18 Мая.

18 Мая.

Троице-Сергиевская Лавра.

Город Елец — ад кромешный в жару; нивелирующее действие известковой пыли: как будто интеллигентные люди здесь тоже картузники. Тип елецкого картузника. Чуйки переделываются в пальто. Пещерные черносотенцы: черносотенные клубы в конторках при лавках и общество хоругвеносцев. В сентябре съезжаются в город мужики — хлеб продавать, помещики на земские собрания, купцы оживают от биржи. (Нужно в это время приезжать и ориентироваться, наметить для изучения какой-нибудь практический вопрос, например, биржу.)

Как это можно в уме влюбиться... черт знает что, но это было так. Главное в том, что находится точка оценки всего себя: она остается, а он исчезает, и тут одно спасение в надежде, что она останется с ним: он начнет свою жизнь снова... Что же, в действительности была она такая или это воображение? Думаю, что она была обыкновенная, но при таком состоянии это обыкновенное выступило в истинном своем необыкновенном значении: обыкновенное — это семья, труд, постоянство, прикосновение ко всему миру жизни, отечеству, народу (круглый мир).

Замечательно, что домовой нисколько не слился с христианством.

Троица. Занесло меня в Троицу к Троице.

Коридор-траншея, через два соединенных здания, так что видны люди, как черные тараканы, и дух со времен Филарета: все пропахло тем особенным духом из смеси всевозможного вещественного с невещественным: аскетического, грибного, ладанного, ржаного — пшеничного, мужицкого, византийского.

-66-

Полнейшее приятие мира: в монастырской гостинице открыто допущена продажа водки.

Увидели богомольцы Лавру и крестятся, а внизу кипит все съедобное, и уже десятки женщин, похожие на черных тараканов, метятся на него.

В Лавре монахи — ремесленно-грубоватые.

В посаде домики солидные, из хорошего леса, строила духовная рука. Не один иеромонах имеет такой домик и семью. Жалованья иеромонаху 600 рублей: как только стал на ноги, сейчас сваха предлагает вступить в брак. У одного дети уже окончили семинарию. Вопрос, как исповедуется такой монах, — грех. Но это решается психологически: как только человек вступил в брак, так сила греха исчезает, грех теряет свое жало: совершенно обратное с библейским грехопадением. Это и понятно: чувство греха питается одиночеством, а раз человек перестал быть одиноким — греха не стало. Это сразу видно из общей картины посада и монастыря. Здесь отличие от других монастырей в том, что монах, возвращающийся в мир, омерзителен для народа, насколько народ уважает монаха в стенах, настолько же презирает за стеной, я замечал у крестьян-землепашцев настоящее чувство гадливости к монахам, как у нас к змее. Здесь население привыкло, пошло навстречу, и вот это приятие монаха в мир есть особенность Лавры.

Сюжет для рассказа. Нелюдимая старуха и приват-доцент. Был такой доцент, очень тосковал и завел себе старуху, но старуха оказалась мрачною: не вступала в разговор, не отвечала на шутки. Ученый бросил эту старуху, засел за книги и работал два года, не промолвил ни одного слова со старухой. Однажды работа оборвалась, он опять затосковал, и случилось ему прийти домой и остаться без ужина: старуха куда-то уходила. На другой день он не то чтобы рассердился (он не мог сердиться), а симулировал гнев: бросил палку, кинул [пальто] и вдруг старуха прорвалась и оказалась удивительной женщиной: человек открылся. Господин и рабыня.

-67-

Эта старуха однажды рассказывала, что ее стены душить стали. Прочитала «Да воскреснет Бог» и слышит голос стены: «Скоро догадалась!»

Прибавление к творениям святых отцов. Не буду называть по имени место нашей беседы, оно хорошо известно всякому православному человеку: на горе выше леса дремучего, пониже облака ходячего стоит древняя русская святыня, а внизу... домовой. Да, я никогда в своей жизни не получал более сильного впечатления от близости этого доброго русского духа.

Не успел я сделать несколько шагов от вокзала, как меня окружили какие-то доможильные существа в женском образе, похожие, впрочем, скорее на больших черных тараканов. Эти тараканищи, один перебивая другого, кидали в меня словами, одни кричат: «Грибочки!», другие: «Блиночки!»

— И у меня блиночки! — перебивали третьи.

— А у меня караси в сметане, — кинулись новые тараканищи.

Одна, помоложе других и поприятнее, не кидается, а прямо как песни поет, перечисляя все в ряд, что есть у нее, и так быстро приходит до сотни и, наконец, заключает: самая сотая!

Странствуя летом по городам и весям, на днях я попал в такую среду, где за ужином целый вечер была оживленная беседа о том, возможно ли охристианить домового. Как всегда в таких случаях, образовались две партии: одни, левые, говорили, что невозможно, и ссылались на известные сочинения проф. Смирнова о «бабах богомерзких», где прямо указано: истинное христианство всегда было враждебно (и прочее изложение брошюры).

Другая партия, правых, напротив, горячо доказывала, что именно тем и замечательно православие, что оно даже охристианило домового.

— Разве не знаете вы, — говорили они, — истинно православный человек христосуется с домовым: сначала с попом, а потом с домовым.

-68-

Левые возражали.

На другой день я отправился в монастырь.

Берендеево болото, где лежит каменная баба и куда теперь клюквенной тропою ходят бабы поклоняться.

Лебедь, Царь, Карнаухий, Годунов.

Завитки золотого блюда.

Причудливые завитки золотого блюдечка. На самом верху изящной колокольни Растрелли.

Положено блюдечко тончайшее между колоколами <1 нрзб.> а на самом низу висит колокол в четыре тысячи пудов с лишним, и когда он загудит тяжким гудом, то французское блюдечко как будто смеется, улыбается <2 нрзб.>. Удар за ударом, а гуд остается сам собой, земля гудит.

Гром ударил, и колокол ударил — такой большой! — удар за ударом, и гром на небе нарастал, заиграли малые колокола.

Перед всенощной у Троицы началась гроза, все потемнело, золотое блюдо Растрелли, казалось, врезано в грозовое небо, и вот ударил перекат грома и в то же время ударил язык в край самого большого из действующих в России колоколов, еще удар громкий, еще удар колокола, загудела земля, казалось, что между колоколом и громом завязалась борьба. В это время мы подходили к арке и сразу увидели в воротах, что Троицкая лавра молилась к небу и колокола [гудели].