Глава III

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава III

Дубинец со своим взводом пробрался, наконец, после долгих скитаний к окрестностям Анапы. Здесь, со стороны станицы Раевской, тянулась цепь небольших горушек. Крутыми обрывами подходили они к морю и полого спускались в степь. Их склоны были покрыты садами и виноградниками, и Дубинцу казалось очень заманчивым именно здесь, в этой гущине садов, спрятать свой взвод.

Но немцы зорко охраняли береговую линию: на хуторах, в сторожках стояли немецкие караулы, и Дубинец спрятал своих ребят в высокой густой траве, что буйно росла на отрогах горушек, — там, где кончались сады и начиналась степь. Партизаны вырыли себе норы за камнями и тщательно замаскировались.

Дубинец ушел в Анапу. В городе у него было много друзей: семьи товарищей, с которыми он когда-то ходил по Черному морю, его однокашники по школе, соседи по рыбалке, приятели по веселым пирушкам.

Своей штаб-квартирой Дубинец выбрал небольшой каменный двухэтажный дом недалеко от центра, рядом со сквером, в тихом переулке, выходящем к морю. Здесь жило несколько семей, знакомых Дубинцу. Большинство их было семьями моряков, и Дубинца они приняли, как родного. Здесь же, среди подростков, быстро сдружившихся с бывалым веселым моряком, он набрал своих первых разведчиков. Число их росло с каждым днем. Среди них были и недавние школьники, еще вчера носившие пионерский галстук, и седобородые анапские рыбаки, и домашние хозяйки. Дубинец разбил их на группы, и только начальники групп знали, где он скрывается, получали от него задания, докладывали ему о том, что удалось узнать. Сеть своих осведомителей Дубинец раскинул по всей Анапе и скоро знал обо всем, что делалось в городе: как велик немецкий гарнизон, где он расквартирован, какие корабли приходят в порт, чем они грузятся и что выгружают; где живут начальники полиции и гестапо и кто из русских перешел на службу к немцам.

Однажды в сумерки, пробираясь домой, Дубинец заметил, что следом за ним неотступно идет какой-то подозрительный субъект. На следующее утро этот же субъект со скучающим видом сидел на лавочке сквера, наблюдая за переулком, в котором стоял дом Дубинца. Немедленно была организована слежка: группа мальчишек не упускала этого человека из виду весь день и к вечеру донесла, что он вошел в здание гестапо. На следующее утро немецкий патруль обнаружил труп шпиона. С проломленной головой он был сброшен с обрыва на берег моря…

Вечером на дом, где жил Дубинец, был устроен налет. Гестаповцы перерыли все подвалы и чердаки, но ничего подозрительного не обнаружили.

Дубинец сидел в это время в одном из соседних домов, в квартире отца своего старого друга, черноморского рыбака, и видел, как уходили разочарованные и усталые агенты гестапо.

Разведка Дубинца, крепла и ширилась. Его люди были в порту, в комендатуре, в полиции, в тюремной больнице. Группы разведчиков пробрались в Джемете — винный совхоз недалеко от Анапы, где стояли резервы немецких частей, охранявших город и побережье. Под неусыпный надзор были взяты все дороги, идущие над морем. Осведомители Дубинца находились и в населенных пунктах Су-Псех и Су-Кко.

Так кропотливо готовился Дубинец к основной операции, которую задумал Славин, — к налету на город.

Дни проходили. Партизаны из взвода Дубинца постепенно перебрались в Анапу. И теперь каждый день жители Анапы читали очередные сводки Советского информбюро. Их принимала взводная радиоустановка, переписывали сначала от руки, а потом печатали городские машинистки. Ребятишки ловко расклеивали их на заборах, засовывали в почтовые ящики на дверях, в телеги колхозников, приезжавших на базар, в сумки домохозяек.

Но главного, для чего Дубинец явился в Анапу, он так и не мог разузнать: где Егорин и его товарищи по отряду?

Егорин как в воду канул. Во всяком случае, в списках арестованных, сидевших в анапской тюрьме, его не значилось. И Дубинец уже отчаялся узнать что-либо о судьбе Егорина, как вдруг однажды к нему явился загорелый паренек — сын его старого друга, погибшего в схватках с контрабандистами, рассказал о случайно подслушанном разговоре двух пьяных полицаев. Один из них рассказывал, как несколько месяцев назад в Раевской была арестована группа партизан, которых полицаи заманили в западню.

Два дня Дубинец затратил на то, чтобы познакомиться с этим полицаем. Всю ночь он пил с ним в одном из тайных приморских кабачков, и в конце концов Дубинец выжал из полицая все, что было тому известно.

Действительно, в Раевскую хитростью заманили группу партизан Егорина. Большая часть их была перебита, остальные взяты в плен. Среди пленных полицаю запомнился мужчина лет сорока, с черной бородой. Он отказался назвать себя. Его пытали, но он не сказал ни слова. Через несколько дней его перевезли в анапскую тюрьму, но кто он такой и где он сейчас — этого полицай не знал.

Можно было предположить, что человек с черной бородой и был Егориным. Дубинец рассказал об этом Поданько, когда встретился с ним за городом, и узнал от него, что на днях в Анапу приезжает Бережной. Он явится под видом Штейна и попытается разузнать о Егорине. Будет ли сам Бережной участвовать в налете, он, Поданько, не знает: все зависит от того, как встретят Штейна в Анапе. Во всяком случае, Славин подтягивает свои силы к городу, и Дубинец должен быть готовым в любой момент нанести удар.

— Наконец-то! — обрадовался Дубинец. — Моим ребятам надоело сидеть без дела.

* * *

Дубинец видел, как Штейн прибыл в Анапу. И если бы ему не было известно, что это Бережной, он не узнал бы своего товарища.

Стоял жаркий полдень. Улица была залита солнцем. С базара спешили по домам запоздавшие домохозяйки. По теневой стороне улицы шагали немецкие офицеры.

Неожиданно раздался пронзительный рев сирены. Из-за угла показалась автомобильная колонна. В голове ее шел грузовик с немецкими автоматчиками. Вид у них был далеко не бравый: многие были ранены; их грязные зеленые куртки хранили следы недавнего боя. Солдаты тревожно оглядывались по сторонам, будто ждали нападения из-за угла.

За грузовиком шла бронированная машина. Она тоже носила следы недавнего и горячего боя. В ней сидели немецкие офицеры. Дубинец тотчас узнал среди них начальника гестапо Анапского района. Рядом с ним он увидел высокого молодого мужчину, одетого в полувоенный костюм. Его голова была забинтована. Он держался прямо, неподвижно, будто аршин проглотил. Выражение лица недовольное, надменно брезгливое — типичный фашист, упоенный своим величием. Что-то неуловимо знакомое было в этом лице, в посадке головы, в разрезе глаз, и Дубинец понял, что это и есть Штейн.

Покушение на господина Штейна удалось на славу. Николай с товарищами ухитрился вывести из строя не один десяток немецких солдат и даже повредить машину, в которой ехал Бережной. Это было сделано после того, как Штейн выскочил из машины и бросился на партизан, выпустив в них весь заряд своего парабеллума.

Штейн, добравшись до ближайшего хутора, вызвал по телефону начальника гестаповцев Анапы и распек его так, что тот дрожал как осиновый лист.

Теперь в руках у Бережного были козыри: прежде всего он был на волосок от смерти, на его жизнь покушались партизаны, и в схватке с ними он проявил храбрость — это снимало с него всякие подозрения, если бы они даже и возникли в связи с его поведением в Варениковской. К тому же это давало ему возможность отказаться от банкетов, где он мог встретиться с нежелательными крымскими знакомыми Штейна.

В доме коменданта, куда приехал Штейн, к нему подошел немецкий офицер и отрекомендовался обер-лейтенантом Бернсом, начальником Анапского порта.

Пожимая руку Бережному, немец смотрел на него удивленными глазами и тотчас же начал смущенно извиняться.

Дело в том, что у него, обер-лейтенанта Бернса, есть друг Отто Штейн: они вместе росли и учились в Мюнхене. В последнее время Штейн состоял при господине гаулейтере Крыма. Узнав, что Штейн прибыл в город, Берне поспешил к нему. Но оказалось, что здесь произошло какое-то недоразумение.

Бережной на какое-то мгновение растерялся. Ему надо было собраться с мыслями. И тут помогла все та же повязка на голове, которая уже не раз его выручала. Сделав вид, что у него мучительно болит голова, он выгадал те несколько секунд, которые были нужны, чтобы придумать ответ.

Да, господин обер-лейтенант совершенно прав: Отто Штейн действительно работает в Крыму и даже собирался выехать на Кубань. Но в самый последний момент господин гаулейтер передумал и послал в командировку его, тоже Штейна, но только родом не из Мюнхена, а из Веймара. Он сожалеет, что надежды господина обер-лейтенанта повидаться с другом не сбылись…

Однако Бернс не унимался. Господин Штейн поймет его настойчивость — он почти год не виделся с другом и хотел бы услышать, как он выглядит и как здоровье его супруги, госпожи Амалии Штейн… Бережной уже вошел в роль: конечно, он с удовольствием расскажет все, что знает о семье его друга, но, к сожалению, только не сейчас. У него неотложное дело. Они встретятся сегодня же, за обедом. И господин Штейн вежливо поклонился.

Обращаясь к начальнику гестапо, Бережной потребовал, чтобы ему показали тюрьму.

— Те безобразия, которые творятся партизанами в районе, — резко заявил он, — заставляют предполагать, что к этим бандитам, заключенным в тюрьме, относятся также спустя рукава. Кроме того, у меня есть подозрения, что в тюрьме находится неопознанным один из вожаков партизан.

Вскоре Бережной уехал в тюрьму. Он никогда в жизни не видел Егорина. У него была только фотографическая карточка, переданная ему Славиным: невысокий мужчина с густой черной бородой, одетый в украинскую вышитую рубашку, весело улыбался, держа на руках свою маленькую дочурку. Снимок был сделан год назад. За этот год Егорин пережил горечь разгрома своих отрядов, ужас пыток, и кто знает, как он выглядит сейчас. Быть может, стал сутулым, седым стариком…

В особом крыле, где содержались наиболее важные арестованные, Бережной вместе с начальником тюрьмы обходил камеру за камерой, внимательно вглядываясь в лица заключенных. Он изредка задавал вопросы и что-то записывал в свою записную книжку.

Егорина не было среди арестованных. И вдруг в одной из камер Бережной увидел человека с черной с проседью бородой. Арестованный лежал на нарах, и разглядеть его лицо было трудно.

— Поднять его! — приказал Штейн.

Арестованный сам с трудом поднялся. Он был страшен: осунувшееся худое лицо было все в ранах и кровоподтеках: всклокоченная черная борода светилась сединой. Левая рука, очевидно, была сломана и висела как плеть.

Бережной узнал в нем Егорина.

С минуту они молча смотрели друг на друга. Глаза Егорина горели ненавистью, у него дергалось левое веко. Казалось, он сейчас плюнет в лицо этому проклятому фашисту. А Бережному хотелось броситься ему на шею, обнять его и шепнуть на ухо: «Потерпи, дорогой. Мы помним о тебе!» Но он только коротко спросил:

— Кто это?

Начальник тюрьмы почтительно доложил, что это один из партизан, захваченных в Раевской, и что он до сих пор отказывается назвать себя.

Теперь Бережной был окончательно убежден, что перед ним Егорин. Он еще раз внимательно посмотрел на него и невольно отвел глаза: столько ненависти и презрения было во взгляде арестанта.

— Опасный субъект, — процедил сквозь зубы Штейн. — На Кубани слишком нянчатся с ними. На Украине все гораздо проще. Держите его в этой камере. Я сам займусь им.

В коридоре Бережной задержался и сделал какие-то пометки у себя в книжке: ему надо было точно установить, где расположена камера Егорина, чтобы Славину не пришлось плутать по тюремным коридорам.

Больше Бережному нечего было делать в тюрьме. Но, чтобы не вызвать никаких подозрений, он продолжал осмотр. Сославшись на головную боль, он бегло оглядел следующую камеру, в которой, по заявлению начальника тюрьмы, сидели партизаны, захваченные в Раевской. У него действительно разболелась голова от смрада в переполненной арестованными тюрьме, от вида родных изуродованных, измученных людей.

Последняя камера была до отказа набита арестованными. Они вповалку лежали на нарах, сидели на полу, стояли, прислонившись к стенам. Некоторые из них, очевидно, только что перенесли пытку. В камере пахло кровью, слышались стоны…

Бережной повернулся, чтобы уйти из этого ада, и вдруг почувствовал на себе чей-то настойчивый, напряженно-внимательный взгляд. Обернувшись, он увидел — перед ним лежал на полу партизан его взвода, один из тех троих, которых при выброске десанта ветер отнес в сторону и которых Славин так и не мог отыскать.

Глаза арестованного были широко раскрыты. Бережной видел в них удивление, надежду, радость. Измученный пытками и заключением, партизан, увидев перед собой близкого человека, не отдавая себе отчета, поднялся и, протянув вперед руки, бросился к Бережному.

Бережной понял: все решают секунды. И он не растерялся: быстрым, сильным ударом он свалил партизана с ног.

— Связать! — приказал он начальнику тюрьмы и вышел из камеры.

В коридоре он остановился.

— Мой старый знакомый, — еле сдерживая волнение, проговорил Бережной. — Участвовал в покушении на меня. Это было в Крыму. Его сообщники понесли должную кару, ему же удалось бежать.

Из тюрьмы Бережной отправился к коменданту города, мучительно думая о том, под каким предлогом отказаться ему от обеда, как отделаться от обер-лейтенанта Бернса и поскорее выбраться из Анапы.

Бережному неожиданно повезло: комендант передал ему радиограмму, полученную через Варениковскую: гаулейтер срочно вызывал Штейна в Крым и сообщал, что за ним выслан в станицу катер. Дополнительные распоряжения вручены майору Ридеру, который прибудет с катером.

— Я должен немедленно выехать в Варениковскую, — сказал Бережной коменданту, показав радиограмму. — От обеда, к сожалению, придется отказаться. Распорядитесь о машинах.

Комендант вышел. Бережной быстро написал два письма — Славину и Николаю. Письма через адъютанта были переданы одному из телохранителей Штейна. Тот вышел на улицу и отдал их немецкому солдату — это был переодетый партизан Дубинца.

В письме к Славину Бережной сообщал, в каких камерах сидят Егорин и партизаны, начертил набросок плана тюремного коридора. В записке к Николаю давались подробные инструкции и приказ немедленно передвинуться в район хутора Чакан.

Бережной, конечно, прекрасно отдавал себе отчет в том, что, возвращаясь в Варениковскую, где ждет его майор Ридер, присланный гаулейтером Крыма, он рискует жизнью. Разумней всего было бы скрыться по дороге из Анапы, но Бережной очень скоро понял, что сделать ему это не удастся. Дело в том, что комендант, то ли из усердия, то ли желая быть твердо уверенным в том, что господин Штейн действительно вернется в Варениковскую, приказал отряду мотоциклистов и броневику сопровождать машину Бережного. Волей-неволей приходилось возвращаться в Варениковскую и доводить игру до конца…

Когда Бережной садился в машину, к нему подошел обер-лейтенант Бернс. Он был не так любезен, как в прошлый раз. Сухо пожелал счастливого пути, выразил сожаление, что им так и не удалось побеседовать, и сказал, что немедленно же свяжется по радио со своим крымским другом.

В голосе немца чувствовалась угроза, и Бережной не нашелся, что ответить. Он молча козырнул, сел в машину и поймал себя на том, что машинально расстегнул кобуру револьвера. Он чувствовал: петля вокруг него затягивается все туже.

* * *

Для Славина началась страдная пора: он готовил сложную операцию в Анапе и хотел применить в этой операции так называемый «принцип максимального эффекта», которого обычно придерживался наш отряд, когда работал в тылу у немцев: каждая операция имеет самостоятельное значение, но одна вытекает из другой, и все вместе помогают в итоге выполнить основную, решающую задачу.

Об этой операции мы в Краснодаре узнали не сразу. Славин долго не давал о себе знать — его передатчик работал с перебоями, и сведения приходили к нам кружным путем. Как обычно в таких случаях, они были отрывочны и часто противоречивы. Полная картина стала для нас ясна уже много времени спустя, когда сам Славин рассказал нам об этой памятной ночи…

Славин начал с того, на что мы обращали особое внимание на занятиях в филиале нашего Планческого «вуза» в Краснодаре на Октябрьской: с разведки, с самой тщательной разведки, с наблюдения и вдумчивой подготовки.

Разведчики Поданько буквально сбивались с ног.

Прежде всего через Дубинца они наладили связь с его приятелем, работавшим на электростанции. Она помещалась на краю Анапы, близ дороги на Джемете, за тремя рядами колючей проволоки, в зданиях большого гаража МТС, и снабжала энергией служебные помещения немцев.

Приятель Дубинца оказался не очень решительным человеком. Его пришлось довольно долго уговаривать, но в конце концов он выполнил свою задачу образцово: на электростанцию им были доставлены толовые шашки.

Одновременно люди из группы Дубинца разведали все подходы к небольшому мостику, что находился на дороге из города в село Анапское, где были расположены немецкие мастерские и резервы анапского гарнизона.

По ночам с большой осторожностью разведчики обследовали дороги, ведущие к совхозу Джемете. Много труда стоило Славину разместить своих людей поблизости от радио- и телефонной станций. Ребятишки, сменяя друг друга, дежурили у квартир бургомистра и начальника полиции, тщательно следя за тем, как ведут себя «хозяева города».

Разведчики Поданько взяли под наблюдение станицу Раевскую и разузнали, кто виновен в пленении Егорина. Кроме того, разведчики следили за шоссе у станицы Натухаевской и за полевым аэродромом, обнаруженным Поданько. Здесь обычно находилось мало машин, но сюда часто прибывали немецкие машины для заправки, возвращаясь в Крым из далеких рейдов по нашим тылам. На аэродроме всегда хранился большой запас горючего и авиабомб и стояла сильная охрана.

Наконец, лучшие люди отряда были направлены на подготовку нападения на тюрьму: здесь предполагалось нанести главный удар — как по своей значимости, так и по силе предполагаемого немецкого сопротивления.

Нелегко было Славину составить этот план комбинированного удара. В его распоряжении было слишком мало людей.

Характер же операций был очень разнообразен: намечались взрывы, открытые нападения и засады. Все это надо было сочетать воедино, наметить последовательность отдельных операций, предвосхитить возможность неожиданностей, провалов, неудач.

Славин вместе с начальником штаба Пантелеем Сидоровичем мастерски составил этот план: ему помог его недюжинный организаторский талант и опыт партизанской борьбы.

Наконец наступила ночь решающего удара. Она выдалась темной и облачной.

Начал приятель Дубинца: немецкая электростанция взлетела на воздух. Свет в городе погас. На улицах началась беспорядочная стрельба.

Немецкая городская комендатура подняла тревогу и вызвала подкрепление.

Первыми двинулись резервы гарнизона из села Анапского. Машины с автоматчиками помчались в город.

На их дороге находился тот самый маленький мостик, подходы к которому изучали люди Дубинца. Мостик, сваи которого были подпилены, рухнул под первой же машиной. Грузовик провалился в канаву. На него наскочила следовавшая за ним машина и, опрокинувшись, загородила шоссе.

Тогда немцы, найдя съезд с высокого шоссе, направились по боковому проселку через болото. Их головная машина прошла около двухсот метров и взлетела на мине. Взрыв был так силен, что не только уничтожил первый грузовик, но и разбил кабину второго, убив шофера. Третья машина, не успев затормозить, наскочила на первые две и разбилась…

В эту ночь ни один немецкий солдат так и не прибыл из села Анапского в город.

Вторым выступил на помощь Анапе немецкий резерв из совхоза Джемете. То ли здесь не оказалось в то время машин, то ли они были неисправны, но немцы решили добраться до города пешим порядком.

Первая колонна, беглым шагом выйдя из ворот, у ближайшего поворота дороги напоролась на мины. Немцы повернули обратно и бросились по второй — боковой дороге. Но и здесь их ждали мины. Даже целина оказалась заминированной.

Уцелевшие фашисты кинулись на пристань. Тут наши минеры сплоховали: по плану Славина пристань должна была взлететь на воздух, но она не взлетела — взорвалась единственная мина на левой окраине пристани.

Немцы разместились по моторным лодкам: они решили морем, через бухту, добраться до города. Однако план Славина был тем и хорош, что предвидел и эту возможность. В море немцы вышли, но до города не доплыли: анапские рыбаки, завербованные Дубинцом, заблаговременно подобрались к причалам, сняли часовых, утопив их в море, продырявили моторки и забили отверстия временными затычками, быстро размокшими в воде. Ни одному немецкому солдату не удалось выбраться на берег.

В городе тем временем события нарастали с каждым часом.

Партизаны Дубинца почти без потерь ворвались на телефонную станцию, сняли холодным оружием охрану и разбили аппараты. Ребятишки, разделившись по группам и пользуясь сумятицей, ловко резали телефонные провода на улицах.

Но у радиостанции дело обстояло далеко не так гладко. Немцы встретили атакующих партизан плотным огнем. Появились первые убитые и раненые среди десантников. Вторая их атака также была отбита. Положение становилось критическим. И только подкрепление, вовремя присланное Славиным, решило исход борьбы: напав с тыла, десантники ворвались на радиостанцию и разгромили ее.

Дом начальника полиции атаковала небольшая группа бойцов из взвода все того же Дубинца. Схватка была короткой, но горячей: немцы били разрывными пулями, и двое десантников упали мертвыми у крыльца. Начальника полиции настигли в кабинете. С простреленной головой он рухнул на свой письменный стол.

К бургомистру Анапы отправился сам Дубинец. У него были свои особые счеты с бургомистром, но какие — он не сказал никому, кроме Славина. И Славин ему разрешил разделаться с бургомистром, хотя на Дубинца в эту ночь возлагалась самая ответственная и решающая операция: он должен был вместе с Поданько штурмовать тюрьму.

В дом бургомистра партизаны ворвались сравнительно легко, хотя и здесь не обошлось без жертв: немецкий часовой, спрятавшись в саду, тяжело ранил одного партизана.

Но в доме бургомистра не оказалось, хотя Дубинец твердо знал, что тот никуда не уходил. Дубинец бегал по комнатам, заглядывал под кровати, под рояль, за шторы. Бургомистр будто в воду канул. А время, отпущенное Славиным, истекало: товарищи у тюрьмы ждали, и промедление могло быть роковым…

В последний раз обходя комнаты, уже потеряв надежду отыскать хозяина, Дубинец вдруг увидел: из платяного шкафа торчат петли подтяжек. Не отдавая себе отчета в том, что он делает, скорее со злости, чем по здравому смыслу, Дубинец рванул за подтяжки. Дверь шкафа открылась, и на пол, как мешок с мукой, вывалился бургомистр. Он был так перепуган, что даже не кричал…

* * *

Расправу с предателями в станице Раевской, повинными в пленении Егорина и гибели его бойцов, Славин приурочил к той же ночи решающего удара. Это было сделано с умыслом: нападение на станицу Раевскую должно было сковать гарнизон станицы и не дать ему возможности оказать помощь Анапе.

Операция в Раевской оказалась не из легких: здесь стояли тылы фронта. Но план операции был разработан великолепно, и она закончилась даже с меньшими потерями, чем предполагал Славин. Впрочем, и задачи этой операции были ограничены: не трогая гарнизона, а только сковывая его, не покушаясь на склады продовольствия и боеприпасов, расправиться с предателями.

Небольшая группа бойцов Семенцова, усиленная штабниками и хозяйственниками Пантелея Сидоровича, устроила шумную демонстрацию в направлении складов. Немцы, не уверенные в своих силах, допустили промах, на который и рассчитывал Славин: стянув почти весь гарнизон к складам и оголив станицу, фашисты ограничились пассивной обороной. Этого только и нужно было партизанам. Неслышно подкрались они к намеченным хатам и без особого труда разделались с предателями.

Славин приказал взять живьем атамана, начальника полиции и коменданта. Это не удалось: в операции участвовали слишком горячие головы, все хорошо помнили страдания и гибель егоринцев. Дольше всех оборонялся комендант: он отстреливался до последнего патрона.

Взрывы и пальбу в Раевской услышали немцы в Тоннельной и немедленно отправили в Раевскую колонну машин с автоматчиками.

В дороге, услышав взрывы в Анапе, колонна разделилась: часть, подъехав к крутому повороту, свернула к Раевской, а другая помчалась по шоссе в город.

Славин учел и эту возможность. Его минеры еще с вечера заложили «чемоданчики» на обеих дорогах.

Как рвались здесь машины и много ли их было уничтожено, так и осталось невыясненным: минеры, заложив «чемоданчики», по приказу Славина ушли сражаться в Раевскую. Известно одно: ни в станицу, ни в Анапу машины из Тоннельной в ту ночь не пришли…

Диверсия у полевого аэродрома была исключительной по своей дерзкой смелости. Аэродром лежал в степи, заросшей чахлой, невысокой травой. По ночам время от времени немцы освещали степь ракетами. Они пускали ракеты в стороне, стараясь не обнаружить аэродром и скрыть его от наших бомбардировщиков. Это и дало возможность минерам Славина подползти к дороге, ведущей с аэродрома к городу, и заложить на ней мины.

Когда грохнули первые взрывы в Анапе, из ворот аэродрома по тревоге на полной скорости вышла колонна грузовых машин. Здесь в точности повторилось то же самое, что было у села Анапского: первые две машины взлетели на воздух. Колонна остановилась. Немцы посовещались и решили продолжать путь пешком. Ускоренным маршем они двинулись к Анапе. На грузовиках остались только водители. Боясь наскочить на мины, медленно, осторожно — спешить теперь им было некуда — они начали разворачивать свои машины. В это самое время на них и набросились десантники. Схватка была короткой и тихой — десантники орудовали только ножами.

Захватив машины, десантники из взвода Семенцова под командой его помощника залезли в кузова и легли плашмя. За высокими бортами их не было видно. В кабину первой машины сел один из учеников Бережного, студент «немецкой группы», специально посланный сюда Славиным. На нем был комбинезон, который обычно носили шоферы немецких машин.

Машины повернули назад.

Предстояло выполнить самую рискованную часть операции — проникнуть за колючую изгородь аэродрома.

Как и следовало ожидать, ворота были закрыты. К головной машине подошел обер-ефрейтор. Студент-водитель по-немецки коротко доложил о взрывах на шоссе. Ворота раскрылись, и десантники оказались на территории аэродрома.

Роли были заранее распределены: одни бросились к жилым постройкам, другие к самолетам, третьи к складам авиационных бомб и запасам горючего. Пока все шло гладко: растерянные немцы оказали слабое сопротивление. Десантники подожгли постройки и, сняв часовых, забросали гранатами самолеты, укрытые в капонирах.

Но у склада авиабомб завязалась ожесточенная схватка. И эта задержка оказалась роковой для десантников.

Немцы пришли в себя и открыли огонь. От горящих построек и самолетов на аэродроме было светло, как днем. Десантники оказались в двойном кольце — колючей проволоки и немецких автоматчиков.

Казалось, спасения нет. Десантники падали один за другим…

Мне рассказывал об этом бое один из немногих десантников, которым удалось спастись. Он видел: студент, тот самый, что говорил с часовым у ворот — фамилия его Ракитин, — неожиданно метнулся в сторону и исчез за горящей казармой. Бой подходил к концу. Кольцо немецких автоматчиков сжималось. И вдруг раздался оглушающий взрыв. Он повторился сотнями новых разрывов: это рвались на складе авиабомбы. Никто не знает, как удалось Ракитину подобраться к складу. Он шел на верную смерть: лишь гранатой можно взорвать этот склад. Но он знал: этот взрыв спасет товарищей. И, не задумываясь, он пошел на смерть и бросил гранату.

Взрыв разорвал кольцо немецких автоматчиков. Десантники бросились в образовавшуюся брешь. Они пробежали сотню метров под свистящими осколками рвущихся бомб, сняли заслон у запасных ворот и вырвались в степь… Их осталась всего лишь маленькая горсточка. Операция обошлась дорого, но удалась на славу: самолеты и склад были уничтожены, а группа немецких автоматчиков, которая шла на помощь гарнизону Анапы, услышав взрывы на аэродроме, вернулась обратно.

Так была предупреждена возможность оказания помощи немецкому гарнизону Анапы из других станиц.

Немецкий гарнизон в городе по-прежнему сражался без всякой поддержки со стороны. Группы немцев бросались из одного места в другое — туда, где грохотали взрывы и шла ожесточенная стрельба. Часть охраны тюрьмы и гестаповцев кинулась в центр города. На улицах их в упор расстреливали автоматные очереди.

И вот тогда-то Славин направил свои основные силы на штурм тюрьмы.

Первыми начали бой гранатометчики Поданько. Они бросились к тюремным воротам и угловой башне. Это было так неожиданно и дерзко, что немцы вначале растерялись и позволили морякам-десантникам почти вплотную подойти к главному входу. Противотанковые гранаты сорвали с петель исковерканные створки ворот. С грохотом рухнули они на каменные плиты мостовой.

Бойцы Поданько ворвались на тюремный двор. Но тут неожиданно немцы ударили из пулемета с угловой караульной башни. Длинная пулеметная очередь скосила пятерых моряков Дубинца. Остальные залегли.

Пулемет продолжал бить. Он не позволял поднять головы. Пулеметчика надо было снять во что бы то ни стало.

Поданько рассчитал: если незаметно прокрасться вдоль тюремной стены, можно, воспользовавшись перерывами в пулеметных очередях, подавить пулемет гранатой. И Поданько пополз…

До того места, откуда он решил бросить в пулеметчика гранату, остались считанные шаги. И вдруг из-за угла постройки выглянул немецкий автоматчик. Он заметил Поданько, поднял автомат. Еще несколько секунд — и Поданько погибнет. Кто-то бросается на автоматчика сзади, сбивает его с ног…

Поданько оборачивается на шум борьбы. На мгновение он видит знакомое лицо, вьющиеся волосы. Он спешит на помощь. Но там уже все кончено. Немец лежит, раскинув руки, а рядом с ним, крепко сжимая карабин, лежит Аня Чертоляс.

— Аня! Почему ты здесь? Уходи!..

— Молчи… Я не могла иначе. Я должна быть с тобой…

Грохочет взрыв. Это рухнула угловая караульная башня с тяжелым пулеметом. С новой силой разгорается схватка на тюремном дворе.

Из глубины двора начинают бить еще два пулемета. Они ведут перекрестный огонь. Вспыхивают ракеты. На тюремном дворе светло, как днем. Огонь со стороны немцев становится все ожесточеннее: очевидно, сюда, на внутренний двор, немцы стянули всю охрану тюрьмы. Десантники несут тяжелые потери: один за другим падают моряки Дубинца, сраженные немецкими пулями. Но партизаны прочно удерживают тюремные ворота и пролом стены у взорванной угловой башни. В передней цепи бок о бок бьются Поданько и Аня…

Аня слышала, что предстоит налет на тюрьму и что Поданько должен нанести главный удар. Она не находила себе места. Умоляющими глазами смотрела она на старика-доктора. И тот не выдержал:

— Вижу, это сильнее тебя. Иди. Уж я как-нибудь один, без тебя… — Старик поцеловал Аню.

Пантелей Сидорович, отправляя на помощь в Анапу всех, кого можно было снять с охраны, отпустил и Аню. Она подоспела вовремя, чтобы спасти любимого человека.

…Несколько немецких автоматчиков появляются на крыше тюрьмы и оттуда на выбор бьют десантников. Надо отходить. Но Дубинец медлит…

— Аня, уходи…

Резкая боль обжигает руку Поданько, он роняет автомат. Аня бросается к нему, быстро разрезает рукав. Ее опытный глаз сразу же определяет: рана неопасная, кость не задета.

У противоположной стороны тюрьмы раздается глухой взрыв: это, наконец, минеры Дубинца вступили в бой.

— Огонь! — кричит раненый Поданько. — Огонь! — и, превозмогая боль, посылает длинную очередь из автомата…

План Славина был прост: Поданько со своими людьми наносит отвлекающий удар по воротам и угловой башне тюрьмы; Дубинец ждет, когда немцы стянут все силы во двор, чтобы с противоположной стороны ворваться в тюрьму.

Так и случилось. Выждав положенное время, минеры Дубинца, сняв часовых, бросаются к тюрьме. Прикладом выбивают металлическую сетку вентиляционного хода в наружной стене. Взрыв толовых шашек образует узкую брешь, которая ведет в коридор того крыла тюрьмы, где сидит арестованный Егорин.

Первым в щель проникает Дубинец. Он хорошо запомнил план, присланный ему Бережным: по коридору направо вторая дверь, над ней цифра 7 и четвертая дверь под № 9.

Сбит замок с двери — и Дубинец в камере…

— Запомни, браток, — сказал ему Славин, провожая на операцию. — Приказываю вывести из тюрьмы Егорина, его партизан и трех наших парашютистов. И больше никого. Знаю, это тяжело — оставить людей в тюрьме. Но другого выхода у нас нет: иначе погубишь и Егорина, и наших партизан, и тех, кого пожалеешь. Понял, Дубинец? Ты отвечаешь мне головой за это.

Дубинец не думал тогда, как будет тяжело видеть умоляющие глаза заключенных и их протянутые руки…

У одного из парашютистов перебита нога. Моряк взваливает его на спину. Но выйти в коридор уже нельзя: там жужжат пули, и охранение еле сдерживает наседающих немцев.

— Гранаты! — приказывает Дубинец.

После гулких разрывов гранат наступает тишина. Дубинец бросается к бреши в стене. Отверстие очень узко — трудно протащить в него Егорина и тяжелораненого парашютиста.

К немцам бежит подмога.

Дубинец торопит моряков. Надо как можно скорее вынести в пролом в стене освобожденных партизан.

Неужели эта минутная задержка и подоспевшая помощь к немцам сорвут операцию? Дубинец решает пожертвовать собой и новым взрывом закрыть за товарищами пролом в стене.

— Ты уходи, сынок, — говорит Дубинцу старый черноморский рыбак. Он тяжело ранен и сознает, что ему спасенья нет. — Беги! Я задержу гадов…

Дубинец последним вылезает наружу. Сзади раздается взрыв. Это старик швыряет противотанковую гранату. Обрушившиеся кирпичи закрывают брешь…

Поданько, получив донесение об уходе из тюрьмы группы Дубинца, дает сигнал отхода. Отстреливаясь, его бойцы исчезают в лабиринте ночных анапских улиц.

Группа Дубинца с освобожденными партизанами спешит в соседний переулок. Там, во дворе одного дома, их ждут две грузовые машины, захваченные у немцев. В них размещаются освобожденные и их освободители, и грузовики мчатся на юг, по дороге в Су-Кко…

Проехав несколько километров, машины по команде Дубинца останавливаются. Партизаны сталкивают пустые машины под откос. По еле заметной тропе группа Дубинца, помогая спасенным партизанам, спешит к пещерам в глубине гор.

* * *

Утром немцы срывали со стен анапских домов листовки, напечатанные на шапирографе. В них немецкое командование ставилось партизанами в известность, что происшествия этой ночи — дело рук таманских партизан и что население города к ним не причастно. Под листовками стояла подпись:

«Народные мстители казачьей Тамани».