИНА

 ДОРЕФОРМЕННАЯ ПОЛИЦИЯ

Дореформенная полиция, по словам Путилина, была курьезна. Иван Дмитриевич знал ее хорошо, так как в ее составе начал свою деятельность. Продолжительное время служил он квартальным в самом бойком — Апраксинском — околотке и долго пребывал под начальством знаменитого Шерстобитова, когда-то наводившего страх и ужас на обывателей своего участка и в особенности на так называемый подпольный элемент. Шерстобитов пользовался славой искусного сыщика, и в уголовной хронике Петербурга имя его занимало видное место...

Нрав всякого полицейского прежних времен был необычайно крут. Будто нарочно, словно на подбор, полиция набиралась из людей грубых, деспотичных, жестоких и непременно тяжелых на руку. В квартале царил самосуд безапелляционный. От пристава до последнего будочника включительно всякий полицейский считал себя «властью» и на основании этого безнаказанно тяготел над обывательскими затылком и карманом.

На первых порах своей службы Путилин проявил было гуманное обращение с посетителями «полицейского дома», но своевременно был предупрежден начальством, внушительно заметившим ему:

— Бей, ежели не хочешь быть битым!

Новички недоумевали, но, будучи в небольшом чине, протесто­вать не осмеливались.

«Начальство» так мотивировало необходимость кулачной рас­правы:

— Кулак — это вожжи. Распусти их, и лошади выйдут из по­виновения. Отмени сегодня кулак, и завтра тебя будет бить первый встречный. Нас только потому и боятся, что мы можем всякому в любое время рыло на сторону свернуть, а не будь этой привилегии — в грош бы нас не стали ценить, тогда как теперь ценят целковыми.

Последняя фраза имеет глубокий смысл. Действительно, в старину обыватели оценивали работу полиции денежными знаками. Взяточничество было развито до крайних пределов. Взятки брались открыто, бесцеремонно и почти официально. Без приношения никто не смел появляться в квартале, зная заранее, что даром ему ничего не сделают.

Относительно приношений предусмотрительные поли­цейские придерживались такого мнения: «Копи денежку на черный день. Служба шаткая, положение скверное, доверия никакого. Уволят, и пропал, коли не будет сбережений. Ведь после полицейской службы никакой другой не найдешь, поэтому заблаговременно и следует запасаться тем, “чем люди живы бывают”».

В этом сказывался весь полицейский с неизбежным «черным днем». Свою службу он не осмеливался называть беспорочной и поэтому никогда не рассчитывал на долгодействие своего мундира. Он ежедневно ожидал увольнения, темным пятном ложившегося на всю его жизнь. У отставного полицейского уже не могло быть никакой служебной перспективы. Для него все потеряно, ему не поручат никакой должности, не дадут никакого заработка, инстин­ктивно опасаясь его. Всякий рассуждал так: «От такого “искусившегося” человека можно ожидать всего».

Вот какова была репутация всего состава дореформенной полиции, о которой, слава Богу, остались лишь только смутные воспоминания.

Путилин уморительно рассказывал, как в старое время в квартале производился обыск вора, пойманного с поличным.

Являются понятые, потерпевший.

— Ах ты, негодяй! — грозно набрасывается на мошенника некий пристав. — Воровать?! Я тебя в остроге сгною!.. В Сибирь законопачу! Каторжной работой замучу! Я тебе покажу!!! Эй, сторожа, обыскать его!

Ловкие и привычные держиморды с опереточным рвением накидываются на преступника и начинают шарить в его карманах, но после тщательного обыска у заведомого вора ничего не находится. Сторожа успевают искусно перегрузить из его карманов в свои все, что могло бы послужить уликой.

Потерпевший удивленно пожимает плечами, вор же принимает победоносный вид.

Пристав выдерживает томительную паузу, уничтожающим взглядом смеривает с головы до ног потерпевшего и спрашивает его, отчеканивая каждое слово:

— Вы продолжаете поддерживать обвинение?

— Конечно... но, странно... куда он успел спрятать... я видел собственными глазами…

— Гм... но мне еще страннее, как вы решаетесь обзывать по­носным именем того, который перед правосудием оказывается не­виновным?

— Но ведь я собственными...

— Ах, что вы меня уверяете! — нетерпеливо перебивает пристав оторопевшего заявителя. — Мало ли что может показаться! Вон мне тоже показалось, что ваше заявление правдоподобно... Я вам должен заметить раз и навсегда, что в моем околотке воровства не существует. Однако я должен снять с вас показания и обнаружить на всякий случай вашу личность. Потрудитесь пройти ко мне в кабинет.

В кабинете разговор был другого рода.

— Ты оклеветал невинного человека, — мгновенно менял тон пристав. — Он тебе этого не простит. Ты надругался над его честью и за это жестоко поплатишься...

— Но я могу принять присягу!

— Кто твоей присяге поверит? Она будет так же вероятна, как вероятен этот вор. Ты скандалист, ты бунтовщик, тебе место в Сибири! Ты бесчестишь непорочных и беспокоишь правительство.

— Правительство? Чем это?

— А что ж я, по-твоему, обыкновенный человек, что ли?

После сильнейшей нотации, когда потерпевшему становится яс­но, что ему не миновать каторги, если только не большего, он начинает заискивающе поглядывать на пристава. Тот смягчается.

— Уж коли так... то, конечно... Бог с ним...

— Этого-с мало. Он так твоего облыжного заявления не оста­вит. Он тебя по судам затаскает.

— Что же мне делать?

— Откупиться надо...

Начинается торговля. После многих «скидок» и «надбавок» при­ходят к соглашению.

— Деньги эти оставь у меня. Я их ему передам и уговорю его не поднимать дела. Прощай. Да напередки будь внимательнее...

Потерпевший, кланяясь и рассыпаясь в благодарностях, удаляется. Тут же в кабинете появляется вор.

— Ах ты, мерзавец! — принимается кричать на него пристав, пряча в карман деньги. — Опять? Опять попался? На этой неделе уже в двенадцатый раз! Ну какой ты вор? Дурак ты, не больше. Тебе, кажется, скоро придется бросать воровство и приняться за работу. Никогда, брат, из тебя путного вора не будет!

— Нечайно-с... А вы бы, ваше скородие, приказали сторожам хоть один кошелек отдать мне, а то без гроша остаюсь...

— Чего? Назад отдать? Ах ты, каналья! Да разве я виноват, что ты попадаешься? С какой же это стати я тебе вещественные доказательства буду возвращать? Ведь я за это перед законом могу ответить! Вон!

Пристав этот нажил большое состояние и был уволен «без прощений». Впоследствии он жаловался на несправедливость начальства и любил хвастнуть, что его обожал весь околоток за порядок следствия и за умелое миротворение...

А как в старину производилась охранительная опись имущества?

Умер, например, богатый купец, оставивший много ценного имущества. Для охранной описи был назначен Иван Дмитриевич. Прибыв на квартиру покойного, Путилин приступил к тщательному осмотру и аккуратнейшим образом все переписал. Когда эта опись попала в руки ближайшего его начальства, последовал строгий выговор:

— Что это за нововведение? Что это за безобразная опись? Как могли найтись у него золотые и серебряные вещи, дорогие меха и редкости?

— Да ведь он богач.

— Знаю-с, что богач, но это не наше дело... Он мог быть бо­гатым и в то же время скрягой... Он мог есть медными ложками, носить железную цепочку при высеребренных часах и кольца с фальшивыми камнями.

— Да, но у него нет ничего поддельного, все очень дорогое, несомненно настоящее.

— А вы почем знаете?

— Я все внимательно осмотрел; кроме того, на всех металли­ческих вещах есть проба.

— Проба? Ха-ха! Какой вы наивный человек! А точно ли вы уверены, что эти пробы не фальшивые?

— Да, я уверен.

— Вы не знаете полицейской службы! Наш брат ни в чем не может быть уверен... Ведь эти ценности не в вашем кармане будут охраняться, а потому нельзя поручиться за то, что все это, теперь несомненно настоящее, через день не превратится в поддельное... Нужно оберегать прежде всего собственную шкуру, а поэтому пре­дусмотрительно все обесценить, чтоб не было препирательств с на­следниками. Представьте себе, что ложки, показавшиеся вам серебряными, или часы, которые вы нашли золотыми, при тщатель­ном исследовании окажутся медными, что вы станете делать? Ведь того, что написано пером, не вырубишь топором.

— Но как же это может случиться?

— Случалось, батенька... должно быть, ни одна подобная опись не обходилась без курьезов и превращений.

— Что же мне делать?

— А то, что пока бумага не подписана понятыми, поскорее перепишите ее. Я исправлю ваши ошибки, как старый и опытный служака.

Путилин принужден был приняться за переписку. Опись, ока­завшуюся непригодной, начальник взял в руки и стал ее перефра­зировать:

—...«Иконы в золотых ризах»… Гм... это рискованно... быть может, ризы-то только вызолочены? Пишите «в позлащенных ризах... » Затем: «серебряный чайный сервиз». Это вещь дорогая, упаси Боже, если она окажется ненастоящей. Нужно быть осторожным и скромно пометить сервиз «старым, белого металла, похожего на серебро».

— Чего там похоже! Настоящее серебро.

— Уж не воображаете ли вы себя чиновником Пробирной палаты? Откуда у вас такие знания? Вы говорите серебро, а я утверждаю — медь! И вы не спорьте, я лучше знаю, потому что третий десяток лет в полиции служу.

— Ну, все равно, пусть будет белого металла, похожего на серебро...

— Так-то вернее. Нагрянут наследники, наткнутся на медь, олово, железо — и пикнуть не посмеют, потому что все своевременно удостоверено... Ну-с, дальше: «шейная для часов цепь чер­вонного золота... » Это что за глупость? Почем вы знаете, что чер­вонного золота, а не пикового... то есть такого, из которого пики для казаков куются?

— Опять-таки проба.

— Вздор-с! Я вам таких проб на меди наставлю, что вы оша­леете от удивления. Пишите проще: «шейная цепочка какого-то дешевого металла, вызолоченная... » А это что: «камчатский бобер»?

— Мех.

— Знаю, что мех, а не ананас! Но как вы узнали, что бобер камчатский, а не иной какой-либо?

— Это сразу видно.

— Видно?! Что вы — зоолог? Это даже уж возмутительно! Ведь вы на Камчатке не бывали?

— Нет!

— Так откуда ж вы тамошнего бобра знаете? Мех-то, может быть, от дворовой собаки, а вы его в камчатский бобер возводите... Пишите короче: «потертый, линялый мех, по старости неузнавае­мый, какой именно».

И все было переправлено и перемечено таким же образом. Ни­чего не подозревавший Путилин поверил, что это делается исклю­чительно из предосторожности, чтобы действительно отвлечь от себя нарицания, очень возможные со стороны наследников в случае обнаружения каких-либо неточностей в описи. В этом очень хорошо убедил его начальник, горячо ссылавшийся на свой многолетний опыт.

Через установленный срок наследники купца явились за полу­чением имущества. Иван Дмитриевич присутствовал при этом как представитель полиции и охранительной власти. Он пристально приглядывался к вещам, еще недавноим виденным и подробно отмеченным в первоначальной описи, но не узнавал их. Почти ни один предмет не имел надлежащего вида — все превосходно со­ответствовало другой, то есть переделанной, описи... Только тут понял неопытный квартальный надзиратель, как опытен его на­чальник.

МАСКАРАДНЫЙ РОМАН

В то время, когда клуб шахматистов помещался в Демидовом переулке, Путилин был частым его посетителем и охотно играл в шахматы.

Однажды он заигрался до четырех часов утра. Перед самым концом игры подходит к нему дворецкий клуба и, передавая визитную карточку, говорит:

— Вас желают видеть по экстренному делу.

Иван Дмитриевич поспешно вышел в швейцарскую, где встретил знакомого молодого человека, имевшего испуганный вид.

— Что вам угодно?

— Сейчас совершится убийство.

— Какое? Где?

— Знаете купца... моего большого приятеля?

— Знаю.

— Знаете также и то, что он недавно женился?

— И это знаю.

— Ну, так он сейчас должен убить свою жену.

— Почему «должен»?

— Так сложились обстоятельства. Но теперь дорога каждая минута. Поскорее отправимся на место происшествия, я по дороге расскажу вам все подробности.

Через пять минут Путилин вышел из клуба вместе с молодым человеком, который рассказал начальнику сыскной полиции следующее.

— Сегодня на благотворительном маскараде в Дворянском собрании ко мне подходит мой приятель и говорит взволнованным голосом: «Я только что вернулся с экстренным поездом в Петербург. Меня известили в дороге об измене моей жены... Она здесь со своим прежним женихом... Я не вынесу этого позора... Я с нею расправлюсь. Ради всего святого, приезжай через полчаса в ресторан «Малый Ярославец». Ты мне нужен и как свидетель, и как советчик». Зная, что он крепко ревнив, я отнесся к его словам только с притворным участием. Однако я поехал в «Малый Ярославец». Так как было уже поздно, то швейцар спросил меня, куда я иду. «В кабинет», — ответил я и стал взбираться по лестнице; но он вторично остановил меня вопросом: «К кому?» Я назвал фамилию приятеля. Швейцар отчаянно замахал руками и таинственно сообщил: «К ним нельзя-с, у них сейчас произойдет несча­стие. Они ходят по коридору и кого-то поджидают».

Я догадался, что он выследил жену и держит ее в засаде. Я тотчасже бросился к вам за помощью. Я так долго вас разыскивал, что не надеюсь поспеть вовремя и предупредить преступление...

Иван Дмитриевич спросил:

— Отчего вы не заявили полиции? Это было бы проще и скорее.

— Во избежание скандала... Прибегая к вам, я предполагал покончить это дело мирно, так сказать, домашним способом.

— Словесными убеждениями тут не подействуешь, — заметил Путилин, — а к силе прибегать неудобно...

Они вышли на Невский проспект, где навстречу им стали по­падаться обычные искательницы приключений. Путилина при виде их вдруг осенила блестящая идея.

— Какова внешность молодой жены?

— Небольшого роста, худенькая брюнетка.

— Не похожа вот на эту?

— Немножко... рост почти тот же.

— Превосходно.

Путилин подошел к проходившей женщине и сказал:

— Не хотите ли с нами поужинать?

— Охотно.

— Мы пойдем в «Малый Ярославец». Теперь поздно, и через главные подъезды нас не пустят. Нам придется пробраться каким-нибудь другим путем. За это вы получите двадцать пять рублей.

— Я согласна.

— Отлично. Ну, а если придется через трубу лезть?

— Полезу.

Втроем они вошли в ресторан по черному ходу, со двора. Их встретил буфетчик Гурьян, которого Иван Дмитриевич отвел в сто­рону.

— Что у вас тут такое происходит?

— Беда, ваше превосходительство. Господин купец, наш хоро­ший гость, словно рехнулся. Забрался в коридор, да вот уже второй час не выходит оттуда. Мы ему всякие резоны представляли, ничто не помогает-с. Вид у него сегодня такой страшный...

— А не спрашивали вы, чего ему нужно?

— Как не спрашивать, спрашивали!

— Ну и что же?

— Говорит, что даму с маскарада поджидает, которую пристре­лить хочет; а она ни жива ни мертва в кабинете с каким-то ка­валером запершись сидит и выйти оттуда не смеет.

— Через соседний кабинет к этой парочке проникнуть нельзя?

— Нельзя.

— А купец, разгуливая по коридору, не шумит, не ругается?

— Нисколько. Очень благородно из угла в угол прохаживается и потягивает фин-шампань. Вот уже вторую бутылку приканчивает. Я сам к нему подходил и предлагал свободный кабинет, но он мне дал двадцать пять рублей и сказал: «Я тих и покоен, никого не трогаю, никому не мешаю, а потому прошу и меня не тревожить».

— А окна кабинета, в котором сидит парочка, куда выходят: на улицу или во двор?

— Во двор.

— Форточка имеется?

— Всенепременно.

— Лестницу нельзя к этой форточке приставить?

— Отчего нельзя? Можно. У нас на случай пожара таковые имеются.

Живо приставили лестницу к окну. Путилин приказал своей спутнице пролезть через форточку в кабинет, затем облачиться в домино сидевшей там дамы, в ее полумаску, платок и дорогую ротонду. Переодевшись, она должна была выйти в коридор и на­правиться к выходу, причем, если бы ее кто-нибудь вздумал задер­живать, ей не возбраняется кричать «караул» и снять без принуждения полумаску, — но о своем переодевании не говорить ни слова. Спутница оказалась смышленой особой и, после краткого разъяснения ее миссии, смело стала подниматься по лестнице во второй этаж.

Путилин пошел в коридор к обманутому мужу и воскликнул, как бы случайно увидев его:

— Вы какими судьбами? Не стыдно ли новожену продолжать ресторанную жизнь?

— Я тут по делу, по серьезному и, если хотите знать, по уголовному. Кажется, я скоро попаду к вам на следствие.

— Что такое? Не понимаю, объясните.

— Моя жена в одном из этих кабинетов с прежним своим женихом.

— Какой вздор! Не может быть...

— Клянусь вам честью, она здесь.

— Кто же вам это сказал?

— Я выследил ее.

— Может быть, вы обознались?

— Нет! Я прекрасно знаю ее голос, ее манеру держаться, ее ротонду.

— Ну, по платью-то можно ошибиться. Мало ли бывает оди­наковых костюмов.

— Я не ошибся.

— А что это у вас в руках?

— Револьвер.

— Зачем?

— На всякий случай.

— Спрячьте... Этим шутить не годится. Чтоже вы хотите? Жену убить?

— Непременно.

— Здесь?

— Да.

— За что же вы хотите обидеть содержателя этого ресторана? Ведь если здесь произойдет какая-нибудь история, то он принужден будет за нее отвечать.

— Вы правы.

Купец спрятал револьвер в карман сюртука. В это время дверь кабинета распахнулась и на пороге показалась женская фигура в полумаске и ротонде. Купец бросился к ней с криком:

— Вот она! Полюбуйтесь на мой позор!

Женщина испуганно вскрикнула:

— Нахал!

—    Что? А ты кто? Как тебя назвать?

Он набросился на нее, сорвал маску и... окаменел от ужаса. Перед ним стояла незнакомая особа.

— Вот видите, — обратился к нему Путилин, — вы ошиблись!

— Виноват! Такое поразительное сходство.

— То-то! Я недаром советовал вам быть осторожным...

— А где же моя жена?

— По всей вероятности, дома. Воображаю, как она посмеется, когда вы расскажете ей этот инцидент.

— Это невозможно! Я сам видел свою жену, я собственными ушами слышал ее голос. Ее точно подменили...

— Не наваждение, а подозрительность ваша поставила вас в такое водевильное положение. Поезжайте скорей домой и просите прощения у супруги.

Пораженный купец стал спускаться по лестнице к выходу. За ним последовал Путилин, чтобы немного задержать его разговором и дать жене возможность поспеть домой.

— Я очень рад, — сказал Путилин, — что мое случайное при­сутствие удержало вас от преступления.

— Да, да! Я очень вам благодарен, вы спасли меня...

— Играя такую большую роль в этом событии, я имею право задержать вас на полчаса специально для того, чтобы вы подробно рассказали мне эту глупую и неприятную историю.

— Сейчас не могу. Я слишком взволнован и потрясен. Если позволите, я завтра заеду к вам...

— Можете заехать и завтра, а теперь мы пройдемся по Не­вскому проспекту пешком и побеседуем. Для вас это полезно: вы явитесь домой успокоенным, а я соберу сведения, так сказать, по горячим следам.

— Извольте! Я согласен.

Путилин взял его под руку:

— Ну-с, начинайте.

— Вчера я должен был уехать в Н-скую губернию на свои фабрики, о чем жена моя, конечно, знала заранее. Она осталась в Петербурге, а я отправился на три дня по Николаевской железной дороге. Когда курьерский поезд подошел к станции Любань, мне доставили в вагон телеграмму такого содержания: «Вы в пути, а жена ваша в маскараде. У нее свидание... Она одета в черное домино с бутоньеркой из красных розанов». Это известие меня так ошеломило, что я тотчас же выскочил из вагона и вернулся в Петербург на экстренном поезде. Прямо с вокзала я отправился в костюмерную, запасся черным домино и поехал в Дворянское собрание. После недолгих скитаний по залу и буфету я вижу черное домино с бутоньеркой под руку с ненавистным для меня человеком, к которому, как мне говорили, моя жена была неравнодушна. Я стал следить за этой парочкой и прислушиваться к ее беседе, в которой очень часто упоминалось мое имя. Жена жаловалась на то, что ее силой выдали за меня, что ее родители прельстились моим богатством, что она по-прежнему любит только одного его. Я едва сдерживал себя. Для меня стало все ясным, я только и выжидал их выхода на улицу, где бы смело мог сорвать маску с изменницы. Он пригласил ее ужинать в «Малый Ярославец», она согласилась, и они уехали. Конечно, я поспешил за ними... Остальное вам известно.

— Однако жестоко же вы обманулись.

— Я не знаю, как это произошло. Я не могу понять, как я мог обознаться, почему говорили именно обо мне, и так далее.

— У страха глаза велики. Благодаря своей впечатлительной натуре вы все преувеличили...

— Нет, тут что-то неладно.

После продолжительной прогулки Путилин расстался с купцом и уехал домой.

А тот быстро поднялся к себе в квартиру. Горничная, не ожи­давшая такого скорого возвращения своего господина, с изумлением встретила его.

— Барыня дома?

— Дома-с... почивают...

Он прошел в спальню; его жена безмятежно спала. От шума она проснулась и спросила:

— Что это значит? Ты вернулся?

— Да... Я вернулся... Со мной кто-то подло пошутил...

— Подшутил? Как?

Он рассказал ей о телеграмме, о своих похождениях на маска­раде и в ресторане. Она заливалась веселым смехом.

— И ты, глупенький, осмелился мне не доверять? Благодарю, не ожидала! О, я за это непременно тебя накажу, нарочно побываю в маскараде, и непременно с этим противным...

Успокоенный купец упал на колени и стал просить прощения.

На другой день он был у Путилина.

— Как вы себя чувствуете? — спросил его Иван Дмитриевич.

— Превосходно... Теперь я уверен в своем ангеле и уж ко­нечно никаким телеграммам больше не поверю.

Затем он упросил Путилина разыскать ту особу, которой он на­кануне нанес оскорбление в ресторане, и передать ей от него «на бу­лавки» триста рублей. Эта просьба через день была исполнена.

Спустя неделю Путилин получил приглашение на обед к Донону, устроенный счастливым купцом. Компания собралась неболь­шая: всего человек шесть или семь. Когда подали шампанское, он произнес тост:

— Милостивые государи, здесь между нами присутствует доро­гая для меня личность, которой я обязан своим семейным спокой­ствием, а вы — сегодняшним обедом. Я собрал вас нарочно для того, чтобы вы вместе со мной пожелали долгих дней и доброго здоровья Ивану Дмитриевичу Путилину. Он уберег меня от пре­ступления. Ура!

По окончании обеда Путилину удалось отвести в сторону при­сутствовавшую на торжестве молодую жену, которой он счел нуж­ным сделать маленькое внушение:

— Однако, сударыня, как вы неосторожны! Ведь вы действитель­но чуть-чуть не натолкнули вашего супруга на крупный скандал...

— Я? — удивленно воскликнула она. — Да с чего вы это взяли?

— Помилуйте, можно ли в публичном месте назначать свидания, вести откровенные беседы, ездить в ресторан ужинать?!

— Ха-ха-ха! Вы, кажется, так же, как и мой благоверный, склонны подозревать меня в вероломстве? Это забавно! Конечно, я знаю, о чем вы говорите, но позвольте уверить вас, что в тот вечер я была в гостях у своей тетушки, и нигде более.

Она говорила таким твердым голосом, что Путилин смутился.

Но замечательнее всего из этой истории то, что незнакомка, получившая через Путилина триста рублей за свое беспокойство, деньгами этими распорядилась умно. Она изменила образ жизни и возвратилась к прежнему ремеслу своему, открыв модную мастер­скую, дела которой пошли хорошо, и впоследствии она обратилась в довольно-таки популярную петербургскую портниху. Судьба!

НА РОЗЫСКЕ

Иван Дмитриевич Путилин занимал скромное место чиновника сыскного отделения, когда в богатом подмосковном селе Гуслицы обнаружилась фабрика фальшивых кредитных билетов.

Как деятельного, энергичного и умелого, его командировали на расследование этого преступления. С собой он прихватил еще двух агентов, на которых были воз­ложены обязанности помощников.

Чтобы не навлечь на себя подозрения гуслицких обывателей, Путилин незадолго до отъезда на место преступления устроил так, что дьячка местной сельской церкви перевели на другое место, а на освободившуюся вакансию временно отправили какого-то мо­сковского псаломщика, которому, конечно, предварительно было внушено, что к нему приедет на побывку брат с родственниками. Поэтому нового гуслицкого псаломщика нисколько не удивило, когда в один прекрасный вечер к нему приехал Путилин с помощ­никами. Он встретил их радушно на крыльце своего дома и на нежные родственные объятия мнимого брата отвечал не менее неж­ным и радушным поцелуем.

На другой день уже весь околоток знал, что ких новому дьячку на новоселье приехали гостить родные.

Приезжие оказались людьми чрезвычайно общительными. Они быстро познакомились со священником, с волостным начальством и с некоторыми из жителей Гуслиц. На больших фабриках, нахо­дившихся неподалеку от села, они также завели знакомства.

Конечно, преследуя цель сближения с местным обществом, в ко­тором вращались крайне осторожные преступники, Иван Дмитриевич водил компанию со всеми и, по-видимому, не ограничивал себя в «пи­тиях». Только странное дело: как бы много он ни пил, а никогда не бывал пьян. Помощники его тоже. Собутыльники удивлялись, но при­писывали все это необычайно крепким их натурам. Слух о «несокру­шимых пьяницах» дошел до фабриканта, имевшего нрав, которому никто не рисковал препятствовать. Он «приказал» доставить к нему дьячковых братьев специально для питья.

— То есть как «для питья»? — изумился Путилин, когда посланные отрапортовали ему наказ хозяина.

— А так, значит, попоштовать вас хочет. Посмотреть ему очень желательно, много ли можете вылущить водки.

— С какой стати? Нет, нет, быть у него не можем, нам некогда. Кланяйтесь и благодарите!

— Как вам угодно, а беспременно с нами ехать должны, потому что нам приказано доставить вас во что бы то ни стало.

Как Путилин ни отговаривался, а в конце концов принужден был отправиться в сообществе своих помощников к оригиналу-купцу.

Приехали. Но дальнейший рассказ будем вести от лица самого Ивана Дмитриевича, весьма типично его передававшего.

«Ввели нас в просторную комнату богатого помещичьего дома. Навстречу выходит «сам» и, торжествующе улыбаясь, говорит:

— Вы самые и есть?.. — Затем внимательно рассматривает нас и прибавляет: — Народишко не ахтительный: жилистый и жидковатый. Не думаю, чтоб хорошо пили.

— Какое там хорошо, — говорю ему в тон, — так, для собственного удовольствия немного употребляем.

— А вот мы посмотрим. Ежели приятеля моего перепьете, награжу, а нет — не обессудьте, никакого благоволения от меня не будет.

Повел он нас в особую комнату, где на столе красовались вме­стительные графины с водкой и разнообразная закуска. Из угла в угол расхаживал какой-то коренастый, с опухшей физиономией субъект.

При нашем появлении он приостановился, нахмурил брови и как-то дико скосил глаза. Осмотрев нас внимательно, он тоном знатока заметил:

— Плюгавы... Тощи... Прежде чем на состязание спускать, от­кормитьих нужно... А впрочем, на ноги-то, может, и крепки, но на голову, вероятно, слабоваты: отвислости на лицах не имеется.

Аттестовав нас таким образом, субъект снисходительно пожал наши руки и, указывая на стулья, расставленные вокруг стола, процедил сквозь зубы:

— Садитесь!

Купец-фабрикант приятельски потряс его по плечу и сказал:

— Конкурируй, брат, уважь! Не давайся в обиду!

Началось расходование пьяной влаги. Я с большим трудом опорожнил две бокалообразные рюмки, мои помощники пошли дальше, а субъект очень браво проглатывал рюмку за рюмкой. Когда хозяин, принимавший в угощении также активное участие, стал наседать, чтобы я не отставал от компании, я умышленно расплескал свою порцию. Хозяин, однако, это заметил и сердито на меня крикнул:

— А, кутейник, шулерничать! Нет, брат, этого у меня не моги!

Затем он многозначительно подмигнул субъекту, строго приказав:

— Подвергнуть его взысканию, на первый раз со снисхождением.

Субъект молча, деловито приподнялся с места, дополнил мою рюмку водкой и намеревался было вылить ее мне за ворот сорочки. Я стал протестовать. Купец зычно цыкнул, и... водка неприятно скользнула по моей спине.

Я заподозрил чересчур гостеприимного хозяина в умышленном издевательстве надо мной. «Уж не обнаружилось ли наше инког­нито?» — мелькнула у меня мысль.

Положительно не помню, как очутился я на диване, но на другое утро встал с мучительною болью в голове. Один из помощ­ников моих безмятежно храпел под столом, другой покоился на подоконнике, а знакомый незнакомец спал, сидя на стуле, причем кудлатая голова его была уткнута в масленку. Через сколько-то времени, не знаю, является фабрикант в сопровождении слуг. На­чинается общее пробуждение. Не успел никто как следует опом­ниться, а уж перед каждым стояла водка, которую по настоянию «самого» чуть не вливали в рот несговорчивого гостя весьма ис­полнительные лакеи. Единственный раз в жизни, вообще богатой приключениями, я был в таком безвыходном положении.

На вторые сутки я чуть не на коленях умолял купца отпустить меня, искренно восхваляя идеальный желудок «субъекта», самоотверженно глотавшего водку как простую воду. Я отговаривался нездоровьем; но ничто не помогало уломать расходившегося купца.

— Пей, не то утоплю в вине! — кричал он ежеминутно. — Уж коли назвался груздем — полезай в кузов!

Покушался я на побег, но все входы и выходы так серьезно охранялись, что даже подкуп не действовал и ни один из сторожей не соглашался даровать мне свободу ни за какие деньги.

На третий день своего пребывания в доме, когда субъект стал слишком сурово разглядывать своими кровью налившимися глазами соседей и когда к одному из моих помощников был приглашен фабричный фельдшер, констатировавший у обеспамятовавшего симптомы белой горячки, я выбрал удобную минуту и вылез в форточку окна, удачно спрыгнул на землю и убежал в село.

После этой передряги проболел я несколько дней, в продолже­ние которых своих помощников не видал. Очевидно, они пропадали у купца...»

Однако, несмотря на это препятствие, затормозившее было ход расследования, Путилин блестяще выполнил возложенную на него миссию и раскрыл преступление, с которого, главным образом, и началась его слава.

МОМЕНТАЛЬНОЕ СУМАСШЕСТВИЕ

В одном из населеннейших домов Вознесенского проспекта про­живала старуха, вдова какого-то интендантского чиновника. Жила она одиноко, замкнуто и с видимым скряжничеством. Прислуги не держала и в тратах на необходимое была крайне экономна. Все знавшие ее были убеждены, что она капиталистка.

В мрачную осеннюю ночь 185... года ее убили.

Рано утром об этом происшествии знали все обитатели дома, но раньше других узнал об убийстве некий армейский офицер, приходившийся самым близким ее соседом.

Убийство случайно обнаружил водовоз, увидевший раскрытую входную дверь квартиры старухи, обыкновенно державшуюся на надежных крюках и затворах. Прежде чем объявить дворнику, перепуганный водовоз позвонил в соседнюю квартиру офицера и сообщил ему о странном явлении.

— У сквалыги что-то неладно, — сказал он, — квартира открыта, и никто не откликается.

Офицер наскоро накинул на себя шинель, ноги обул в сапоги и бросился на место происшествия, предчувствуя драму. Пройдя переднюю, кухню, вступил он в ее спальню и наткнулся на окровавленный труп своей соседки. Попав одной ногой в лужу крови, он при возвращении к себе в квартиру наследил.

Когда явилась следственная власть, то, естественно, обратила внимание на следы. Офицер, присутствовавший при следствии в качестве понятого, признался, что это его следы. То же подтвердил и водовоз.

— Гм! — процедил сквозь зубы чиновник, производивший дознание. — Странно... Зачем бы тут быть вашим следам?

Он говорил таким тоном и так подозрительно разглядывал офи­цера, что тому представилось неминуемое фигурирование на суде в качестве обвиняемого. Офицер упал на колени и начал оправдываться. Заговорил бес­связно, приплел какую-то постороннюю историю и еще большее подозрение внушил властям. Его арестовали, но на другой день он был признан консилиумом психиатров помешанным.

Впоследствии обнаружился и настоящий убийца, но офицер так и не пришел в память.

НА ВСЯКОГО МУДРЕЦА ДОВОЛЬНО ПРОСТОТЫ

Случилась крупная кража. Субъект, на которого пало подозрение, скрылся. Сыскная полиция, конечно, принялась за энергичные розыски и пропавших денег, и пропавшего вора.

Наконец удалось напасть на след преступника. Имелись досто­верные сведения, что он скрывается в маленьком доме своего при­ятеля, на одной из отдаленных улиц Петербургской стороны. Решено было сделать облаву, во главе которой выступил сам Путилин.

Поздно вечером послышался стук в ворота. В доме поднялся переполох, было очевидно, что поздние по­сетители напугали обитателей этого дома. Люди с чистой совестью не проявляют такой тревожной трусости. Это обстоятельство, разумеется, не ускользнуло от внимания опытного начальника сыскной полиции.

Постучали в ворота вторично. Шум продолжался, но никто не окликал посетителей. И только после третьего энергичного стука, когда петли ветхих ворот начали скрипеть, готовясь распахнуться без помощи ключа, со двора послышался грубый голос:

— Кой черт ломится?

— Впусти!

— Что надо? Кто тут?

— Полиция.

— Нечего у нас полиции делать.

— Открывай добровольно, а не то ворота сорвем.

Угроза подействовала. Вошли полиция и агенты сыскного от­деления с понятыми.

— Что нужно от нас? — спросилих рослый парень, очевидно дворник. — Хозяинуже спит и беспокоить себя не приказывал…

Путилин огорошивает его вопросом:

— Где у вас тут спрятан вор Иван Спиридонов?

Однако парень не смутился:

— Никого мы от честных людей не прячем и с ворами дружбы не водим.

— Врешь!

— Не веришь? Обыщи.

— Найду — так худо тебе будет. За укрывательство отвечать станешь.

— Небось, не отвечу...

Оцепили дом и ворота. Сделали тщательный обыск, но вора не нашли. Хозяин дома крайне сердился за напрасное беспокойство и гро­зил жалобой прокурору. Путилин недоумевал, хотя был уверен в том, что разыскивае­мыйим человек в данное время был «около». Обыскал он двор, все дворовые постройки, но искусно схоронившегося преступника так-таки и не нашел.

— Не удрал ли через забор? — шепнул Ивану Дмитриевичу один из полицейских.

— Не думаю... Однако идите-ка один за другим к воротам и сделайте вид, как будто совсем уходите. Я попробую поискать его один...

Все быстро оставили Путилина. А он пошел по дворовым за­коулкам и шепотом говорит:

— Можно выйти! Полиция ушла...

Хитрость выручила. Не успел Иван Дмитриевич закончить своей стереотипной фра­зы возле мусорной ямы, как вдруг в ней послышался шорох.

— Выходи, выходи! — продолжал Путилин, приглушая голос, как человек, который опасается, что его могут услышать.

Из мусора выставилась голова и спросила:

— Ушли?

— Да, да! Ушли одураченные.

— Дай-ка мне руку, а то не выползти.

Путилин подал ему руку и помог выбраться из ямы. Да так за руку его и довел до ворот. Преступник опомнился только после ареста.

— Поддели! — простонал он, видя себя окруженным полицией.

— И на какую простую удочку! — сказал ему в тон Путилин.

КОНТРАБАНДА

До слуха управляющего морской петербургской таможней до­шло, что провозится немало заграничного товара, не оплачиваемого пошлиной. Обвинение падало на заведующих пакгаузами. А од­нажды ему прямо было заявлено, что в таком-то пакгаузе нахо­дится тюк дорогой привозной клеенки, не значащейся в пропускных свидетельствах.

— Не может быть! — вспылил управляющий. — Такое мошен­ничество в моем ведомстве невозможно... А если возможно, никого не пощажу, всех виновных предам суду!

Прихватив с собой чиновника и опись товаров, управляющий отправился в указанный ему пакгауз и самолично стал проверять по ведомости все в нем находящееся. Заведовавшие пакгаузом спокойно перебирали «места», перекла­дываяих из одного угла в другой, и без запинки давали подробное объяснение всех товаров.

— Не угодно ли присесть, ваше превосходительство, — сказал один из них, подавая какой-то тюк вместо стула.

Управляющий опустился на тюк и продолжал зорко следить за ревизией, которая вскоре была окончена очень благополучно. Ни­чего лишнего не оказалось. На всех «местах» красовались пломбы.

— Напрасно только беспокоят! — сердился про себя управля­ющий. — Я был уверен, что клевета... Все в порядке!

Перед уходом он не скрыл перед пакгаузными причину внезап­ной ревизии:

— Мне было донесено, что у вас тут происходят мошеннические сделки...

— Помилуйте, ваше превосходительство! — обиженным тоном воскликнули пакгаузные. — Мыслимо ли это?

— Я и сам не верил, но больноуж категорически заявляли то мне...

— Клевета-с!

— Вижу.

— Мы служим верой и правдой.

— Нисколько в этом не сомневался, но злые люди заронили подозрение. Даже указали на товар, который будто бы хранится у вас здесь контрабандой...

— Какойже это товар?

— Клеенка.

— Ах, подлецы! — возмущались пакгаузные. — С чего это вы­думывают! Вот, ваше превосходительство, сами изволите видеть, какие на нас небылицы возводят. И если б только вы указали человека, нас опозорившего, мы бы его за оскорбление в суд!

— Нет, нет... этого не надо... Лучшим удовлетворением для вас может послужить то, что в другой раз не поверю никому, что бы про вас ни говорили...

Управляющий ушел.

— Кто это о клеенке пронюхал? — удивлялись пакгаузные, убирая тюк, на котором сидел начальник.

— Надо нынче же ее на всякий случай вывезти...

— Непременно!

Тюк, заменявший стул для управляющего, немедленно был увезен.

А на другой день по таможне ходил анекдот, возбуждавший неудержимый смех, как управляющий собственной персоной своей охранял контрабанду.