Тени таинственного прошлого: страх

Тени таинственного прошлого: страх

Ростов-на-Дону — веселый город. По широким бульварам, шевеля кроны стройных тополей, гуляет речной ветерок, а фасады современных домов и традиционные светло-зеленые русские строения с белыми колоннами и эркерами сияют под ясным южным солнцем. За городом катит свои серо-синие, богатые рыбой воды тихий Дон — величественный и преисполненный достоинства, как, быть может, ни одна другая река на свете, а на том берегу, на скалистых склонах, раскинулись донские виноградники. Особым вкусом отличаются здесь местные виноградные вина. На базаре бабки с глазами чертовок продают соленые арбузы и донскую рыбу, а город, несмотря на всю стремительность нашего времени, живет в темпе какого-то замедленного адажио.

Однако Ростов — это город не только вина и солнца, но и старых революционных традиций, героического сопротивления в годы Великой Отечественной войны. А главный ростовский завод «Ростсельмаш» — это более чем промышленное предприятие, вносящее свой вклад в рост национального дохода, своего рода памятник трудовому энтузиазму первых советских пятилеток.

Ничего не взял с собой в жизненный путь Александр Солженицын от необыкновенного обаяния этого южного города — от его гостеприимства и доброжелательства, от его скромной, неброской самоотверженности, от его распространяющейся на всех и во имя всех деловитости. Все, что осталось у него с ростовских времен, — это шрамы. Не любой шрам так бросается в глаза, как тот, что пересекает солженицынский лоб. Но есть еще шрамы душевные. Однако все они свидетельствуют о ранах, которые оставили свой след и глубоко повлияли на его душевное состояние.

В архиве первой жены Солженицына Наталии Алексеевны Решетовской, так же как и в личных архивах его друзей — Кирилла Симоняна и Николая Виткевича, — сохранилась фотография, датированная маем 1941 года; фотограф нажал на спуск фотокамеры за месяц до того, как гитлеровские войска вторглись в Советский Союз.

На переднем плане — Наталия Алексеевна Решетовская (к тому времени она уже супруга Солженицына) и Лидия Ежерец. За ними Николай Виткевич, Кирилл Симонян и Александр Солженицын.

Пятеро друзей сфотографировались в момент, когда перед ними открывалось светлое будущее. Они были уверены, что их будущее будет таким, каким они сами себе его представляли. В 1941 году Наталия Решетовская и Николай Виткевич окончат химический факультет, Александр Солженицын — физико-математический факультет Ростовского университета, Лидия Ежерец — педагогический институт, а Кирилл Симонян станет врачом-хирургом. Но Александр Солженицын уже тогда имел свой подход к жизненным вопросам: он решил расстаться с математикой, оставить ее лишь как средство к существованию и заочно учиться в Московском институте философии, литературы и истории (МИФЛИ), чтобы полностью посвятить себя своей самой пламенной страсти — литературе. Вместе с ним заочно учится и Николай Виткевич. Склонного к точности и наделенного воображением Коку привлекает философия.

Но не будем опережать события и описывать, как война искорежила, смешала их судьбы, как она раздавила, смешала и погубила судьбы миллионов других людей. Взглянем на них, и прежде всего на Солженицына, через глазок фотообъектива. Вот фотоснимок. Морж сидит и не сидит вместе со своими друзьями; мы видим его (не будем усматривать в этом символ или предзнаменование) крайним справа, несколько повернутым спиной ко всей группе. В его взгляде (даже на этой плохонькой фотографии) уже в своем совершенном подобии просматривается та непроницаемая замкнутость, с которой не через месяц, а через тридцать три года мне предстоит столкнуться в Цюрихе. Вся поза Солженицына, двадцатитрехлетнего юноши, выражает какое-то почти мистическое одиночество и отчужденность, малопонятные для окружающих.

Откуда взялся этот второй шрам? И все прочие шрамы?

Александр Моисеевич Каган расскажет мне позже об этом: «В Ростове Саня жил со своей матерью в одной комнатушке, которую Таисия Захаровна содержала в строжайшем порядке. Хотя они жили в стесненных условиях, мать позаботилась о том, чтобы ее сын имел свой собственный уголок, чтобы никто не мешал его работе, которой она придавала огромное значение. Солженицын этот свой мирок оборудовал по-своему: над его письменным столом висела фотография его отца в форме царского офицера. Об этом все мы, кто дружил с Солженицыным, знали, но никто из нас ничего ему не говорил и ни в чем его не упрекал. А Саня тоже никогда не говорил об этой фотографии».

Как мне далее рассказывали, Солженицын, умолчав об отце перед своими друзьями, разумеется, умолчал об этом и на собрании, где его принимали в комсомол.

Знают ли об этом все и поэтому молчат? Или большинство ничего не подозревает?..

По доброй ли воле или по незнанию, но ростовские ребята, принимавшие Александра Солженицына в комсомол, оказали ему этим самым медвежью услугу. И в сознании Солженицына укоренился еще один принцип, который станет вторым девизом в его жизни: мне все сойдет с рук.

Рассказывала ли мать Сане историю жизни Исая Семеновича? Это можно лишь предположить, судя по всей дальнейшей жизни Солженицына, по его книгам, политическим взглядам последнего времени. Во всяком случае, трудно представить себе, чтобы мать своему родному сыну не рассказала об отце.

И вот перед глазами Сани Солженицына возникает образ Исая Семеновича. Сын крупного землевладельца, который может себе позволить все, перед которым открыты все пути в царской России, оканчивает в 1911 году Пятигорскую гимназию и поступает на историко-философский факультет Харьковского университета, откуда в сентябре 1913?го переходит на аналогичный факультет в Москве. Потом начинается война 1914 года, и Исай Семенович добровольно вступает в действующую армию. Он получает звание вольноопределяющегося и вскоре становится офицером.

Знал ли Солженицын больше? Возможно. Но как бы то ни было, он всю жизнь молчал об этом или рассказывал небылицы.

Для нас здесь след обрывается. Мы не можем узнать, что делал отец Солженицына, где и с кем он воевал после Великой Октябрьской революции. Достоверно лишь одно: через три месяца после рождения сына Александра Исая Семеновича не стало.

Согласно семейной версии, произошел несчастный случай на охоте. Однако друзья семьи утверждают, что он покончил жизнь самоубийством. Застрелился. Почему?.. Опять-таки никто не знает. Наконец Таисия Захаровна однажды скажет Кириллу Симоняну, что ее муж был казнен красными! И вновь появляется масса домыслов, неясностей, замалчиваемых фактов, которые, окутав покровом таинственности семью Солженицыных, будут всю жизнь окутывать и самого Александра Исаевича.

Небезынтересно было узнать еще об одной загадочной истории, касающейся его деда, Семена Ефимовича Солженицына. Саня услышал ее от самой Таисии Захаровны. Семен Ефимович — это фигура, как бы сошедшая со страниц произведений Максима Горького, или, точнее, как бы перенесенная гением Максима Горького из жестокой, примитивной и отсталой действительности царской России в литературу. Это был несговорчивый и хитрый сельский богач, которому принадлежали две тысячи гектаров земли и двадцать тысяч овец и на которого гнули спину, влача нищенское существование, пятьдесят батраков. Человек, прославившийся своей жестокостью далеко за пределами собственного поместья.

Что же с ним случилось? После Октябрьской революции он долго скрывался и затем исчез бесследно…

Итак, сначала необъяснимое исчезновение деда, потом необъяснимое самоубийство (а может быть, и казнь) родного отца… Странная судьба солженицынского семейства!

И словно этого мало, появляется на горизонте еще одна фигура (правда, лишь в туманных очертаниях). Еще и сегодня, пятьдесят с лишним лет спустя, очевидцы говорят о ней шепотом, неохотно и уклончиво. То ли они не знают ничего достоверного, то ли не хотят рассказать. Речь идет о брате Исая Семеновича — дяде Александра Исаевича. Мне, к сожалению, не удалось установить ни даты его рождения, ни даже его имени. Нет основных данных и о его жизни: лишь последний период известен в самых общих чертах и опять… без концовки.

Дело в том, что он не был тем добрым дядюшкой, который приносит племянникам леденец на палочке, — он был бандитом. Но не стоит строить в своем воображении образ грабителя-идеалиста, который в одиночку и по-анархистски борется против «коммунистов и комиссаров». Это был обычный, по-солженицынски прагматичный грабитель. В то время, когда советская экономика поднималась из руин, оставленных гражданской войной, и когда Саня учил азбуку и таблицу умножения, дядюшка выходил на большую дорогу, чтобы грабить одиноких путников и повозки. Никто никогда не узнает, как он кончил. Очевидно, конец у него был такой же, как и у всех бандитов. Однако это лишь неподтвержденное предположение. Пожалуй, довольно о нем. И без него, этого незадачливого дядюшки, картина вырисовывается чересчур мрачная — настолько мрачная, что, пожалуй, вполне сошла бы за вымысел зловредного памфлетиста, если бы… Если бы за ней не скрывалась реальная действительность.

Известно ли Александру Исаевичу об этом «неудобном» для него родственнике? Здесь мы вступаем в область чистых домыслов и догадок. Трудно предположить, что Таисия Захаровна рассказала своему чаду о дядюшке-бандите. К тому же обычаи семьи Солженицыных требуют держать язык за зубами и прежде всего следить друг за другом. Вполне возможно, что он узнал о дяде случайно. И вот страх, что это знает не только он, что мертвые, которых он никогда не видел, разрушат его будущее, разрастается до гигантских масштабов. Так появляется еще один глубокий шрам: Солженицын вдруг обнаруживает, что он не может, как другие дети и молодые люди, гордиться своими родными.

Он переживает это в часы уединения, к которому, как скажет Николай Виткевич, с каждым годом прибегал все чаще. Он мечтает о своем отце, образ которого все более идеализируется, превращаясь почти в легенду. Только дома, в четырех стенах, Саня чувствует себя самим собой, полностью свободным: в этих стенах его окружают призраки царских офицеров и богачей, и только в духовном общении с ними он испытывает чувство внутренней свободы. То, что породили мечты мальчика Сани, взрослый Александр Исаевич Солженицын стремится воплотить в удивительное политическое вероучение, которое тщетно пытается подкрепить доказательствами, — в постулат, что при царизме в России была свобода…

Итак, Солженицын не может похвастать своими родственниками. Быть сыном офицера царской армии — это, конечно, не криминал, но и гордиться особенно нечем. Кстати, у его друга Кирилла Симоняна положение не лучше. Он сын богатого армянского купца, эмигрировавшего после нэпа в Иран. Если отец Солженицына уже никому не может причинить ни зла, ни добра, потому что он умер, то отец Симоняна жив. К тому же он живет в не очень дружественном Советскому Союзу государстве. Кто его знает, чем он там занимается? Но если бы соответствовали действительности все вымыслы об атмосфере преследования и подозрительности в СССР в те годы, думается, Симоняну-младшему пришлось бы туго. Он уж наверняка не смог бы подготовиться к карьере хирурга.