Солженицын — тайный информатор лагерной администрации

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Солженицын — тайный информатор лагерной администрации

Как же попал туда разжалованный офицер, осужденный за антисоветскую агитацию и попытку создания антисоветской группы, — всего лишь выпускник физико-математического факультета, непродолжительное время учительствовавший в деревне? Где искать ответ? Это весьма важно!

Исследуя прошлое Александра Исаевича, я встретился с непреодолимым противоречием: с одной стороны, незначительность самой персоны Солженицына, с другой — исключительная важность марфинской «шарашки» и других ее обитателей.

В Марфино, как рассказывает Панин, находились выдающиеся математики, проведшие в заключении самые горькие годы своей жизни; там был художник с таким известным именем, как Ивашев-Мусатов. А кто по сравнению с ним был Солженицын?

На счастье, и в этом мне помог сам Солженицын. В своей книге «Архипелаг ГУЛаг» он пишет, что сделался тайным сотрудником лагерной администрации и что он избрал для себя псевдоним Ветров. Правда, добавляет он, «никаких доносов я, конечно, не представлял».

Возможно ли это? Вот что рассказывает Михаил Петрович Якубович…

Чего не знает о лагерях он, то не заслуживает никакого внимания. Михаил Петрович Якубович — личность в подлинном смысле этого слова. Происходит он из старинной русской дворянской семьи. В юности он пренебрегает своим происхождением и активно участвует в революционном движении; в 1917 году Михаил Петрович — уже один из руководителей партии меньшевиков. Все крупнейшие революционеры — его личные знакомые, он работает в государственном аппарате молодой Советской республики. Но в сложных условиях того времени, в 1930 году, он попадает под суд как один из главных обвиняемых на процессе по делу Союзного Бюро меньшевиков. Он был осужден и более двадцати лет провел в лагерях и тюрьмах. Сегодня ему 84 года, однако он бодр и не утратил способности точно формулировать свои мысли; Михаил Петрович живет в Караганде — большом промышленном и административном центре.

Его суждения можно считать авторитетными…

— Михаил Петрович! Александр Солженицын утверждает, что в лагере его завербовали оперативные работники. Он избрал себе псевдоним Ветров, но никогда, подчеркивает он, не представлял никаких сообщений, ни на кого не доносил. Каково ваше мнение?

«Я провел в заключении много лет, и мне хорошо известно положение дел. Однако я не в состоянии представить себе такое благодушие, даже слабость органов ГПУ [М. П. Якубович пользуется старой терминологией тридцатых годов. — Т. Р.]. Я не могу предположить, чтобы они [сотрудники органов безопасности. — Т. Р.], получив от кого-либо согласие стать тайным осведомителем, допустили бы, чтобы он не представлял никаких сообщений…»[27]

Это не только слова человека, в совершенстве знающего дело, но и высказывание, имеющее совершенную систему доказательств.

Ты дал подписку? Пользуешься выгодами?

В таком случае работай! Таковы строгие законы всех служб безопасности во всем мире.

«Практика была такова, — сказал мне Николай Виткевич. — Если кто-нибудь брал обязательство быть тайным информатором, он должен был представлять сообщения. Иначе его направили бы в лагерь со строгим режимом. Куда-нибудь за Полярный круг. На Кольский полуостров…»[28]

А Солженицын, который по сравнению с учеными, отбывавшими наказание в Марфино, являлся полным ничтожеством, попал в лагерный рай. Его не отправили далеко… Одного этого факта достаточно, чтобы подтвердить предположение о том, что Солженицын попал в этот особый лагерь не благодаря своим профессиональным качествам, а по другим причинам.

Как бы то ни было, Солженицын прошел «через островную империю — «Архипелаг» — сверх ожидания хорошо».

А факты таковы: Солженицын, пребывая в Марфино, работал в акустической лаборатории. Чем же он там занимался?

«Они [специалисты. — Т. Р.] измеряли и исследовали специфические особенности голоса при прохождении через каналы связи», — сказал мне Николай Виткевич, который попал в «шарашку» в 1949 году[29]. Это подтверждают и сам Солженицын в романе «В круге первом»[30], и Панин в книге «Записки Сологдина»[31]. Солженицын даже утверждает, что они в Марфино занимались проблемами секретной телефонной связи по личному приказу… И. В. Сталина![32]6

Но ведь Солженицын никаким специалистом не являлся: он не был физиком или специалистом в области акустики. И приходил он на рабочее место не для того, чтобы применить свои познания в области точных наук, а в качестве «филолога»! Но он ведь и не филолог! Неужели среди заключенных не нашлось ни одного настоящего специалиста-филолога? Трудно поверить.

Сам профиль и секретный характер научных исследований позволяют предположить, что Солженицын был направлен в марфинский институт как секретный информатор. Это ведь не моя выдумка и не злая шутка, а непреложный факт.

Александр Солженицын, которого весь мир знает как лауреата Нобелевской премии в области литературы, которого определенные круги Запада — в печати, по радио и телевидению — изображают как «защитника правды», «борца против террора и лжи», был просто-напросто секретным информатором лагерной администрации.

Я помню, в Цюрихе, сидя со мной за столом, он как-то эмоционально сказал мне:

«Самым ужасным в советских лагерях был даже не холод, не голод и невероятно тяжелый каторжный труд, который взваливали на нас, чтобы уничтожить нас физически, а просто то, что мы не могли друг другу верить. Администрация ГУЛага опутала нас сетями доносчиков».

Однако у реальных фактов имеется одно постоянное свойство — неопровержимость.

Солженицын прямо сам признался, что был секретным информатором, хотя с оговоркой, что никаких доносов не составлял.

«Я размышлял над тем, почему он решился на это саморазоблачение или самообвинение. И у меня, — говорит М. П. Якубович, — возникла следующая мысль: он живет на вершине своей литературной славы на Западе и достиг ее как «защитник нравственности», «борец за свободу» и «борец против варварского коммунизма»; поскольку он почувствовал себя «героем», его не может не беспокоить вероятность широкой гласности того факта, что он являлся секретным информатором. Он сразу смекнул, как это может повлиять на его репутацию в мире. И тогда он попытался предотвратить крах своей репутации и пришел к выводу: ему нужно самому сказать о том, что он был доносчиком, но в такой редакции, которая исключала бы возможность осудить Солженицына за то, что он принял кличку Ветров»[33].

Вывод М. П. Якубовича точен. И с логической и с психологической точек зрения.

Все собранные факты, прямые и косвенные доказательства свидетельствуют о том, что Солженицын попал в «шарашку» не как научный работник, а как секретный информатор лагерной администрации. Он не писал доносов?..

Михаил Петрович Якубович говорит по этому поводу:

«В высшей степени неправдоподобно, чтобы человека, который пообещал информировать о своих товарищах по заключению и не представил ни одного сообщения, — такого человека послали в этот привилегированный лагерь»[34].

Позвольте, но разве провокаторская записка Солженицына на 52 страницах, содержащая клеветнические нападки на профессора К. С. Симоняна, и подлые его наветы на Николая Виткевича, Наталию Решетовскую, Лидию Ежерец не есть «сообщения секретного лагерного информатора» — доносы? Это и есть реальные плоды раннего «литературного творчества» Александра Солженицына; так сказать, первые витки спирали его предательской деятельности. Допустим, что мои суждения субъективны. Допустим, что мнения М. П. Якубовича и других также субъективны. Но есть совершенно объективные высказывания людей, которых даже самым преданным нынешним зарубежным друзьям Солженицына трудно упрекнуть в предвзятости или субъективности.

Вот, например, что сказал мне бывший высокопоставленный офицер власовской армии Л. Самутин — человек, который прятал рукопись солженицынской книги «Архипелаг ГУЛаг»: «Солженицын теперь боится, что советские органы могут обратиться к его бывшим друзьям, чтобы получить против него компрометирующие материалы. Но чего ему бояться, если подобных сведений не существует?»[35]

Примеров, свидетельствующих о его глубокой непорядочности и предательском отношении к близким товарищам и друзьям, предостаточно. Для этого нет надобности искать содействия у советского КГБ или Союза писателей СССР. Немало подобных примеров содержится в его же собственных сочинениях. Ведь не зря, как об этом я узнал, еще будучи в Швейцарии, после появления на свет его опусов многие его старые друзья выразили свое возмущение и навсегда отвернулись от него. А с его уважаемым другом Л. К. произошел просто настоящий казус. Когда он прочитал роман «В круге первом» и увидел, что А. Солженицын изобразил его как человека слабого, неприглядного, с дурным характером, наделив его весьма отталкивающими чертами, он был сильно возмущен. Солженицын, ни на йоту не смутившись, цинично ответил ему: «Не бойся, я напишу тебе «реабилитационное» письмо». Нашлись люди, которые после прочтения романа усомнились, пишет Н. Решетовская, можно ли после этого подавать руку Л. К. «Ведь для некоторых он выглядит подлецом». Тот факт, что оскорбления в адрес Л. К. содержатся в книге, изданной тиражом в десятки тысяч экземпляров и разрекламированной во всем мире враждебными Советскому Союзу радиостанциями и печатью, не столь важен для Солженицына. Важно другое: выделиться любой ценой.

Если страх загнал его с фронта за тюремные решетки, ему нужно как-то отличиться и снова быть первым… Пусть такие, как Виткевич, переносят суровые морозы Воркуты и тяжелый труд на кирпичном заводе или шахте, он же должен заботиться только о своей собственной безопасности, об удобствах для себя. Поэтому он становится… секретным информатором.

Арестантская жизнь Александра Исаевича Солженицына в марфинской «шарашке» складывается так: работает в акустической лаборатории; много читает; «творит» за письменным столом, гуляет и опять читает… В этом смысле библиотека марфинской «шарашки», по словам Солженицына, вообще является райской страной изобилия. Здесь такое исключительное разнообразие и редчайшее богатство книг, что он напишет об этом в своем романе «В круге первом».

На странице 31 (в издании «ИМКА-ПРЕСС») упомянутого романа Нержин (Солженицын) говорит Рубину, предлагающему ему новую книгу Хемингуэя:

«Ты меня убьешь своим жаргоном. Я жил без Хемингуэя тридцать лет, могу прожить без него и еще немного. То ты мне предлагаешь Чапека, то Фалладу…»

Итак, Александр Исаевич читает. По словам Решетовской, он то с восторгом сообщает, что особенно увлечен чтением романа Анатоля Франса «Восстание ангелов», то сетует на то, как он медленно одолевает третий том «Войны и мира» Льва Толстого, лениво разжевывая шоколад, который присылает ему жена. Так он с барским капризом жалуется на свою «трудную» арестантскую жизнь.

Между тем в Цюрихе он со слезой в голосе, то артистически простирая руки вверх, то грубо хватая меня за пуговицу, рассказывал о тех «муках», которые он пережил, о лагерном «аде», куда забросила его судьба.

«Вы должны понять, — говорил он мне, — что различие между советскими и гитлеровскими лагерями было совсем незначительно. Оно заключалось только в том, что мы не имели такой техники, какая была у немцев; поэтому Сталин не мог установить в лагерях газовые камеры»[36].

Скажите, читатель, в каком гитлеровском лагере — Освенциме или другом — заключенный имел возможность с наслаждением читать романы Анатоля Франса или Льва Толстого, при этом лениво разжевывая шоколад?..

Конечно, суть не только в противоречивости высказываний Александра Солженицына. Его лицемерие, святотатство, ложь не могут оставить равнодушными ни одного честного человека. Читатель поймет, почему я взялся за перо.